header
ПРАВДА О ПРОГРАММЕ APOLLO

От издателя

А.Х.: К сожалению моё первоначальное намерение опубликовать книгу Ярослава Голованова без купюр и замечаний реализовать не удалось. Сначала сказались ограничения хостинга на размер html-файлов, а затем потребовали комментариев ляпы, недопустимые для текста, содержащего в своём названии слово "Правда".





От автора

Нет более новой и трудной техники в мире,
чем дело реактивного движения
Константин Циолковский

   Инженер-ракетчик по образованию, «бауманец», через два года работы в «почтовом ящике» я удрал в «Комсомольскую правду», где проработал уже сорок два года. Занимался всем, но больше всего, конечно, космонавтикой. Нелепая секретность и глупое, ничего, кроме вреда, не приносящее политиканство, лежащее в основе нашей доктрины по пропаганде достижений космонавтики 60-70-х годов, привели к тому, что мы окончательно заврались и запутались, утратили скромность и такт, прославляли то, что прославлять не следовало, и умалчивали о том, что нуждалось в гласности, поощрении и поддержке. Эта книга в основном была написана двадцать четыре года назад, и ни одно издательство не могло набраться смелости, чтобы ее опубликовать. А все дело-то в том, что, начав победно космическую гонку, мы к середине 60-х годов стали отставать, а в 1969 году, когда американцы высадились на Луне, мы эту гонку проиграли. Но признать это ума и благородства не хватило. До сих пор в нашей стране нет ни одной книги о «лунной программе» «Аполлон». Ничего нет, кроме отдельных статей и газетных заметок.
   А между тем «Аполлон» – это огромное, очень сложное, противоречивое и героическое предприятие, событие в масштабах земной цивилизации принципиальное, было, по сути, замолчено советскими средствами массовой информации. Наши люди понимали это, я получал много писем, в которых читатели недоумевали: «Вы же сами пишете, что успехам советских космонавтов американцы посвящают целые полосы своих газет. Почему же об их успехах вы сообщаете в лучшем случае в 10-строчной заметке?» «Неужели вы думаете, – писал мне один учитель из Омска, – что я буду меньше любить Юру Гагарина, если вы опубликуете в газете большой портрет Нейла Армстронга, первым ступившего на Луну?» Когда Армстронг и его товарищ Олдрин работали на Луне, вокруг Луны, поджидая их возвращения, летал третий член экипажа «Аполлона-11» Майкл Коллинз. Он жаловался тогда Центру управления в Хьюстоне:
   – Я нахожусь ближе всего к ним, но я не вижу, что там сейчас происходит... Его утешали:
   – Не расстраивайся, Майкл, русские и китайцы тоже не видят...
   Какая грустная шутка!.. В момент, когда представители человечества впервые в истории высаживались на Луну, мы смотрели по телевизору старую кинокомедию.
(А.Х.: здесь Ярослав Голованов не прав. Это в столице Америки был поздний вечер 20 июля, а в Москве было раннее утро 21 июля - 05:56, поэтому телерепортаж о первых шагах людей на Луне нам показали в записи позже.)
Мои многочисленные полушутливые проверки показали, что наши люди, даже справедливо причисляющие себя к интеллектуальной элите – писатели, художники, музыканты, врачи, педагоги, – ничего не знают о лунных экспедициях – самых фантастических путешествиях XX века. С удивлением и недоверием встречали они мои слова о том, что 12 землян отпечатали свои следы в пыли лунных долин. Так возникла мысль рассказать о лунной эпопее «Аполлонов», предприятии, если можно так выразиться, очень американском, отражающем многие грани не только американской науки, техники и промышленности, но, пожалуй, еще в большей степени – американского стиля, научных методов и деловой хватки в решении проблем, вообще американского духа. Разумеется, эта книжка о космонавтике, но, мне кажется, не только о космонавтике. Впрочем, прочтите и решите сами.
 
   Июль 1975г. Хьюстон – июль 1999г.
   Переделкино

Глава I

Зерно, из которого вырос «Аполлон»

  Нельзя сказать, что о космической программе «Аполлон», особенно о первых годах ее осуществления, написано много. И все-таки любознательный читатель может, если захочет, найти интересующие его данные и факты, начиная с экономических расчетов и технических чертежей и кончая сведениями о семейном состоянии американских астронавтов. Отдельные главы отдельных книг посвящены отдельным этапам этой программы, но если не считать специальной литературы, трудно найти сколь-либо последовательное изложение не только всех этих этапов, но – что представляется куда более интересным – эволюции взглядов на эту программу «изнутри» – в самих Соединенных Штатах, да и «снаружи» тоже.
   В предлагаемой вам книге есть высказывания политиков, и мнения ученых, и рассказы инженеров, и беседы с астронавтами, которые одни читатели воспримут с раздражением из-за их фрагментарности, а другие утомятся их пространностью. Тут есть цифры и технические подробности, которые опять-таки одним читателям покажутся слишком элементарными, а другим – чересчур усложненными. В общем, эту книжку не надо читать тем, кого программа «Аполлон» интересует в каких-либо частностях, кто желает рассмотреть ее под узким углом зрения. Мне, наоборот, было интересно найти ответ на некий общий вопрос: как, каким образом эта «программа престижа», «программа-вызов», как называлась она в США, претерпела все те изменения, которые привели ее в финале к ЭПАС – экспериментальному полету «Аполлон» – «Союз», ставшему символом научно-технического сотрудничества двух великих космических держав и символом международной разрядки.
   Еще раз – и в который уже раз! – история «Аполлона» показывает нам, что само научное открытие – или, как в данном случае, выдающееся техническое достижение – не может быть «плохим» или «хорошим», что истинная, историческая ценность его определяется лишь той целью, которая преследуется, и той философией, которая вкладывается в желание достичь этой цели.
   Пятнадцать лет программа «Аполлон» была тем зеркалом, в котором мир видел лицо Америки. Оно отражало дерзкую романтику и беспредельный цинизм, широчайшие технические возможности и узость подхода к их реализации, самоотверженное бескорыстие и откровенное делячество, местнический хаос и высокую организацию. В программе «Аполлон» можно отыскать, пожалуй, все, что характеризует жизнь и сегодняшних Соединенных Штатов. Здесь вы найдете массу ценных примеров для подражания не только в сфере космических исследований, но и в других отраслях промышленности и техники. И тут же можно отчетливо увидеть те изъяны, которые делают неприемлемым бездумный перенос этого опыта. 
   Всему свое время. Все научные и технические откровения появляются на свет в свой срок, и срок этот определяется логикой движения человеческой мысли. Иногда случайная удача или прозорливость гения ломают плавный восход графика прогресса. Так было с Циолковским и его теорией завоевания мировых пространств реактивными приборами. Уровень производительных сил, границы развития науки делали эту теорию несвоевременной, и ей пришлось ждать своего практического триумфа несколько десятилетий. Возьму на себя смелость утверждать, что космическая программа «Аполлон» также была делом не совсем своевременным. Она тоже ломала график логического развития космонавтики, в какой-то мере превосходила по своим требованиям ее возможности, даже при всем стремительном росте этих возможностей. На древе познания космоса эта программа выглядит сегодня могучей ветвью, от которой еще не скоро отойдут новые побеги и вызреют новые плоды. И все-таки «Аполлон» состоялся! Несвоевременная программа была своевременно, в точно установленный срок выполнена! Как же это могло случиться?
   То, что это противоречие кажущееся, я и попробую доказать.
   Когда, как и при каких обстоятельствах был зачат «Аполлон»? Отвечая на эти вопросы, я буду часто прибегать к цитированию не потому, что не имею собственных мыслей на сей счет, а просто потому, что ответы самих американцев на эти «щекотливые» вопросы выглядят более убедительно: кто лучше матери знает своего ребенка?
   Программу «Аполлон» вызвал к жизни запуск в Советском Союзе 4 октября 1957 года первого в мире искусственного спутника Земли.
   Спутник не был открытием в научном смысле, таким, как, скажем, нейтрино. Он давно предсказывался, был обоснован теоретически, и не было, собственно, никакого секрета в самом принципе его запуска. Пушка Жюля Верна и каворит1 Герберта Уэллса были давно забракованы. В сотнях фантастических романов, научно-популярных и серьезно-научных книгах и статей рассказывали, что нужно сделать, чтобы запустить спутник, но очень немногие знали, как это сделать, а те немногие, которые знали, все равно не представляли всей бездны ожидавших их трудностей.
   В середине нашего века сны, мечты и фантазии стали приобретать уже реалистические черты. Спутник, говоря инженерным языком, начал «обсчитываться», прикидывались различные эскизные проекты, причем ни советские, ни американские специалисты никогда не делали вида, что они глубоко равнодушны к самой идее создания искусственной Луны. Напротив, не раз отмечалось: что это вопрос времени, и он стоит на повестке дня.
   В США еще в декабре 1948 года было объявлено о планах запуска спутника. Более того, в середине февраля 1949 года стало известно, что американские конструкторы пошли еще дальше: они приступили к проектированию пилотируемого космического корабля.
   29 июля 1955 года в связи с приближающимся Международным геофизическим годом (МГГ) Белый дом объявил, что Соединенные Штаты намерены предпринять попытку вывести на орбиту искусственный спутник Земли. На симпозиуме астронавтов в Сан-Диего 15 февраля 1957 года генерал Шривер вновь официально заявляет о том, что США запустят свой сателлит.
   С другой стороны, и советские ученые никогда не скрывали подобных намерений. После 4 октября 1957 года серьезный американский журнал «Форчун» писал: «Мы не ждали советского спутника, и поэтому он произвел на Америку Эйзенхауэра впечатление нового технического Перл-Харбора2».
   Хочется воскликнуть: ну почему же вы не ждали?! Разве вы не знали о работах по исследованию космических лучей с помощью ракет, начатых еще в 1947 году, о пусках советских научных метеорологических ракет начиная с 1951 года, о полетах животных на ракетах в 50-х годах? Разве не читали весной 1955 года о создании Межведомственной комиссии по координации и руководству научно-теоретическими разработками в области организации и осуществления межпланетных сообщений? Эта комиссия не при Дворце пионеров образовалась, а при Астросовете Академии наук СССР – организации весьма серьезной.
   А в том же 1955 году, летом, в Копенгагене на Международной астронавтической конференции разве не говорил академик Л.И.Седов о запуске советского спутника в период МГГ, даже не спутника, а нескольких спутников? Он же прямо предупреждал, что советская программа полетов будет более глубокой, чем американская. Наступает МГГ, и президент Академии наук СССР А.Н.Несмеянов говорит о том, что теоретически проблема вывода спутника на орбиту решена, а «Астрономический журнал» объявляет примерные частоты, на которых спутник будет подавать свои сигналы. Какие еще требуются доказательства советской готовности?
   И, тем не менее, в июле 1957 года «Нью-Йорк таймс» публикует заметку, в которой говорится: «Согласно данным, которые считаются здесь авторитетными, Советский Союз значительно отстает в создании межконтинентальной баллистической ракеты... Кроме того, укрепилось мнение, что в своей работе по созданию такой ракеты русские находятся на ранней ступени испытания двигателей... и на самой ранней стадии конструирования самой ракеты».
   Ну, хорошо, ну ошиблись, «авторитетные» данные оказались неавторитетными, бывает. Но ведь ровно через сорок три дня после этой публикации ТАСС официально опровергает ее своим сообщением о создании в СССР межконтинентальной ракеты. В сентябре член-корреспондент АН СССР С.П.Королев выступает с докладом, посвященным 100-летию со дня рождения К.Э.Циолковского, и снова говорит о том, что советские ученые намерены в ближайшее время запустить спутник. Это ли не прямое предупреждение? Наконец, октябрь – спутник летит над планетой, и Америка в глубоком шоке.
   Почему? От незнания? Нет. От нежелания знать. Поверить в советский спутник было выше сил руководителей Соединенных Штатов. Спутник заставил их признать его только самим фактом своего существования.
 
   Не успел президент Эйзенхауэр прилететь в Гиттигсберг, чтобы немного отдохнуть и поиграть в гольф, как тут же телефонный звонок Хегерти, пресс-секретаря Белого дома: «Советы запустили спутник», – возвращает его в Вашингтон. Вернер фон Браун, который лучше других понимает, что произошло, говорит угрюмо будущему министру обороны Макэлрою: «Ну, теперь в Вашингтоне разразится настоящий ад!» Радио и телекомпании прервали свои передачи, чтобы все услышали «бип-бип» «красной Луны».
   Обыватель потерял голову, говорили об угрозе разрушения Нью-Йорка, началось падение акций на бирже, пастор Клут в Вашингтоне предсказывал конец света. «Из всех символов мифологии страха, – писал американский ученый Герберт Йорк, – ...спутник был самым драматическим». Почему?
   Если уж сравнивать наш спутник с Перл-Харбором, то 4 октября действительно произошел разгром, разгром мифа о безграничном научно-техническом превосходстве США в области ракетной техники. Обозреватель «Нью-Йорк таймс» С.Сульцбергер в статье под заголовком «Закат нашей сверхдержавной эры» писал: «Соединенные Штаты вступают в новую ущербную фазу своей национальной истории и международного влияния... Американского века не было и нет».
   Если считать отход от политики «холодной войны» «ущербной фазой» национальной истории, каковы же ужасы ее «полнолуния»?
   В книге будущего государственного секретаря Г.Киссинджера «Необходимость выбора» формулировки более точны: «С вступлением XX века в свое седьмое десятилетие Америка достигла поворотного пункта в своих отношениях с остальным миром... Мы больше не всемогущи. Мы больше не неуязвимы».
   «Рухнула догма о техническом превосходстве Соединенных Штатов», – вторит «Пари Матч». «Спутник вскрыл психологическую уязвимость наших идей», – признал Эйзенхауэр. «Первый советский спутник, – вспоминал позднее один из редакторов «Нью-Йорк таймс», – до основания потряс миллионы американцев, поскольку он впервые поставил под сомнение их уверенность в полном превосходстве Соединенных Штатов и в неизбежности победы Америки в «холодной войне». Причина шока не в самом факте существования безобидного, весело поющего шара, а в наложении этого факта на тогдашнюю политику «холодной войны». Дело не в том, что потерпели фиаско американские ракетные специалисты, а в том, что фиаско потерпели руководящие ими сторонники политики силы. Техническая победа советских ученых привела тогда США к поражению политическому.
   Однако надо вспомнить и признать, что после запуска спутника основы советской внешней политики не изменились. «Нью-Йорк геральд трибюн» писала, что, «несмотря на очевидную психологическую победу, которую одержал Советский Союз, это не привело к усилению угрозы возникновения войны».
   В США понимали, что брешь, пробитую в американской идеологии в результате этого «психологического поражения», будет трудно залатать запуском своего собственного спутника, понимали, что «о стране, которая лидирует в космосе, будут судить как о наиболее развитой в техническом отношении, с лучшей постановкой образования и лучшей отдачей политической и экономической системы в целом». Надо было что-то срочно предпринимать. Но для того чтобы предпринять что-либо, надо было прежде всего ответить на очень важный и принципиальный вопрос: как случилось, что русские оказались впереди?
   Журнал «Форбс» писал: «Русский спутник раскрыл глаза большинству американцев, и политические деятели предстали перед совершенно практической задачей, как-то ответить на это, ибо они хотели продолжать оставаться на своих постах».
   Ответы были разные. Поначалу, впопыхах, очень нескладные. «А может, и нет никакого спутника, может, это так, фокус?» Оказывается, все-таки есть. Летает, поет. «Да ерунда все это, просто кусок железа, который каждый может закинуть в космос». Тоже не объяснение. А почему же вы не закинули, если это так просто? «Русские выкрали американские секреты!» Ну, кто же в это поверит?! Раз «секреты выкрали», значит, у США эти секреты были раньше, чем у СССР, ведь так? Так кто же мешал воспользоваться своими собственными секретами, если они действительно существовали? «Эти домыслы неизбежно приводят нас к нелогичным до странности и даже антиамериканским взглядам, – иронизировала английская газета «Манчестер гардиен». – Если бы Советский Союз действительно «выкрал» указанные секреты, то в худшем случае, с американской точки зрения, он мог бы идти вплотную, но никак не впереди Соединенных Штатов в развитии ракетной техники».
   И еще одно объяснение – лица авторитетного, президента США.
   – Вы не должны забывать, – сказал Эйзенхауэр журналистам, – что русские захватили всех немецких ученых в Пенемюнде...
   Это называется «валить с больной головы на здоровую». Несмотря на преклонный возраст тогдашнего президента, трудно поверить, что президент Эйзенхауэр не помнил секретного приказа генерала Эйзенхауэра, изданного им в Германии в последние месяцы войны, в котором предписывалось любой ценой взять в плен немецких ракетчиков, не помнил о существовании операции «Пейперклип» и многих операций миссии «Алсос» по отлову и переправке за океан «мозгов» и патентов. Не без ведома главнокомандующего американскими войсками в Европе генерала Дуайта Эйзенхауэра в это время в США вывезено 492 немецких ракетных специалиста и 644 члена их семей. Эту группу возглавил генерал Вальтер Дорнбергер, руководитель разработок по ракете «Фау-2», председатель комиссии по управляемым снарядам гитлеровского министерства боеприпасов, и доктор Вернер фон Браун, штурмбанфюрер «СС», главный конструктор ракеты «Фау-2» и, кстати, автор другого весьма интересного, правда, неосуществленного, по причинам от него независящим, проекта. Я имею в виду так называемую «Америка-ракету А-9/А-10», которая должна была бомбить Нью-Йорк.
   В предисловии к изданной в США книге «Космос: от спутника к «Джемини» прямо написано: «Германские ракетные снаряды «Фау-2» послужили основой американских успехов в этой области». Именно фон Браун не раз назывался «отцом американской космонавтики». Не считая чисто военной тематики (это не наша тема), под его руководством шли разработки основных космических ракет, начиная с носителя «Юпитер-C» для первого американского спутника, кончая носителем «Сатурн-5» для последнего из лунных «Аполлонов». Так что о «немецкой помощи» кому-кому говорить...
   И чтобы уж совсем покончить с темой о чьей-то «помощи», приведу официальные данные ООН, согласно которым практика переманивания ученых из-за рубежа позволила США сэкономить около 4 миллиардов долларов. Это больше стоимости двух первых космических программ США, разработанных для отправки человека в космос – «Меркурий» и «Джемини», – вместе взятых. Кроме того, по утверждению тогдашнего главы НАСА Томаса Пейна, с 1958 по 1970 год на американскую космонавтику работали организации, фирмы и ученые других стран по 250 контрактам и соглашениям.
   Итак, «внешние» причины, объясняющие восход «Луны, сделанной в Москве», оказались малоубедительными. Стали искать причины, так сказать, «внутренние».
   Одной из серьезных причин советского успеха называли систему нашего образования. Оглянулись на себя. Оказывается, учителей не хватает, и многие школьные здания поизносились, и дети не увлечены учебой, все больше норовят смотреть телевизор. Да, цветной телевизор – бич божий! Все беды от него!
   Люди более серьезные стали анализировать статистику. Выяснилось: за последние пять лет в СССР получили дипломы 216 тысяч человек, в США – 142 тысячи.
   Машина пропаганды, как известно, единственная машина, которая не может остановиться, мгновенно переключила переднюю скорость на заднюю. Вчера в основе ее работы лежал тезис о технической и научной отсталости Советского Союза, сегодня заговорили о превосходстве. Сразу. Вдруг. Потому что спутник требовал объяснения. «Уже в течение многих лет наши специалисты понимают, – писала «Нью-Йорк таймс», – что во многих отраслях научно-исследовательской работы Советский Союз располагает первоклассными учеными и возможностями, которые... иногда превосходят все, что имеется у остального мира». Помилуйте, да как же «понимают... много лет»?! А почему же тогда уволили из Министерства народного образования Элеонору Лоумен, стоило ей только сделать доклад, в котором она утверждала, например, что русские студенты знают математику лучше американских?! А уволили ее за полтора года до запуска спутника.
   В СССР поехали специалисты с искренним желанием разобраться в вопросе. Возвращаясь, писали доклады. Другие взялись за изучение литературы, зарылись в справочники. Выводы для США были малоутешительными: Э.Теллер, физик, «отец» американской водородной бомбы: «Огромное число людей здесь, в Соединенных Штатах, которые держат в своих руках будущее страны, – люди неинтеллектуальные». Л.Страус, председатель комиссии по атомной энергии: «Я не знаю ни одного высшего учебного заведения в нашей стране, где американский студент, будь он даже потенциальным Эйнштейном, Ферми или Беллом, мог бы получить такую же хорошую подготовку, какую получает русский».
   Л.Дертик, комиссар Соединенных Штатов по образованию: «Все виденное нами поразило нас особенно в том смысле, что мы просто не представляли, в какой степени СССР, как нация, видит в образовании средство своего развития... Независимо от того, как расценивать этот факт, десять американских специалистов в области образования вернулись домой потрясенные тем, что они видели».
   Образование – это, конечно, фактор серьезный. Но и в таком объяснении проглядывался некий примитивизм. Причем, я убежден, примитивизм лукавый, умышленный. Хотели доказать, что сложный замок отпирается гвоздем. Объяснить выдающееся научно-техническое достижение века успехами только высшей школы – это все равно что сказать: во Франции потому было много замечательных художников, что там кисти хорошие.
   Еженедельник «Ньюсуик» писал: «Спутники явились драматическим апогеем того, что, без всякого сомнения, было годами упорной и плодотворной работы на «фронтах человеческого познания в Советском Союзе».
   Известный обозреватель Уолтер Липпман нащупал, как мне кажется, самую суть вопроса. Он говорил: «У нас нет идеала, вокруг которого мог бы сплотиться народ», а позднее писал, что слабость Америки заключалась в отсутствии единой великой цели, которая объединила бы всех в стремлении ее достичь.
   Требовалась цель. Может быть, острее других это чувствовал сенатор Джон Кеннеди. А пока...
 
   А пока создавшаяся ситуация позволяла и правым, и левым свести свои счеты с Эйзенхауэром. Рожденная его предшественником Трумэном и поддержанная им система различных «расследований» различной «антиамериканской» деятельности обернулась теперь против него. Требования «расследовать» причины отставания США в области ракетостроения и космонавтики сыпались со всех сторон. Оказалось, что «расследования» устраивают всех. В игральной колоде политических оппозиционеров появился крупный козырь. «Мы безоговорочно клеймим президента Эйзенхауэра за неспособность использовать огромные технические возможности страны, в результате чего Советский Союз смог запустить свой спутник раньше Соединенных Штатов», – кричал, сверкая очками и припечатывая каждое слово сухим старческим кулачком, экс-президент Трумэн.
   Промышленники и банкиры, может быть, раньше всех поняли, что «ликвидация отставания» – это в переводе на более привычный для них язык означает просто очень большой куш и, не ожидая конца правительственных дебатов, потихоньку уже начали дележку шкуры еще не убитого медведя. «Нация имеет право ожидать, – вещала их устами «Нью-Йорк геральд трибюн», – что достижение русских подтолкнет осуществление американских программ по запуску сателлита к развитию ракетного орудия».
   Наконец легко можно представить себе, что среди всех недовольных и негодующих были искренние патриоты, которым было чертовски обидно, что все обещания и посулы обернулись обманом и позором, оскорблявшими их национальное чувство. Популярный «комический» журналист Джон Вилфорд писал в своей книге «Мы достигли Луны»: «Хотя некоторые официальные лица в Вашингтоне и называли спутник «глупым шариком», американцы восприняли его как вызов». Кстати, на этом единственно бескорыстном чувстве сразу постарались сыграть. «Я не верю, – говорил тогда будущий президент Л.Джонсон, – что это поколение американцев желает примириться с положением, когда приходится ложиться спать каждую ночь при свете коммунистической луны».
   Намек на «советскую угрозу» слышится в этих словах очень ясно. И легко понять, что, пожалуй, самыми яростными критиками правительства Эйзенхауэра были военные. Явно не довольствуясь своим положением, они нападали на президента в надежде, что теперь, когда «красная угроза» проявилась столь очевидно, их голос в обсуждении всех проблем страны должен стать решающим. Эта точка зрения отражена в словах известного обозревателя Дрю Пирсона: «Несмотря на всю иронию этого факта, падение могущества нации началось именно с момента, когда ее руководителем стал один из наиболее прославленных генералов».
   Сторонники политики с «позиции силы» требовали «признания раз и навсегда, что вопрос о поддержании нашего военного превосходства должен пользоваться абсолютным преимуществом перед всеми другими вопросами». Командующий стратегической авиацией США генерал Пауэр говорил: «Теперь мы должны думать о космосе. Подобно тому как авиационное превосходство во время Второй мировой войны означало победу, может статься, что завоевание космоса приведет в следующей войне к завоеванию всего мира». Министерство обороны сообщило, что оно «приступило к интенсивному изучению, каким образом проникнуть в космос еще дальше, чем это сделал Советский Союз, и нейтрализовать с помощью этого советскую военно-психологическую и техническую инициативу».
  «Национальный престиж, а не научные цели был той главной движущей силой, которая заставила нас вступить на путь космической гонки», – признается позднее, уже осенью 1965 года, «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт». Да, на старте американская космонавтика ставила перед собой задачи не научные, не технические и даже не стратегические главным образом, а прежде всего чисто политические.
   А ларчик открывался очень просто. «Холодная война» окружила нашу страну плотным кольцом военных баз, на которых размещались «дальнобойные» бомбардировщики, оснащенные атомным оружием, у нас таких баз не было. Попытка создать такую базу на Кубе окончилась конфузом. Поэтому единственным решением, которое бы обеспечивало военный паритет, была межконтинентальная баллистическая ракета с водородной боеголовкой. Такая ракета «Р-7» и была создана в 1957 году в конструкторском бюро Сергея Павловича Королева. Еще приступая к ее проектированию, он понял, что подобная машина способна вывести на орбиту искусственный спутник Земли. И сделал это в фантастически короткие сроки: через 43 дня после первого удачного старта «Р-7». Поэтому и первый спутник, и последующие космические аппараты Королева, включая орбитальные пилотируемые космические корабли, при всем их абсолютно мирном назначении рождением своим обязаны в общем военной технике, и спустя много лет мы это признали.
   Но какая бы ракета ни запустила «красную Луну», главное, что она ее запустила. Это была реальность, и в США понимали, что нужно запустить свой спутник, доказать, что это по зубам американской технике, успокоить перепуганного обывателя, ну а дальше что? Ведь надо обязательно «проникнуть в космос еще дальше». Взгляд поднимался к орбите нашего космического первенца, повинуясь требованию, скользил дальше и упирался... в Луну! Уму непостижимо, что бы предприняли американцы, свидетелями какой космической эпопеи стал бы мир, если бы у Земли не было Луны, если бы она была такой же одинокой, как Венера!
   Луна – не озарение и не результат выбора. Луна – обязанность. К Луне нельзя было не прийти, следуя логике всей тогдашней американской политики. Космонавтика США оказалась в плену политических предначертаний. И словно рыба, попавшая в конус верши, она могла двигаться вперед по каналу, который сужался по мере ее движения все более, оставляя все меньше свободы и обрекая в конце пути на непременную и безвозвратную ловушку – Луну...
   Вот почему Управление научно-исследовательских работ Министерства обороны, следуя этой логике, признает: «Основная часть гражданской космической программы, включая пилотируемые полеты, исследование Луны и планет, вызвана к жизни спутником». Вот что дает нам право начинать историю программы «Аполлон» с действительно исторической даты – 4 октября 1957 года.


Глава II

Задача, поставленная перед нацией

   Линдон Джонсон сказал однажды:
   – Спутник вывел нас из летаргии...
   Президент Эйзенхауэр в первые дни «послеспутниковой эры» (термин этот не я придумал, это американский «postsputnik time») ходил с лицом загадочным и всем своим поведением старался показать, что все это для него не новость, все он знал заранее и – более того – в противовес «красной Луне» у него есть нечто не менее весомое, о чем он до поры не может распространяться, блюдя интересы национальной безопасности. Этот мимический спектакль сборов больших не сделал, даже сторонников президента не устраивал созданный им образ молчаливого ясновидца, а пресс-конференция 9 октября только раздосадовала прессу. Но уже 11 октября все начинает меняться. В Белом доме разрабатывается документ, предполагающий самые энергичные шаги для ускорения всех ракетно-космических программ, а 14 октября Эйзенхауэр, пренебрегая праздничным настроем семьи – был день его рождения, – проводит многочасовую беседу с министром обороны Макэлроем, изыскивая среди всех проектов «погони» за советским спутником самый верный и быстрый.
   Вряд ли нам следует прослеживать все стадии активизации американской космонавтики в этот период. Но, рассматривая все сделанное тогда в перспективе лет, приходишь к мысли, что, пожалуй, самым удачным и, как жизнь показала, перспективным решением для США было решение об образовании Национального управления по аэронавтике и исследованию космоса – НАСА. (Эту аббревиатуру надо запомнить – она постоянно будет встречаться в книжке.)
   Эйзенхауэр понял тогда главное: в американской космонавтике нет кулака, бьют растопыркой. Армия, авиация и флот, имея свои ракетные программы, дублируют друг друга и, того хуже, мешают друг другу, традиционно находясь в крайне натянутых отношениях. Советский специалист в области американской космонавтики Ю.Н. Листвинов пишет в своей книге «Лунный мираж над Потомаком»: «Блюстители американских военных традиций считают, что чувство взаимной неприязни между родами войск зародилось еще в те далекие времена, когда флот позволил себе вздернуть на рею брига «Сомерс» сына военного министра за «нарушение субординации и призыв к мятежу». Воздушным силам, когда они появились на свет, естественно, ничего другого не оставалось, как только образовать третий лагерь».
   Увы, подобная неприязнь – явление не только американское. Оно существует во многих армиях мира, в том числе и у нас. Поскольку сразу после войны у нас ракетную технику взял к себе «под крыло» министр вооружения Д.Ф.Устинов, который всю войну делал пушки и был связан с артиллеристами, у нас ракетная техника как бы по традиции тоже отошла к артиллеристам. Созданием первого ракетного полигона Капустин Яр деятельно занимался маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, а Байконура – маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин. Так что нам счастливо удалось избежать тех сложностей в дележке ракетного «пирога», который изнурял американцев.
   Разумеется, власть президента позволяла Эйзенхауэру сделать выбор и «отдать весь космос», скажем, армии, но это непременно сузило бы фронт работ. И, руководствуясь известной на всех языках пословицей о семи няньках и кривом дитя, он понял, что нужна еще одна, независимая от всех военных, не обремененная никакими традициями, новая государственная кормушка для всех монополий. «...Президент исходит теперь из принципа: ничто, абсолютно ничто не должно стоять на пути нашего стремления преодолеть разрыв», – писал обозреватель Р. Дрюмонд.
   5 марта 1958 года специальный комитет Белого дома по правительственным организациям, во главе которого стоял Нельсон Рокфеллер, предложил учредить некое «новое гражданское» агентство, на которое и возлагалось проведение в жизнь «агрессивной национальной космической программы». Предложение было быстро одобрено президентом, и в июле состоялось рождение НАСА.
   И здесь организационно американцы сразу вырвались вперед. Артиллеристы Яковлева и Неделина были нужны и даже необходимы, когда речь шла об отработке военной ракетной техники, но когда начались космические запуски – какое до них, строго говоря, дело артиллеристам?! Однако командные, стартовые, испытательные наземные, навигационные и связные службы, офицеры, ставшие за годы работы с военной техникой зрелыми специалистами, занимались и космосом. Это породило множество неудобств: многовластие, изумительную по своей абсурдности секретность и многие другие беды.
   Надо сказать, что ко времени организации в США НАСА появились новые обстоятельства, подогревающие нетерпение Белого дома: крах «Авангарда» взывал к экстренным мерам.
 
   С «Авангардом» – первым американским искусственным спутником Земли – получилось действительно некрасиво. Назначенный на 2 декабря 1957 года старт (не без умысла: в декабре собиралась комиссия совета НАТО) несколько раз переносился из-за технических неполадок. Наконец 6 декабря старт состоялся. Высота подъема не превышала и метра, когда ракета завалилась и взорвалась. Репортажи и снимки двухсот корреспондентов, приглашенных на космодром, мгновенно разнесли эту новость по всему миру.
   Карикатуристы изощрялись в изображении «Капутника», «Пфутника», «Флопника» – каких только прозвищ не придумывали несчастному «Авангарду». Военно-морской флот – это его рук дело – был опозорен. Намеки на диверсию «агентов Москвы» выглядели жалко и глупо. А тут еще надо ехать в Париж на сессию НАТО – ну просто все складывалось из рук вон плохо для Белого дома. Линдон Джонсон назвал этот старт «дешевой авантюрой», которая закончилась «одной из наиболее разрекламированных и унизительных неудач в истории Соединенных Штатов». Если говорить объективно, престиж этой страны за все два века ее существования никогда не опускался так низко, как в эти четыре месяца: октябрь 1957 года – январь 1958 года.
   Лишь 31 января 1958 года был наконец запущен первый американский искусственный спутник Земли «Эксплорер-1» весом около 14 килограммов. Если учесть, что вышедший на орбиту за три месяца до этого космический дом «Лайки» весил 508 килограммов, результат был более чем скромный. Но все-таки это был результат! Соединенные Штаты стали космической державой.
   Но, как вы помните, «Эксплорер-1» был, как говорят математики, необходим, но недостаточен. Ведь требовалось не догнать, а обогнать. Обогнать, не догоняя, – задача сложнейшая, поскольку она не подчинялась даже правилам арифметики. И, тем не менее, поставив ее, Эйзенхауэр в марте 1958 года настойчиво требует ускорить работы над «лунной» ракетой.
   Послать ракету на Луну пионер американской ракетной техники Роберт Годдард обещал 4 июля 1924 года. Эта новость широко комментировалась и в советских газетах. Накануне этого дня – 3 июля – одесские энтузиасты-авиаторы обсуждали первый проект планера «К-5», выполненный учеником стройпромшколы №1 Сергеем Королевым – человеком, которому было суждено отправить на Луну первую ракету. Но на мысе Канаверал об этом не знали, а попасть на Луну им очень хотелось: все-таки это было что-то новое, что-то первое. ВВС осенью 1958 года предприняли три попытки и осрамились вслед за моряками: все они окончились неудачами. В общем, с тем, чтобы обогнать, опять ничего не вышло: вскоре советская «Луна-2» доставила на Луну вымпелы с гербом СССР.
   Все это я пишу не для утверждения советского первенства, оно общеизвестно и не оспаривается, а для того, чтобы ясно было: и после запуска первого американского спутника потребность в некой космической «суперакции» не уменьшилась, а даже возросла. И вот такое, как говаривали гоголевские помещики, «расстроенное хозяйство» принимало теперь НАСА в наследство от военных ведомств.
   Созданное пока только на бумаге, новое учреждение, несмотря на финансовую поддержку правительства, испытывало вначале серьезные организационные трудности. Очень трудно было очертить границу между гражданским НАСА и военными ведомствами, так как одна и та же ракета в зависимости от того, что у нее в «голове», могла быть и научно-исследовательской, и военной. Передача НАСА космических программ была поэтому операцией сложной, болезненной и чрезвычайно запутанной хотя бы потому, что не имелось прецедентов такого рода: гражданские программы, превращались в военные, но наоборот – большая редкость!
   Однако поскольку у НАСА были деньги, оно могло купить персонал. Восемь тысяч сотрудников перешли из Консультативного комитета по астронавтике, около двух с половиной тысяч – из Лаборатории реактивного движения Калифорнийского технологического института, флот отдал в конце концов свою скомпрометированную группу из 200 специалистов, которая занималась злосчастным «Авангардом». Но самое важное пополнение произошло уже в 1960 году, когда НАСА получило так называемый отдел проектирования Управления баллистических ракет армии, а проще – хозяйство Вернера фон Брауна.
   Браун осел в Алабаме – штате провинциальном, бедном, аграрном, в маленьком городке Хантсвилле у подножия Камберлендских гор. Не случись этого, Хантсвилл и по сей день прозябал бы неведомый миру. Появление немцев все преобразило. Город рос как на дрожжах: отели, мотели, аэродром, федеральная дорога №231 – закружилась, завертелась жизнь. А крутилась и вертелась она вокруг трех огромных зданий отдела проектирования баллистических ракет, в одном из которых, за дверью №4488, и сидел «Прометей Америки» (так называли его в газетах, и это льстило ему) Вернер фон Браун. На юге городка гремели стартовые площадки и «горячие» испытательные стенды. На севере – белели окруженные розариями роскошные виллы технической элиты. Перейдя в НАСА вместе с 4200 своими сотрудниками, бывший барон «Броун» – теперь его имя звучало так – передал новым хозяевам (к большому неудовольствию военных) и Редстоун-арсенал, в котором создавались наиболее удачные ракетные конструкции последних лет его американской жизни: «Юпитер», «Першинг», «Юпитер-C», «Юпитер-II», «Меркурий», «Сатурн-1Б» и, наконец, «Сатурн-5». Кстати, с самых первых дней после реорганизации все работы по «лунной» ракете «Сатурн» были выделены в специальный Отдел систем «Сатурн» – главный из трех существовавших тогда отделов Центра.
   НАСА понимает, что следующим логическим шагом космонавтики будет полет человека по орбите спутника. Ведутся работы по двум пилотируемым программам: «Меркурий» – одноместная легкая капсула и «Джемини» – двухместный корабль более сложной конструкции. Впрочем, планы НАСА есть лишь отражение правительственной политики. НАСА финансировалось правительством, а «кто платит деньги, тот заказывает музыку». Кстати, то же было у нас и с С.П.Королевым, с той лишь разницей, что Королев был куда инициативнее чиновников со Старой площади и вялых «теоретиков» из ВПК. Значение полета первого человека в космос в Белом доме понимали очень хорошо. «С точки зрения пропаганды первый человек в космосе стоит, возможно, более 100 дивизий или дюжины готовых взлететь по первому приказу межконтинентальных баллистических ракет», – писала «Нью-Йорк геральд трибюн». Поэтому разработке программы «Меркурий» уделяется большое внимание.
   Едва отделившись от военных, НАСА уже нуждается в их помощи: нужно отобрать кандидатов в астронавты. Требования более чем жесткие: кандидатом может быть только квалифицированный летчик-испытатель не старше 40 лет с налетом не менее 1500 часов, обладающий абсолютным здоровьем, ростом не более 188 см и дипломом бакалавра. Вначале было отобрано 508 человек. Анализы, проверки, психологические и технические тесты, наконец, просто непомерная тяжесть всевозможных испытаний сжимали эту группу, словно шагреневую кожу. К апрелю 1959 года был наконец сформирован первый отряд астронавтов из семи человек: Алан Шепард, Вирджил Гриссом, Джон Гленн, Скотт Карпентер, Уолтер Ширра, Дональд Слейтон, Гордон Купер. Только одному из них было суждено ступить на Луну, но мечтали об этом все уже тогда.
   Интересно отметить такую деталь, безусловно, характеризующую нетерпение НАСА. Набор астронавтов начался до того, как был создан космический корабль и отработан его носитель.
   В Советском Союзе директива Главного штаба ВВС о формировании отряда космонавтов была разослана в январе 1960 года, и лишь 14 марта 1960 года, то есть примерно через год после отбора американцев, первая группа советских кандидатов в космонавты начала занятия. К этому времени существовал хорошо отработанный и многократно проверенный ракетоноситель, а с апреля космонавты уже тренировались в реальном корабле «Восток».
   Однако даже в дни самой жестокой спешки с «Меркурием» лунная программа не забывалась. В маленьком городке Пасадена на окраине Лос-Анджелеса полным ходом шли работы над автоматическими разведчиками Луны – «Рейнджерами» и «Сервейерами». В Хантсвилле форсировали «Сатурн». Вернер фон Браун свидетельствует: «В сентябре 1959 года (наши вымпелы уже на Луне. – Я.Г.) министерство обороны и НАСА провели сравнительное изучение мощных ускорителей, в результате чего система «Сатурн» была признана наиболее перспективным средством, способным обеспечить для США возможность посылки в космос тяжелых кораблей в возможно более короткий срок. В октябре 1959 года президент США объявил о своем намерении передать выполнение работ по программе «Сатурн» органам НАСА. Проект «Сатурн С-1» был одобрен 18 января 1960 года, и за ним был признан «высший приоритет3 в стране».
   Итак, «Сатурн» получил, как у нас говорят, «зеленую улицу». Эта улица превратилась в автостраду 12 апреля 1961 года.
 
   Полет Юрия Гагарина все расставил по местам. Над землей летали уже целые эскадрильи «Эксплореров», «Пионеров», «Дискавери», «Мидасов», «Транзитов», «Курьеров», «Самосов», «Эхо». При всем разнообразии и объективной ценности их научных программ с политической и идеологической точек зрения, все они, вместе взятые, не шли ни в какое сравнение со 108 минутами полета Гагарина. Открылась новая, заатмосферная страница истории человечества.
   И опять, как и со спутником, поначалу наделали конфузливых глупостей, опять говорили о «фокусах» и «магнитофоне на орбите» – никто этого даже слушать не хотел. Рассказывать о реакции правительственных и военных кругов на полет Гагарина значит повторять все сказанное о первом спутнике, только более громким и взволнованным голосом. «Давление быстро нарастает, представители государственного департамента опасаются международных последствий полета Гагарина, – писала «Уолл-стрит джорнэл». – Гневные голоса раздаются в конгрессе... Позиция президента может подвергнуться изменению в ближайшее же время».
   Здесь надо оговориться: имелся в виду другой президент. В своих мемуарах Эйзенхауэр пишет с трогательным недоумением, поверить в которое, однако, трудно: «Я не знал тогда, что спутник придаст окраску событиям следующих лет, включая выборы 1960 года». Не думаю, чтобы такой опытный политик, как Эйзенхауэр, не понимал, что яростная волна критики, которая обрушилась на него в «послеспутниковое время», не повлияла на ход предвыборной кампании.
   Сменивший его Джон Кеннеди сразу почувствовал слабое звено в цепи Эйзенхауэр – Никсон, он понимал, что отставание США в космосе – сильный козырь в борьбе с республиканцами, и открыто связывал космонавтику со своим будущим курсом. В одной из своих предвыборных речей Кеннеди говорит о народах мира, которые «были свидетелями того, что Советский Союз первым проник в космос. Его спутники первыми облетели вокруг Луны и вокруг Солнца. Они сделали вывод, что Советский Союз идет в гору, а мы топчемся на месте. Я считаю, что нам пора изменять это мнение». Бывший советник Кеннеди Теодор Соренсен пишет: «Президент был более своих советников убежден, что второстепенные, второразрядные усилия в космосе не отвечают безопасности его страны, не соответствуют ее роли в качестве мирового лидера...»
   Космос стоял в первых строчках программы молодого президента. В отличие от Эйзенхауэра октября 1957 года, Кеннеди апреля 1961-го не растерялся. Уже 22 апреля – через десять дней после старта Гагарина – он подтверждает в беседе с журналистами, что поручил вице-президенту изучить, как и когда США могут обогнать Советский Союз. Через три дня он вновь обещает «форсировать наши усилия». Он очень остро чувствовал необходимость именно сейчас, сию минуту отыскать ту самую, объединяющую всю нацию «общеамериканскую идею», о которой говорил в 1957 году Липпман. Сверхрывок, сверхскачок, сверхзадача – называйте это как хотите, но непременно «сверх». Долгие часы проводит президент с экспертами НАСА, пытаясь уяснить для себя суть пяти четко обозначенных им вопросов:
   1. Как (совершенно объективно!) обстоят дела с американской космонавтикой?
   2. Каковы возможности американских ракет?
   3. Можно ли назвать прилагаемые усилия максимальными?
   4. Что надо сделать, чтобы полететь на Луну?
   5. Существует ли и может ли существовать некая другая программа, в которой США могут надеяться взять первенство?
   Увы, ничего, кроме Луны, не просматривалось. В те дни, когда вся Америка радовалась счастливому возвращению Алана Шепарда, совершившего 5 мая 1961 года 15-минутный суборбитальный полет в капсуле «Меркурия», глава НАСА Джеймс Уэбб вместе с министром обороны Макнамарой заканчивали разработку последнего варианта плана высадки человека на Луну. 8 мая они передали все бумаги вице-президенту Джонсону, а тот положил их перед Кеннеди. Да, это было как раз то, что хотел президент. Кеннеди еще раз убедился, как правильно он сделал, заменив в НАСА Кейта Гленнана Джеймсом Уэббом...
   Если в Советском Союзе к руководству самыми ответственными космическими программами были привлечены люди, отдавшие ракетной технике многие годы жизни – крупнейшие ученые и инженеры, такие, как С.П.Королев, В.П.Глушко, М.К.Янгель, В.Н.Челомей и другие, то в Соединенных Штатах во главе НАСА стояли обычно крупные администраторы, люди с большими организаторскими способностями и широкими связями в деловом мире, для которых было вовсе не обязательным знание технических тонкостей. Именно таким человеком был Джеймс Уэбб, в течение восьми лет руководивший американской космонавтикой, и это был, пожалуй, самый интересный период ее истории. Уэбб, которому к моменту назначения в НАСА было 54 года, не хотел заниматься космонавтикой, у него не было даже элементарного инженерного образования, но на его кандидатуре упорно настаивал президент, он считал его административным гением.
   Уэбб, как говорится, попал «с корабля на бал». Как вспоминает его помощник Роберт Симменс, в конце апреля – начале мая 1961 года в конгрессе США было заслушано несколько «весьма эмоциональных» докладов, посвященных состоянию космических дел. Конгрессменов более всего интересовали гарантии того, что американцы будут первыми на Луне. Никто таких гарантий дать не мог. Более того – никто не мог с какой-либо степенью точности назвать дату возможной высадки на Луну, даже приблизительно. Ни технические возможности, ни перспективы научных открытий, ни даже схема подобного полета никого абсолютно не интересовали, всех интересовал только срок. Собственно, и срок сам по себе тоже никого не интересовал, все хотели узнать лишь тот минимальный отрезок времени, который обеспечивал максимальные шансы оказаться впереди. На Уэбба наседали весьма жестко, но именно потому, что, будучи человеком деловым и расчетливым, он, оберегая свою репутацию, и не мог ничего сказать. Труд рассеять эту атмосферу неопределенности взял на себя Кеннеди.
   По традиции президент обращается раз в год (обычно в январе) к сенату и палате представителей с так называемым «Посланием о положении страны», иными словами – политическим отчетом с программой будущих действий. Кеннеди поломал традицию, выступив 25 мая 1961 года со «Вторым посланием о положении страны». Уже один этот факт говорит о том, сколь важной представлялась ему стремительная реакция на гагаринский полет, демонстрирующая его политическую активность. Это была одна из самых эмоциональных речей Кеннеди.
   – Если мы хотим выиграть битву, развернувшуюся во всем мире между двумя системами, – говорил президент, – если мы хотим выиграть битву за умы людей, то последние достижения в овладении космосом должны объяснить всем нам влияние, оказываемое этими событиями повсюду на людей, которые пытаются решить, по какому пути им следует идти... Мы стали свидетелями того, что начало достижениям в космосе было положено Советским Союзом благодаря имеющимся у него мощным ракетным двигателям. Это обеспечило Советскому Союзу ведущую роль на многие месяцы. Мы имеем основание полагать, что Советский Союз будет использовать свои преимущества для еще более впечатлительных достижений. Тем не менее мы обязаны направить свои усилия в этом же направлении. Сейчас мы не можем дать гарантию, что будем когда-нибудь первыми в этой области, но можем гарантировать, что не пожалеем труда для достижения этой цели...
   И самое главное – президент определил срок решения поставленной задачи.
   – Я верю, – сказал он, – что страна согласится с необходимостью высадить человека на Луне и обеспечить его благополучное возвращение на Землю до конца настоящего десятилетия.
   Какая «необходимость»? Откуда она? И почему именно таков назначенный срок? Насколько и чем обоснован он? «Установленный срок осуществления лунной посадки до конца 1969 года (А.Х.: в григорианском календаре десятилетия заканчиваются нулевым а не девятым годом) был полностью произвольным, – утверждала «Уолл-стрит джорнэл», – продиктованным не какой-то научной необходимостью, а в основном наивно-детским желанием побить русских в гонке к Луне и в то же время занять мысли простого американца чем-то грандиозным».
  В одном из своих выступлений Кеннеди подтверждает это, цитируя рассказ американского писателя Фрэнка О'Коннора. Когда герой рассказа путешествовал с друзьями по фермам, они натыкались на изгородь, через нее забрасывали свои шапки, и тогда у них не было другого выхода, как преодолеть эту изгородь.
   – Наша страна, – добавил президент, – закинула свою шапку через стену космоса, и у нее нет иного выхода, как идти за ней...
   Видимо, эта навязчивость чувствовалась, и у новой программы, долженствующей, по мысли ее лидера, сплотить нацию в единый монолит, сразу обнаружилось множество противников.
   Сразу после выступления Кеннеди опрос института общественного мнения Гэллапа установил, что лишь 33% американцев разделяют мнение своего президента о необходимости полета на Луну. Ведь речь шла не более и не менее как о 20-30 миллиардах долларов! Ни одно человеческое предприятие никогда не стоило таких воистину фантастических денег! Для сравнения можно привести такие цифры:
   Программа «Меркурий» – 0,392 млрд. долл.
   Программа «Джемини» – 1,3 млрд. долл.
   «Манхэттенский проект» (создание атомной бомбы) – 2 млрд. долл.
   И «Аполлон», который стоил в конце концов около 25 миллиардов долларов.
   Деньги эти для НАСА должно было выделить правительство. Деньги правительству должны были дать налогоплательщики. А они хорошо понимали, что лунные камни, даже если их и привезут, ничего, в сущности, в их жизни не изменят. И им не хотелось платить такие сумасшедшие деньги лишь за честь обогнать русских. У них было полно земных проблем.
   Уловив это настроение, «Нью-Йорк таймс» писала: «Мы не можем забыть, что эти огромные средства, ассигнуемые на исследование космоса, можно было бы использовать для осуществления других важных целей. США все еще испытывают громадную нужду в большом числе школ, больниц, жилых домов, но нынешняя расстановка сил в конгрессе делает весьма маловероятным, чтобы сбереженные от космической программы средства были выделены на удовлетворение этих больших потребностей страны».
   Один из крупных промышленников, делающих бизнес на космических программах, высмеивая своих «бескрылых» соотечественников, писал, что средний американец думает примерно так:
   – Если мы можем обеспечить человеку чистый воздух на Луне, то почему мы не можем этого сделать на улицах наших главных городов? Если человек, летящий в космос, может облететь земной шар за полтора часа, то почему мы не можем сделать так, чтобы человек из дома добирался до работы или до аэропорта не за часы, а за минуты?
   Нашлись люди, которые подсчитали, что стоимость только лунной кабины, которая доставит на Луну и возвратит обратно двух астронавтов, в 15 раз больше, чем если бы эта кабина была сделана из чистого золота.
   Ученые, которым, как известно, всегда не хватает средств для осуществления своих замыслов, были просто раздавлены щедростью, с которой финансировалась высадка на Луну.
   Физик Ральф Лэп, который принимал участие в работах по «Манхэттенскому проекту», напоминал, что такое важное открытие, как обнаружение радиационных поясов вокруг земного шара, было сделано космическим автоматом весом около 10 килограммов, и утверждал, что «гораздо продуктивнее в научном смысле положиться на автоматы».
   Даже такой убежденный пропагандист космических полетов, как английский астроном сэр Бернард Ловелл, директор знаменитой радиообсерватории Джодрелл-Бэнк, и тот сокрушенно признавал, что «проект «Аполлон» родился не из научных потребностей, а из редкого слияния замешательства как американских политических деятелей, так и американских технических специалистов, которое и те и другие испытывали перед лицом успехов русских». Позднее он вновь повторял, что «нет никаких рациональных причин для высадки человека на Луне к 1970 году. Это лишь иррациональное желание высадить человека на Луне раньше русских. Русские, пожалуй, действуют более планомерно, целеустремленно подходя к таким проблемам, как мягкая посадка и полеты по орбите вокруг Луны». Когда Ловелла спросили, кто все-таки первый совершит посадку на Луне, ученый усмехнулся:
   – С научной точки зрения это, в сущности, не имеет значения...
   «Антинаучность» новой программы отмечали многие журналы и газеты. «Мало сомнений в том, что это было решением политического характера времен «холодной войны», – писала «Вашингтон пост». – Наука при этом... играла малую роль или не имела значения вовсе». Английский еженедельник «Экономист» расшифровывает этот тезис: «Американская программа... явилась прежде всего ответом на пять кошмарных лет, в течение которых русские шли неоспоримо впереди в космической гонке, начиная с запуска первого спутника и кончая первым орбитальным полетом Юрия Гагарина».
   Бюджет новой программы был ахиллесовой пятой Кеннеди в боях с его политическими противниками внутри страны. Побежденный Эйзенхауэр назвал новую программу «сумасшедшей попыткой добыть горсточку лунной пыли». Он прекрасно понимал, что миллиарды НАСА дают ему прекрасный повод свести счеты с недавним конкурентом, выселившим его из Белого дома. Выступая якобы в защиту интересов «среднего американца», экс-президент говорил:
   – Я никогда не предполагал, что эффективный полет к Луне, чрезвычайно увеличивающий наши долги, стоит того добавочного бремени налогов, которое ляжет на плечи наших граждан...
   И в самом правительстве тоже не было ожидаемого единства. Против высадки на Луну выступал влиятельный сенатор Фулбрайт:
   – На ход истории гораздо больше повлияет то, – говорил он, – как США расправятся с проблемой безработицы, а не то, сколько мы откроем новых галактик.
   Барри Голдуотер соглашался с ним: – Это обман! Это самый настоящий обман, поверив в который многие американцы спят спокойно, не подозревая об уготованной им участи. Кеннеди и его правительство со своими разговорами о полете на Луну не только сами превратились в лунатиков, но и хотят превратить в них и всех нас...
   И как бы подводя итоги всем этим голосам недовольства, можно снова процитировать слова обозревателя Уолтера Липпмана, который всегда отличался необыкновенным чутьем на общественное мнение и огромная популярность которого во всем мире обязана именно этому чутью. Уже в разгар «лунной гонки», оглядываясь на решение Кеннеди в мае 1961 года, он писал: «Были допущены две большие ошибки. Одна заключается в решении послать на Луну человека. Не аппарат, а живого человека. Вторая – в назначении крайнего срока – 1970 год, когда человек должен совершить посадку на Луну. Эти две ошибки превратили захватывающий научный эксперимент в вульгарный патологический трюк... Это показуха, а не наука, и она компрометирует всю Землю».
   В начале книги я говорил о несвоевременности проекта «Аполлон», о его «досрочном» рождении. Именно это и произошло с «Аполлоном». Он подчинялся не логике научно-технического прогресса, а капризу политической конъюнктуры. К моменту утверждения этой программы у США не было ни единого космического носителя, ни одного отработанного корабля, ни один американец не был в космосе5, следовательно, астронавты не имели никакого опыта, а уровень медико-биологических разработок был низок.
   Наконец, к этому времени имелись весьма смутные представления о природе Луны, что превращало конструирование посадочного лунного модуля в работу весьма умозрительную. Даже к 1966 году, когда советская автоматическая станция «Луна-9» совершила первую мягкую посадку на Луне, даже тогда существовали споры по поводу структуры ее поверхности. Известен случай, когда на одном из многочисленных ученых советов в Москве астрономы вновь затеяли бесплодный спор о том, какая она, Луна, – твердая или покрытая зыбучей пылью. Сторонники и той и другой гипотезы приводили убедительные доводы. Сергей Павлович Королев долго их слушал, понял, что дальнейшее обсуждение ни к чему не приведет, и сказал:
   – Ну хорошо, будем считать, что Луна твердая...
   – Но кто может за это поручиться? – воскликнул один из астрономов.
   – Я, – сказал Сергей Павлович Королев. Он взял ручку и написал на клочке бумаги: «Луна твердая. С.Королев».
   Речь тогда шла лишь о судьбе пусть очень дорогого, но автомата. Королев рисковал, но он понимал, что спор о пыли будет нескончаемым, пока какой-нибудь аппарат не совершит мягкую посадку, и он решил взять на себя ответственность, пошел на этот риск совершенно осознанно.
   Таким образом, лишь один, в общем частный вопрос – вопрос о структуре лунного грунта – начал проясняться более или менее лишь после посадки нашей «Луны-9» (февраль 1966 года) и американского «Сервейера-3» (апрель 1967 года), когда работы по программе «Аполлон» шли полным ходом.
   Мы говорим о технической несвоевременности. Но ведь реально существовала, если можно так сказать, несвоевременность социальная, в чем пытались убедить президента его оппоненты. Можно обвинять их в отсутствии национальной гордости и романтизма (что и делалось), но в конце концов урезывание бюджета и сокращение самой программы «Аполлон» в последующие годы (об этом разговор впереди) доказало справедливость многих высказанных ими аргументов.
   Итак, перед Соединенными Штатами была поставлена общенациональная задача огромной сложности. Ее можно было решить лишь путем невероятного напряжения производительных сил всей страны, лишь благодаря астрономическим расходам, калечащим ее бюджет, лишь благодаря отказу от решения острых и безотлагательных внутренних проблем, лишь благодаря самоотверженному труду сотен тысяч людей, отдавших «Аполлону» многие годы жизни.
 
   У вас резонно может возникнуть вопрос: ну как же так? Столько противников у «лунного» проекта, столько веских аргументов ставят его под сомнение, а проект победил? Ужели только упрямство президента тому причина? Нет, наивно было бы приписывать лишь энергии и красноречию Кеннеди победу «Аполлона». Если многие доводы объективные были против «Аполлона», то многие доводы субъективные – за, и президент, будучи политиком весьма опытным, никогда и не заговорил бы о Луне, если бы не был уверен в исходе спора, если бы не представлял себе ясно все движения скрытых и открытых шестеренок большого бизнеса США. Люди большого бизнеса редко выступали публично. За них это делали их люди в конгрессе, сенате, палате представителей – профессиональные политики, представляющие их интересы.
   Именно поэтому «лунная программа» была одобрена правительством. Они хорошо понимали, что такое 25 миллиардов за «горсть лунной пыли» здесь, на земле, как стимулирует эта программа не только ракетостроение, но соседствующие, тесно с ним связанные современные отрасли: авиационную промышленность, электронику и вычислительную технику, специальную металлургию и химию, автоматику, радиотехнику, приборостроение, да, наконец, просто элементарную строительную индустрию, и надежды их полностью оправдались.
   Лишь самые близорукие из числа военных критиковали Кеннеди за его «мирные космические устремления» в ущерб интересам национальной безопасности. Люди более дальновидные понимали, что «лунная программа» не может быть изолирована от чисто военных задач, что на пути ее реализации, походя, «между прочим» и – что особенно ценно – за ее деньги могут быть решены многие важнейшие военные задачи. «Проекты посылки человека в космос, на Луну или на Марс, может быть, и не подходят под определение чисто военных предприятий, но осуществление таких проектов с точки зрения их военных последствий может оказаться несравненно более важным, чем вся работа генеральных штабов», – указывал «Форчун».
   Военные грани программы не отсвечивали, но существовали, и это обстоятельство также повлияло на решение правительства. «Нью-Йорк таймс» точно улавливает разницу между произносимым с трибуны и в кулуарах: «Есть какая-то ирония в ведении споров о военном значении полета человека на Луну. В то время как правительство стремится преуменьшить это значение, влиятельные члены конгресса частным образом заявляют, что если бы не военный потенциал программы, то правительство имело бы незначительные шансы добиться одобрения огромного бюджета НАСА».
   Таким образом, справедливости ради следует отвести от президента необоснованные упреки в забвении интересов армии: у гражданского «Аполлона» можно найти немало военных «родственников».
   Наконец, новая программа, помимо промышленников и военных, устраивала политиков демократической партии, которую представлял президент. Став у руля государства, демократы сразу, с места в карьер, продемонстрировали активное начало, боевитость, стремительную решимость в преодолении проблем, оставленных ей в наследство анемичными и вялыми республиканцами.
   Итак, как видите, очень многие надеялись полакомиться плодами с золотого дерева «Аполлона» и прикладывали максимальные усилия, чтобы заставить его плодоносить возможно раньше.

Глава III

Абстракция становится реальностью

   Дошлые журналисты уже потом решили раскопать, а откуда, собственно, взялось это название – «Аполлон»? Исторические изыскания привели их к Эйбу Сильверстайну, одному из бывших директоров полетов НАСА. Оказалось, что он еще в январе 1959 года придумал такое название для корабля, который последует за «Меркурием».
   – Но почему «Аполлон»? – спрашивали его.
   – Не знаю. Просто красивое имя...
   Так и окрестили новую программу именем бога солнца и покровителя искусств.
   Древняя легенда рассказывает о том, что стоило матери Аполлона Латоне, гонимой гневом богини Геры, вступить на остров Делос, который носился по волнам бурного моря, как из морской пучины поднялись громадные столбы и остановили его. Он стал незыблемо, а кругом простиралось море – «лишь чайки морские находили приют в сих скалах и оглашали их своим печальным криком»... Там и родился Аполлон.
   Миф не лжет. Все так и было. Кругом простиралось море, и чайки жили тут, и действительно «оглашали». Только остров назывался не Делос, а Мэррит и находился не в Эгейском море, а на самом южном краю штата Флорида, где уходит в синие волны Мексиканского залива низкий болотистый мыс Канаверал. А столбы, которые припечатали остров к морю, правильнее назвать стартовым комплексом №39. Там и родился «Аполлон».
   Место это подыскивали довольно долго. Исходя из требований небесной механики, любые космические объекты выгоднее запускать возможно ближе к экватору: чем ниже широта, тем больше можно сэкономить на энергии ракетных двигателей. В НАСА пересмотрели много вариантов: Гавайские острова и острова Рождества в Тихом океане, Калифорнию, Техас и белые пески Нью-Мексико, хотели было арендовать площадку в Африке под Браззавилем, но остановились все-таки на флоридском островке.
   Его климат не знал больших перепадов температур. Уединенное положение позволяло надеяться, что аварийные ракеты не упадут на крыши домов. Вода вокруг помогала решить проблемы транспортировки чрезвычайно громоздких грузов. Наконец, главные поставщики этих грузов были расположены гораздо ближе к Флориде, чем, скажем, к острову Рождества.
   Кроме того, рядом с островом Мэррит на пустынном побережье океана уже давно существовали ракетные полигоны. Первая ракета – немецкая «Фау-2» – стартовала с мыса Канаверал еще 24 июля 1950 года. В 1951-1957 годах тут была построена сеть станций слежения, уходящая в океан до острова Вознесения. Отсюда стартовали американские спутники и капсулы «Меркурий». Короче, уже существовали определенные флоридские ракетно-космические традиции.
   В 1961 году НАСА купило за 80 миллионов долларов около 88 акров земли острова Мэррит, и один из ее ведущих администраторов – Курт Дебю – приступил к строительству «лунного порта».
   Стартовый комплекс №39 включал в себя собственно стартовую площадку, а также передвижную башню обслуживания высотой 122,5 метра и весом 5000 тонн, которая с помощью самоходного шасси развивала скорость до 3,5 километра в час. Этот уникальный трактор, водитель которого сидит в восьми метрах над землей, и должен был доставить ракету на старт из монтажно-испытательного корпуса (МИК), где она собиралась и проходила предстартовые испытания. Корпус этот и подобные ему помещения для «Сатурна» тоже были уникальными сооружениями, но уже как чисто строительной техники. В отличие от принятой советскими специалистами методики горизонтальной сборки носителя – наша ракета в МИКе лежит, – американцы применяли вертикальную сборку – их ракеты стояли. «Рост» носителя диктовал габариты МИКа. Высота здания – около 160 метров, длина 132 метра, ширина 156 метров. Две двери высотой 139 метров. Подвесной кран рассчитан на подъем грузов до 158 тонн. МИК «Сатурна» – если я не ошибаюсь и в самые последние годы не построили чего-нибудь еще более грандиозного (но зачем?) – самое большое здание мира. Его объем превосходит объем пирамиды Хеопса.
   На месте камышовых зарослей, набитых мириадами москитов, строился город Кейп Кеннеди – космические ворота Америки. Население в этих совсем недавно пустынных местах за время строительства космодрома росло со скоростью, напоминающей годы калифорнийской «золотой лихорадки»: с 24 тысяч человек до 265 тысяч. Родились вокруг городки-спутники: Порт-Канаверал, Коко-Бич, О'Голли. Никто не задумывался тогда, а что будет после «Аполлона»? Все жили днем сегодняшним...
   Стройка шла своим чередом, а НАСА тем временем выбирало методику достижения Луны. Строго говоря, методику эту следовало бы иметь до начала строительства. Ведь пока неизвестно было, какая, собственно, ракета должна доставить американцев на Луну, неясно было, под какой корабль строить причал. К тому времени еще не решили, полетит ли на Луну ракета «Сатурн-5» – она существовала в проекте или ракета «Нова» – она прошла лишь стадию эскизных прикидок. А это были совсем разные машины. Стартовый вес «Сатурна-5» 2750-3000 тонн. Максимальный диаметр – около 10 метров. У «Новы» предположительно вес на старте должен был быть более 4500 тонн, а диаметр первой ступени – около 15 метров. Подобную разницу нельзя не учитывать при строительстве старта, поэтому задержки с выбором ракеты всех очень волновали.
   Существовало три вполне реальных пути к Луне. Первый предполагал использование суперракеты «Нова», которая могла бы обеспечить прямой полет по маршруту Земля-Луна-Земля. Второй и третий основывались на более скромной и дешевой ракете «Сатурн-5». Во втором варианте от корабля, выведенного на орбиту искусственного спутника Земли, отделялась лунная кабина (модуль), которая летела к Луне, садилась на нее, взлетала, возвращалась к Земле и соединялась с основным кораблем, который ждал ее у Земли. В третьем варианте основной корабль летел к Луне вместе с модулем и ждал его возвращения уже не на орбите спутника Земли, а на орбите спутника Луны.
   Сейчас, когда мы знаем, как действительно осуществлялась высадка на Луну, этот третий вариант выглядит вроде бы самым очевидным, но в те годы инженерный анализ доказывал, что все три метода имеют свои плюсы, и выбор должен быть тщательно аргументирован. Например, по запасам надежности на первом месте стоял метод прямого полета. Он же допускал менее жесткие требования к системам управления и связи. Однако для прямого полета требовалось поднять в космос 68 тонн, а при встрече на орбите спутника Луны лишь 36 тонн. (А.Х.: не поднять в космос, а сообщить вторую космическую скорость, т.е. отправить к Луне) Этот последний вариант вроде бы позволял сократить процентов на десять и общие затраты по сравнению с двумя другими.
   Надо сказать, что в течение всех лет работы над «Аполлоном» в печати время от времени появлялись сообщения и о других, чаше всего «сенсационных» вариантах. Так летом 1962 года корреспондент агентства Рейтер передал из Нью-Йорка «новость» о проектировании 10-местного космического корабля для полета на Луну.
   Подобные примеры можно множить, но не они иллюстрируют истинное положение в НАСА в то время. Выбором занимались люди серьезные, грамотные, отлично понимавшие меру возложенной на них ответственности. Тут не давили авторитетом, а требовали цифр. Эмоции допускались лишь как приложения к аргументам.
   Если говорить об этой первоначальной стадии работы, нельзя не сказать о ее очень серьезной математической оснащенности. И тогда, и в последующие годы во всех разработках программы «Аполлон» широко применялись новейшие методики анализа оптимальных процессов. Как в организации, так и в технологии, определении надежности, контроле качества, координации процессов использовались как уже известные компьютерные программы: ПЕРТ, СРМ, РАМПС, так и специально разработанная НАСА для «Аполлона» система НАСТРАН. Эта последняя система рассматривала любой космический аппарат как некую структуру, состоящую из большого числа простых элементов. Она позволяла решить многие динамические и статические задачи и сложнейшие головоломки теплопередач и термического регулирования в космосе.
   Ни одну научно-техническую программу не отличало столь широкое обеспечение электронно-вычислительной техникой, как программу «Аполлон». Даже если требовался некий специалист для решения некой частной задачи, отыскивать его поручали ЭВМ, не говоря уже об использовании «думающих» машин для решения проблем организации производства, планирования, инвентаризации, учета и финансирования. Без применения ЭВМ программа «Аполлон» не могла быть выполнена даже при удвоении ее бюджета и сроков исполнения. Кристофер Крафт, ставший позднее директором Центра пилотируемых полетов в Хьюстоне, сказал так: «Если бы мне надо было выбрать нечто, что позволило бы перейти от орбитальных полетов «Меркуриев» к лунным путешествиям «Аполлонов», я бы выбрал высокоскоростной компьютер».
   Объективный и детальный анализ всех трех вариантов полета на Луну показал, что третий вариант является наиболее реальным с учетом всех возможностей и сроков. Этот вариант – встреча на лунной орбите – был известен и обсуждался с 1960 года, когда его высказал доктор Джон Хоболт из исследовательского центра Ленгли. Кстати, сами американцы отмечают, что идея Хоболта не оригинальна. Подобная схема за много лет до него была представлена русским ученым Юрием Васильевичем Кондратюком, и Хоболт даже сравнивал себя с Кондратюком.
   Надо сказать, что сначала схема стыковки у Луны была встречена в штыки. Обсуждения различных вариантов вообще проходили в очень накаленной атмосфере, и однажды разработчики чуть не подрались между собой в присутствии президента Кеннеди. Когда в Вашингтоне Хоболт докладывал свой вариант, из зала кричали:
   – Ваши цифры врут!
   – Он нас запутает!
   Фон Браун просмотрел расчеты, покачал головой и сказал твердо:
   – Нет, это нам не подойдет...
   Хоболту помогли Роберт Симменс, помощник Уэбба, и электронно-вычислительные машины. Машины бесстрастно доказывали, что Хоболт прав, а Симменс страстно убеждал в этом всех сомневающихся. В 1962 году Вернер фон Браун начал тоже склоняться к идее стыковки на лунной орбите. «Я был ему очень за это благодарен, – писал Хоболт, – я понял, что исчезло последнее препятствие».
   Но дело было, конечно, не в упрямстве Брауна. Просто пора было решать: подпирали сроки. Руководители НАСА понимали, что любые научные споры и обсуждения, даже самые плодотворные, все-таки должны кончаться вовремя, иначе в словах захлебнется дело. Вариант встречи лунного модуля с основным кораблем на орбите искусственного спутника Луны был принят и утвержден. Абстрактная политическая задача обрела инженерную конкретность.
   Прежде чем окончить рассказ о спорах на тему, как строить мост на Луну – «вдоль или поперек», – нельзя не вспомнить еще один проект, который хотя и не обсуждался серьезно, интересен для характеристики «космических настроений» того времени.
   Фирма «Белл Аэросистем» предложила срочным порядком послать на Луну человека, не заботясь о его возвращении на Землю. Уж такой проект позволял наверняка обогнать русских. Несчастный астронавт должен был жить на Луне один в специальном контейнере столько, сколько потребуется для создания системы, способной вернуть его на Землю. Ежегодно он получал бы 22 посылки с земли по 415 килограммов каждая, с запасами воздуха, воды и пищи. Согласитесь, что такой вариант более подходит для сюжета «фильма ужасов», чем для инженерной разработки.
   Впрочем, «Белл Аэросистем» была вовсе не одинока в своих кошмарных изысканиях. В западной печати не раз обсуждались предложения посылки на Луну «без обратного билета» смертельно и неизлечимо больных людей, приговоренных к смертной казни преступников – разумеется, с их согласия, что, как мне кажется, ничуть не уменьшает человеконенавистническую природу подобных затей. Например, некий Луи Арман, носивший высокое и уважаемое во всем мире звание члена Французской академии, настоятельно требовал запустить на Луну человека без последующего возвращения его на землю. «Принести в жертву человека?!» – закричат мне. Да! Ведь у него будет слава Христофора Колумба! А сколько людей умирают от голода в Индии? Сколько узников в тюрьмах согласились бы на это? Нам всем угрожает перенаселение», – витийствовал академик.
   Итак, оптимальная, математически обоснованная схема полета «Аполлона» выбрана. Теперь она требовала материального воплощения. Начиналась дележка самого лакомого пирога НАСА.
 
   «Нью-Йорк таймс» свидетельствует: «мобилизация ресурсов и талантов была проведена в национальном масштабе», программу «Аполлон» можно назвать «величайшим единичным научно-исследовательским проектом в истории страны».
   «Программа «Аполлон» явилась своего рода вершиной гигантской пирамиды, в основу которой была положена индустриальная мощь и научная мысль Америки», – пишет в своей книге «4 октября 1957 г. Спутник и США» советский исследователь А. Алексимов. Можно добавить: наиболее передовая индустрия, совершеннейшая в мире технология, самая могущественная научная мысль, более чем щедро финансируемые правительством.
   Бюджет НАСА не просто растет, он почти удваивается год от года: 1962 – 1,8 млрд. долл., 1963 – 5,7 млрд., 1964 – 5,7 млрд. долларов. Узнав о стоимости программы «Аполлон», итальянская газета «Мессаджеро» в ужасе восклицает: «25 миллиардов долларов! Это в полтора раза больше, чем все государственные расходы Италии на 1968 год!» Строительство на острове Мэррит – это 1,3 миллиарда, Центр пилотируемых полетов в Хьюстоне – еще миллиард. За каждый корабль «Аполлон» НАСА должно было платить 65 миллионов долларов, за каждую ракету «Сатурн-5» – 454 миллиона. Кому?
   В принципе на этот вопрос ответить легко: НАСА не скрывало адресов своих поставщиков. Уже к концу 1961 года Уэбб заключил контракты по программе «Аполлон» с сотнями компаний, расположенных в 47 штатах страны. Обозначались и головные, как у нас говорят, предприятия:
   Компания «Норд Америкэн авиэйшн». Она должна построить собственно космический корабль, двигатели всех трех ступеней ракеты «Сатурн-5» и вторую ступень. Эта компания отныне – ведущий контрактер НАСА. Только за счет «космических» заказов она получала прибыли в размере 110 миллионов долларов в месяц. Поэтому она содержала в Вашингтоне своего агента с окладом в 100 тысяч долларов ежегодно, который должен был доглядывать за тем, чтобы интересы его фирмы не ущемлялись в столице.
   Компания «Боинг». Сначала она строила только первую ступень «Сатурна-5», затем взяла на себя административные хлопоты по «оценке хода подготовки к выполнению лунной миссии».
   Компания «Дуглас-Эйркрафт компани». Она строила третью ступень носителя.
   Компания «Грумман Эйркрафт инжиниринг» строила лунную кабину.
   Массачусетский технологический институт создавал все навигационные системы.
   И так далее и тому подобное.
   Кроме того, Лаборатория реактивного движения Калифорнийского технологического института должна была выдавать свои рекомендации конструкторам по мере получения информации от лунных автоматов. Морская исследовательская лаборатория преобразовывалась в Центр космических полетов им. Р.Годдарда. Немецкая группа фон Брауна стала именоваться космическим Центром им. Дж.Маршалла. Под Хьюстоном создавался Центр пилотируемых полетов, впоследствии получивший имя Линдона Джонсона. На Миссисипи, в округе Ханкок вырубали сосновые боры, чтобы создать здесь, в глуши, испытательный полигон. Самое большое промышленное предприятие штата Луизиана – оружейный завод «Мичуд» переходил на «космическое» производство. Здесь, на огромной территории в 846 акров в 15 милях восточнее Нового Орлеана должны были изготовлять первые ступени ракеты «Сатурн». Углублялся и расширялся Мичудский канал, с тем, чтобы в него могли входить океанские баржи, на которых первые ступени должны были транспортироваться на мыс Канаверал.
   Повсюду набирали рабочих, строителей, дорожников, связистов. Росли поселки, а в них требовались банки, магазины, школы, больницы, кинотеатры, бары, кегельбаны – все требовалось и все сразу.
   Поговаривали о «космическом экономическом буме», и действительно, раз в оборот были брошены такие огромные средства, они, естественно, требовали огромного количества материалов, энергии, людей. И если ответ на вопрос, кто получал деньги НАСА, несложен, то чрезвычайно трудно ответить на вопрос, а почему, собственно, деньги эти получала именно эта, а не другая фирма.
   Мы уже говорили, что решение быть или не быть «Аполлону» исходило в конце концов от ведущих промышленников и финансистов США. Установить границы их проникновения в правительственный аппарат страны, а равно и обратно – уровень заинтересованности представителей этого аппарата в сфере промышленного и финансового бизнеса – мне не под силу. Писатель масштабов Т. Драйзера или Э.Синклера мог бы, вероятно, показать все хитросплетения этого мира «гениев», «финансистов» и «королей», и, наверное, это был бы увлекательный роман. Кстати, вовсе не обязательно, чтобы герои его занимались, лунной экспедицией – они могут быть прослежены на фоне нефтяных вышек, судостроительных верфей или голливудских павильонов. Я же могу привести лишь несколько «фактов к размышлению». Судите сами.
   Джордж Маршалл, чьим именем назвали хантсвиллское гнездо фон Брауна, был, как известно, генералом, а кроме того, директором компании «Пан Америкэн Эйруэйз». Нейл Макэлрой, его имя вам уже встречалось здесь – министр обороны, представлял интересы огромной компании «Проктер энд Гэмбл». Министр внутренних дел Дуглас Маккей – крупнейший оптовик «Кадиллака». Первый советник президента по баллистическим ракетам Э.Мафри служил компании «Стандарт ойл». Сенатора Джексона в газетах называли сенатором «Боинг». Весьма активно интересовались работой комиссий по космосу в палате представителей Брукс из Луизианы – там завод «Мичуд», Миллер из Калифорнии – там заводы «Норд Америкэн» и лаборатория реактивного движения. Тиг из Техаса – там Центр пилотируемых полетов.
   Джон Маккарти-младший был заместителем главного инженера проекта «Аполлон», затем стал техническим руководителем по постройке космического корабля и одновременно вице-председателем «Норт Америкэн рокуэлл корпорейшн», на заводах которой корабль и строился!
   Да что там Маккарти, это частности, мелочи. Возьмите «самого» Уэбба! Джеймс Уэбб, первый человек НАСА, до того как он перешел на работу в это правительственное учреждение, возглавлял частную компанию «Макдоннел эйркрафт». Именно эта компания строила капсулу «Меркурий». Именно этой компании глава НАСА Уэбб дает заказы по проекту «Джемини». Эта компания заключила с НАСА контракты на общую сумму около 4 миллиардов долларов. Интересно, что сам Джеймс Уэбб на посту директора НАСА очень быстро стал миллионером – вот ведь какие бывают случайные совпадения!
   А, вообще говоря, иронизировать по этому поводу особенно нечего. Все это лежит в законных рамках американской деловой жизни. Вот если ты распределяешь заказы и берешь за это взятки, да еще налоги со взяток не платишь, вот тогда нехорошо, тогда большой скандал.
   Может быть, самой занятной главой в истории строительства лунного моста является глава, написанная в Техасе.
   Техас в прежние годы не славился особенно ни научными центрами, ни развитой промышленностью. Огромный, первый по величине, штат был всегда славен своими прериями и ковбоями, где жили люди крепкие, работящие, грамотные в меру и не особенно тяготеющие к миру наук и искусств. Потом там открыли нефть, и Техас стал родиной «нефтяных королей», людей самых богатых из числа самых богатых. Нефть дала толчок к развитию химии и энергетики. Маленький город Хьюстон рос как на дрожжах, очень быстро превратившись в шестой по числу жителей город США, третий по величине порт страны и первый город по темпам роста. Но техасцам показалось мало. И в дополнение к самому лучшему в Америке (наверное, и в мире) кардиологическому центру, к самому большому крытому стадиону, к самым невероятным в своих архитектурных размахах проектам центра Хьюстона и аэропорта Далласа им захотелось иметь еще нечто космическое. И не только потому, что это модно, но и потому, что прибыльно. Встал вопрос о строительстве Центра пилотируемых полетов.
   Почему в Техасе? Никто не знает. Ну, был бы Центр в Вашингтоне, тогда понятно – там штаб-квартира НАСА, там правительство, там, наконец, Центр им. Р.Годдарда, который мог взять на себя бремя руководства пилотируемыми полетами. Ну, был бы он во Флориде, опять понятно: там космодром, там проходят все предполетные тренировки, там, опять-таки, есть фундамент: Центр им. Кеннеди. Но почему Техас? Откуда взялся Хьюстон?
   Место это, прямо скажем, природными условиями человека не балует. Лет пятьдесят тому назад один американец писал другу: «Постарайся запомнить, Билл, что ад6 и Хьюстон начинаются на одну букву. Сильная жара, влажный воздух с Мексиканского залива и сырость создают невыносимые условия для жизни».
   За пятьдесят лет климат, как вы понимаете, мало изменился. (Жизнь в Хьюстоне отодвинулась от адских котлов только благодаря повсеместному внедрению «эйр-кондиционеров». Воздушные холодильники работают везде: в автомобилях, домах, магазинах, офисах.) Я был там дважды и, поверьте, жизнь там – не сахар. И все-таки Центр пилотируемых полетов построили в 22 милях от города на плоской сухой, выжженной земле. Почему?
   В Хьюстоне объясняют:
   – Университет Райса подарил НАСА 1600 акров прерий, и НАСА не нужно было покупать землю...
   Это правда. Но правда и то, что Линдон Джонсон, сначала вице-президент, а потом и президент страны, которому непосредственно подчинялся Уэбб, – техасец, прочными семейными и деловыми узами привязанный к своему штату. Правда и то, что Альберт Томас, конгрессмен, глава подкомитета по ассигнованиям, который ведал бюджетом НАСА, – техасец, живущий в Хьюстоне. Что Один Тиг – влиятельный конгрессмен, тоже представлял интересы Техаса и активно боролся за создание под Хьюстоном космического центра.
   Журнал «Форбс» убеждает: «Утверждать, будто представители конгресса не имели никакого отношения к размещению там предприятий, значило бы отрицать их политические способности».
 
   Президент ассоциации аэрокосмической индустрии США K.Xapp назвал однажды свою отрасль «стержневой для экономики и социальной жизни американского общества». Даже в такой индустриально развитой стране, как США, эта отрасль действительно занимала в те годы ведущее положение. Работа над программой «Аполлон» показала, что она способна решать задачи высшей степени сложности как в области организации, так и в области технологии производства. За сравнительно недолгий срок работы над осуществлением этой программы она сумела вооружить себя самым сложным специальным оборудованием, отвечающим последнему слову современной науки, оснаститься передовыми технологическими процессами, научиться использовать неизвестные ранее материалы. Именно аэрокосмическая индустрия способствовала быстрому развитию таких отраслей, как энергетика, электроника, вычислительная техника, автоматизация. Она установила новые нормы качества и надежности. Короче, работа над «Аполлоном» еще раз доказала, что проникновение человека в космическое пространство не только расширяет его горизонты в познании природы, но и приводит к благотворному ускорению и стремительному обновлению многих на первый взгляд и не связанных с этим процессом отраслей хозяйства, играет огромную роль в ускорении, темпов научно-технической революции. И когда сегодня с самых высоких наших трибун я слышу требования сократить расходы на космонавтику, мне, человеку сугубо аполитичному, хочется тоже залезть на эту трибуну и сказать: «Да поймите же наконец, что, сокращая расходы на космос, вы на Земле будете не богаче, а еще беднее, ибо жадный платит дважды!»
   ...Как я предупреждал уже, предложенная вашему вниманию работа является сугубо неспециальной. А потому мы оставим организационные вопросы программы «Аполлон» и поспешим в белые апартаменты доктора Чарльза Берри, в которых, несмотря на всю автоматику и электронику, все равно пахнет больницей и где нас ждут девять новых счастливцев, отобранных из 253 кандидатов для того, чтобы пройти по лунной дороге.

Глава IV

Трагедия на мысе Канаверал

   Окончательный экзамен у доктора Берри выдержали Нейл Армстронг, Фрэнк Борман, Чарльз Конрад, Джеймс Ловелл, Джеймс Макдивитт, Элиот Си, Томас Стаффорд, Эдвард Уайт и Джон Янг. Эти люди должны были увеличить возможность выбора экипажей «Джемини» и прицелиться на Луну. Как мы увидим, многие из них своим мужеством и опытом обеспечили успех лунной программы: семеро из этой девятки станут командирами «Аполлонов», шестеро побывают вблизи Луны, трое высадятся на нее, двое отдадут этой программе жизнь. Сидя у доктора Берри, они не знали о том, что станут самыми популярными астронавтами США и самыми «долголетающими»: Конрад, Ловелл, Стаффорд – эти трое побывали в космосе четыре раза7, а Янг – шесть. Но что знали они о своем будущем, когда директор Центра пилотируемых полетов Роберт Гилрут представлял их официально на пресс-конференции в Хьюстонском университете. «Аполлон» еще не существовал, а они хотели летать и с головой ушли в работу по программе «Джемини».
   Я умышленно редко вспоминаю о «Меркурии» и «Джемини» – двух первых американских программах пилотируемых полетов. В них можно найти немало интересного, да и программа «Аполлон» развивалась на их фоне и, конечно, испытывала их влияние. Но тогда эти записки вышли бы слишком обширными и ветвистыми, претендуя на книгу об американской пилотируемой космонавтике вообще. Поэтому, чтобы не нарушать одноплановости рассказа, ограничусь лишь самой сухой статистикой.
   После двух первых суборбитальных полетов и долгожданного выхода на орбиту Джона Гленна в одноместных капсулах «Меркурий» – они весят не более двух тонн и могут садиться только на воду – летали еще три американских астронавта из набора 1959 года: Скотт Карпентер, Уолтер Ширра и Гордон Купер. В 1963 году эти полеты окончились, и 22 месяца американцы вообще не летали в космос.
   Весной 1965 года начались полеты по программе «Джемини» («Близнецы»). Новый корабль весил уже до 3,8 тонны и был рассчитан на двух астронавтов, а сама программа полетов значительно расширена: в ней участвовало 10 кораблей. Общее время их налета – около 40 суток. В ходе выполнения программы четыре астронавта дважды летали в космос (Янг, Конрад, Ловелл и Стаффорд), да и для всех остальных полеты на «Джемини» были хорошей школой. Не случайно все командиры «Аполлонов» были пилотами «Джемини». Поэтому в рассказах о «лунных» экипажах мы будем еще не раз вспоминать «Джемини». Последний полет «Джемини» состоялся в ноябре 1966 года. Через два месяца должны были начаться наземные тренировки в кабине «Аполлона».
   Все производственно-конструкторские заботы НАСА об «Аполлоне» можно условно разделить на две части: корабль и ракета. В разное время то одно, то другое требовало к себе наибольшего внимания.
   Итак, расчеты показывали, что полет на Луну возможен лишь при создании мощного носителя «Сатурн-5». Эта трехступенчатая громадина высотой в 110 метров могла забросить на орбиту около 130 тонн. Первоначально предполагалось создать несколько более скромных конструкций, накопить опыт, отработать отдельные узлы и агрегаты, но сжатые сроки программы заставили отказаться от этого плана. В помощь лунному гиганту были созданы лишь одна двухступенчатая ракета «Сатурн-1» и ее слегка измененная модификация «Сатурн-1Б». Их стартовый вес 500-600 тонн, а высота – 68 метров. Эта ракета могла отправить в космос 10-15 тонн. Вот как раз «Сатурн-1Б» и стал для «Аполлона» как бы вспомогательным носителем, с помощью которого космические корабли совершали испытательные полеты в пределах орбит искусственных спутников Земли.
   Что касается корабля, то первый, разумеется, еще «сырой», как говорят конструкторы, корабль «Аполлон» был готов в начале 1966 года и доставлен на мыс Кеннеди для беспилотных испытаний. Ракете «Сатурн-1Б» надлежало поднять его на высоту около 450 километров, откуда он должен был вернуться, испытав по дороге аэродинамику и тепловую защиту спуска. Старт рассчитывали на 22 февраля, но за три часа до подъема во второй ступени ракеты потекла труба с жидким водородом – старт отложили. Потом мешала погода, потом уже за четыре секунды до старта упало давление в резервуарах азота – в общем, много было хлопот, но 26 февраля первый полет корабля «Аполлон» без экипажа все-таки состоялся и прошел успешно. В тот же день корабль был выловлен авианосцем «Боксер» в водах Атлантического океана в 4500 километрах от своей стартовой площадки.
   Незадолго до этого полета на ракетном полигоне Уайт-Сэндс в штате Нью-Мексико с помощью ракеты «Литл-Джо-2» была в последний раз испытана и система аварийного спасения «Аполлона». Расположенная на самом верху, эта система в случае аварии ракетоносителя могла мгновенно оторвать корабль от «Сатурна» и забросить на такую высоту, с которой его могут спустить на землю парашюты. Эти испытания тоже прошли успешно.
   В том же 1966 году состоялся еще один благополучный пуск «Сатурна-1Б» без корабля и один с кораблем. Как видите, уже на старте был взят отличный темп. Все чаще стали поговаривать о пилотируемом полете.
   Не будучи специалистом, я не берусь судить, достаточно ли было двух пусков «Аполлонов», чтобы посадить в этот корабль экипаж. Я понимаю, что такое решение принимается на основании многих аргументов и зависит от тщательности наземных испытаний. Для сравнения могу лишь сказать, что космический корабль «Восток», прежде чем в него сел Юрий Гагарин, прошел пять полетных испытаний в космосе с манекенами и животными.
   Уже известно было, кто полетит на первом «Аполлоне»: командиром был назначен Вирджил Гриссом – ветеран и общий любимец. В этом 40-летнем подполковнике ВВС было много от мальчишки: самый маленький по росту, он всегда и везде хотел быть первым. Когда набирали астронавтов в первый отряд, Гриссома сначала забраковали: он страдал сенной лихорадкой. Вирджил устроил страшный скандал. Кричал, что в космосе неоткуда взяться сену, что он абсолютно здоров. Его приняли, и он полетел уже на втором «Меркурии». Это был суборбитальный полет, который длился всего 16 минут. После приводнения капсула наполнилась водой, и Вирджил чуть не утонул.
   Океанская купель не охладила его пыла, и в марте 1965 года он стал командиром первого пилотируемого «Джемини». Гриссом и Янг летали почти пять часов и даже пробовали маневрировать в космосе. Теперь ему непременно хотелось первому полететь на «Аполлоне».
   Если он не ловил рыбу (очень любил это занятие), всегда был на людях – неизменно веселый и приветливый. Никогда не обижался, когда подшучивали над его маленьким ростом.
   – Когда я что-нибудь начинаю делать, я всегда боюсь, что не смогу сделать все так хорошо, как высокие, – улыбался Вирджил. – Когда я залезу в «Аполлон», я испугаюсь сначала, но это быстро пройдет.
   О если бы только знал он, как страшно он испугается и как растянет этот страх на годы и века последние мгновения его жизни...
   Старшим пилотом в экипаже Гриссома был Эдвард Уайт из второй группы астронавтов. Он тоже уже летал в космос на «Джемини-4» вместе с Джеймсом Макдивиттом и был первым американцем, который повторил сложный эксперимент нашего Алексея Леонова, выйдя в открытый космос. Врачи считали Уайта самым здоровым среди астронавтов, а астронавты – самым прожорливым. Обычно он съедал два обеда, но на его теле нельзя было найти ни грамма жира – клубок мускулов. Он лазал по канату легче, чем другой поднимался по лестнице. Проснувшись, он бегал, а днем не расставался с каучуковым мячиком – разминал пальцы.
   Отец Эдварда был генералом ВВС и с двенадцати лет таскал его по всем базам и аэродромам. Никто никогда не спрашивал, кем он будет, это было ясно: больше всего хотел, а потом – лучше всего умел он летать.
   Третий член экипажа – самый молоденький (31 год) морской летчик Роджер Чаффи. Его приняли в отряд сравнительно недавно – в третьей группе, в июне 1963 года, и в Хьюстоне его мало кто знал: он был молчаливый, диковатый. Мало о себе рассказывал. Гриссом и Уайт знали, что он футболист и играл в школьном оркестре, – вот и все, пожалуй. Чаффи, как и многие новички из третьей группы, очень хорошо знал технику, работал методично, упорно, поддразнивал друзей, когда они не могли в чем-то разобраться, но делал это как-то очень честно, открыто и по-доброму. Обычно «умников» не любят, а его любили.
   У Роджера была очень хорошенькая жена Марта и двое ребятишек: сын и дочка. Как и Уайта. А у Гриссома – оба мальчишки. И любимый пес Сэм...
   Старт этого экипажа планировали на ноябрь, потом на декабрь, передвинули на январь, затем назвали конец февраля 1967 года. Больше всего барахлили система жизнеобеспечения и топливные магистрали «Аполлона». Перед самими рождественскими праздниками астронавты примеряли скафандры. За две недели до этого Джим Леблан, испытатель, чуть не погиб в таком скафандре: он работал в вакууме, а кислородный трубопровод отключился. Два техника – Роттер и Хесс – успели спасти Джима и получили за это награды от директора Центра. Теперь все починили, укрепили-закрепили. 6 января «Аполлон» установили на старте после пятимесячного заточения в МИКе. Серо-белый, он красовался на «Сатурне-1Б», как на пьедестале. Была назначена точная дата старта: 21 февраля.
   Все ждали этого дня большого праздника и готовились к нему не только на космодроме. В командном модуле «Аполлона» установили телеаппаратуру, чтобы каждый день четыре раза астронавты вели передачи из космоса, так что теперь вместе с дублерами – Ширрой, Эйзелом и Стаффордом – надо было осваивать эту аппаратуру. Много было работы, и вся работа была срочной.
 
   В тот день в Белом доме состоялась подписание договора о мирном использовании космического пространства. Президент пригласил на церемонию фон Брауна. Из Хьюстона в Вашингтон прилетели пять астронавтов. Купер, Карпентер, Гордон, Ловелл, Армстронг должны были украсить своим присутствием это оживленное и нарядное событие.
   По иронии судьбы именно в эти праздничные минуты на космодроме умирали их товарищи.
   Гриссом, Уайт и Чаффи тренировались в «Аполлоне». Сидящие на связи с кораблем вдруг услышали тревожный голос Чаффи:
   – Пожар... Небольшой пожар...
   Телеэкран, демонстрирующий работу экипажа, озарился яркой вспышкой и погас. Медики у своих пультов с удивлением отметили неожиданное повышение частоты пульса. На другом пульте поползла вверх кривая температуры внутри «Аполлона».
   – Пожар в кабине! – крикнул Уайт, и Дик Слейтон, который услышал этот крик, даже не сразу понял, что кричит Эдвард, таким резким и непривычно настойчивым был его голос.
   Через три секунды:
   – Сильный пожар в космическом корабле! Это был уже не крик, а леденящий душу вопль. Уже нельзя было понять, кто это кричит, уже ясно – творилось что-то ужасное, кошмарное.
   В атмосфере чистого кислорода маленькая вспышка электрических проводов под креслом Чаффи выросла мгновенно, охватила все – кресла, приборы, пульты и три человеческих фигуры – сплошным гудящим пламенем. Они успели отстегнуть ремни кресел. Гриссом бросился к люку и пытался открыть его, но понимал, что сделать это он уже не успеет. Несколько мгновений Уайт помогал ему. Их тела нашли потом прямо на люке. На металле рукояток были отпечатки пальцев и запекшаяся кожа.
   Последнее, что услышали операторы, был крик Чаффи, крик человека, жить которому остался один миг:
   – Мы горим! Вытащите нас отсюда!!
   Все произошло мгновенно. Между первым возгласом Чаффи и моментом, когда из щелей лопнувшего от жара «Аполлона» повалил дым, прошло всего 14 секунд. Стенки корабля пламя прожгло, словно газовая горелка. Стартовая команда комплекса №34 бросилась к «Аполлону», но когда через пять минут люк удалось открыть, струя раскаленного воздуха и дыма заставила спасателей отступить. Примчались три врача, но все это было уже не нужно...
   Тела астронавтов были обезображены пламенем до неузнаваемости. Известие о катастрофе задержали на два часа, пока не были предупреждены семьи.
   Через три дня состоялись похороны. Уайта похоронили на военном кладбище в Вест-Пойнте, Гриссома и Чаффи – на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Президент что-то шептал на ухо окоченевшим от горя вдовам и ласкал ребятишек...
 
   Первым человеком, который влез в обугленный корабль, когда сбили пламя, был астронавт Фрэнк Борман. Бывают роковые совпадения: именно он, Борман, выступая в родном городке Гэри в Индиане после своего полета на «Джемини-7», сказал:
   – Мы совершенно неизбежно потеряем какой-то экипаж. Это одна из тех вещей, которые постепенно начинаешь признавать... Я надеюсь, что публика смотрит на вещи достаточно зрело, чтобы понять, что нам приходится оплачивать космос не только деньгами, но и жизнями...
   К словам Бормана тогда никто не прислушался, а зря. За месяц до катастрофы Борман был назначен командиром третьего пилотируемого «Аполлона», он варился в этой каше уже давно и дело знал.
   Теперь, когда похоронили Гриссома и его друзей, об этих словах вспомнили. Почему Борман «постепенно начинал признавать» неизбежность катастрофы? Не потому ли, что на его глазах со скоростью все возрастающей, словно смерч, закручивалась в смертельную удавку вся эта столь блестяще начатая «общенациональная программа»?
   Примерно то же говорил и астронавт Джон Гленн: «У нас будут неудачи, обязательно будут жертвы. Пока же нам везет...»
   Но можно ли считать везение законом? Очевидно, считали. Торопились: уж больно хотелось обогнать русских.
   В самих Соединенных Штатах вывод был общий: это не случайность. Корреспондент ЮПИ правильно писал в день катастрофы: «Программе «Аполлон» сопутствует одно несчастье за другим...» Подсчитали: за время работы по этой программе пожар был двадцатитысячным происшествием в космическом корабле. В тот день, когда погибли астронавты, они успели обнаружить множество различных технических неполадок. Почти весь день шли перебои в линиях связи, какие-то шумы мешали работать, так что Гриссом спросил раздраженно:
   – Если вы не можете слышать нас с расстояния пяти миль, то как же вы надеетесь услышать нас, когда мы доберемся до Луны?
   Следственная комиссия нашла не только короткое замыкание электрических проводов, но обнаружила «плохое общее руководство, игнорирование техники безопасности, небрежное выполнение технических заданий и слабый контроль». В ее отчете указывается, что «тщательное расследование вскрыло многие недостатки в самой конструкции, ее исполнении. Эти недостатки создают неоправданный риск, и их дальнейшее игнорирование может поставить под угрозу будущее всей программы «Аполлон».
   Намекая на прочные «деловые» связи партнеров по программе, «Нью-Йорк таймс» писала о том, что НАСА сохраняло в тайне недостатки работы компании «Норд-Америкэн» над космическим кораблем. «Все подрядчики, – писала газета, – выполняющие оборонные заказы, имеют высокопоставленных друзей, и не делается никакого предположения, что эти конкретные связи оказали влияние на то, что именно на компанию «Норд-Америкэн» пал выбор в качестве подрядчика. Но, по-видимому, требуется провести исчерпывающее расследование в отношении программы «Аполлон», начиная со времени заключения подряда и до настоящего времени, чтобы такой несчастный случай не повторился снова».
   «Неужели США решили форсировать события? – спрашивал в своей статье швейцарский журналист Франсуа Ландграф. – Если это так, ответственность за катастрофу несут не только политические деятели, но и все те, кто гнал на всех парах... По-видимому, воля и здравый смысл потеряли контроль над этой головокружительной гонкой».
   В гонке и браке в работе, ею вызванном, откровенно признавались и сами исполнители. Начальник испытательной лаборатории Даниэль Дрисколл из Хантсвилла утверждал:
   – Стремление не отстать от всевозможных графиков испытаний, графиков поставок не должно становиться фактором, оказывающим влияние на ход космических проектов, небольшая ошибка может привести к человеческим жертвам. Но, поскольку этому стремлению придается такое большое значение, у инженеров и ученых, работающих над проектами, появляется естественная тенденция искать поверхностные пути в решении сложных проблем.
   – Стремление не отстать от графиков должно быть исключено как определяющий фактор, – добавлял коллега Дрисколла Джесс Брэдли.
   Астронавт Алан Шепард, первый американец, который не слетал, но прыгнул в космос во время суборбитального полета «Меркурия» 5 мая 1961 года, человек очень деловой и оптимистичный, большой защитник, патриот, а затем и участник программы «Аполлон», вынужден был признать, что астронавты всегда чувствовали «нажим часов или, если хотите, календаря».
   Уолтер Липпман напечатал в журнале «Ньюсуик» одну из самых горьких и яростных своих статей: «Нам безжалостно напомнили, что соревнование за высадку на Луну – это не спортивное зрелище, когда достаточно заплатить за входной билет и болеть за свою команду... Центральная цель, определяющая решения НАСА, – это не исследование Вселенной и не просто высадка человека на Луну... Это – явно ненаучная попытка поддержать нашу амбицию и гордость и дать толпе цирк, захватывающее дух представление, дать пищу для похвальбы.
   Попытки подвергать человеческие существа подобному риску ради достижения такой цели, как выход США на первое место в соревновании за высадку на Луну, недостойны цивилизованных людей.
   ...Мы играем человеческими жизнями ради цели, которую отнюдь нельзя назвать высокой, если подходить к ней с меркой подлинно человеческих ценностей... Мы рискуем жизнями астронавтов не во имя веры, не для того, чтобы, принеся себя в жертву, они могли дать жизнь другим, а ради подтверждения национального статуса, ради гордости, пустой славы и мишурно-дешевого доказательства нашей конкурентоспособности.
   Мы должны очистить от всего наносного великое предприятие исследования Вселенной. Мы должны отделаться от разрушительного вторжения пропаганды и рекламы, мы должны отказаться от высадки людей на Луну к какому-то произвольно установленному сроку...»
   «Мы должны, мы должны, мы должны»... Программа Липпмана куда сложнее программы «Аполлон». Потому что послать на Луну двух человек все-таки легче, чем изменить миропорядок целой страны. Это сразу чувствуешь, когда читаешь высказывания тех людей, которые стояли у руля программы «Аполлон». Их понимание январской трагедии было совсем иным.
   Первая реакция: «Я не виноват».
   «Сейчас все участники входят в высокие кабинеты с объяснениями только для того, чтобы выгородить себя и свалить вину на другого», – писала «Нью-Йорк таймс».
   Вторая реакция: «А что, собственно, произошло?»
   – Может быть, это лишь действие закона средних величин, – прокомментировал пожар сенатор от Миссисипи Джон Стеннис.
   Третья реакция: «Мы все делали правильно».
   Доктор Эдвард Уэлш – ответственный секретарь НАСА – прежде всего старался внушить журналистам, что, с его точки зрения, является самым главным:
   – Несмотря на смерть трех астронавтов, США будут продолжать осуществлять свою космическую программу, и все еще есть 50 шансов из 100, что они опередят русских, поскольку это касается высадки человека на Луну... Программа «Аполлон» останется в таком положении, в каком она была. Нет совершенно никаких оснований менять политику.
   И тут же сразу разговор о деньгах. Уэлш полагал, что издержки не увеличатся, Уэбб, напротив, считал, что задержка на год обойдется НАСА в лишний миллиард долларов. Получалось, что смерть трех астронавтов выражалась, таким образом, совершенно конкретной суммой...
   Пожар в «Аполлоне» заставил пересмотреть многие инженерные решения. Полный список всех изменений состоял из полутора тысяч пунктов. Устранили сотни причин, способствовавших пожару. Не могли устранить лишь главную причину. Ведь опасность стремительного воспламенения таилась прежде всего в кислородной атмосфере «Аполлона». На ее замену не пошли, хотя многие специалисты и настаивали на этом.
   Здесь находим мы удивительно точный пример несвободы технических решений, пример зависимости, казалось бы, столь независимого, построенного на объективных законах и формулах инженерного творчества от капризов политики. Постараюсь объяснить, в чем суть дела.
   В советских космических кораблях для дыхания применялся практически воздух под нормальным атмосферным давлением. Американские астронавты находились в атмосфере с пониженным давлением, но чтобы скомпенсировать этот недостаток, эта разреженная атмосфера была насыщена кислородом. С точки зрения физиологов, тут большой разницы для организма нет. С точки зрения конструкторов – есть, и очень большая. Кислород можно было хранить в меньших объемах, следовательно, он занимал меньше места, и емкости его были легче. Кроме того, в космосе пониженное давление внутри корабля (при наружном вакууме) создавало меньший перепад давлений, чем в том случае, если бы внутри была одна атмосфера. Следовательно, снижались требования к прочности конструкции корпуса. Менее прочный – значит, более легкий. Таким образом, кислород был опасен в пожарном отношении, но он позволил выиграть в весе космического корабля. Замени кислород воздухом, и вероятность пожара станет намного меньше, но тогда придется переделывать корабль. И еще неизвестно, сумеет ли новый, утяжеленный корабль поднять «Сатурн-5». Того и гляди потребуются изменения и в носителе. А изменения в носителе могут потребовать модернизации стартового комплекса. Все это – деньги и время. Пока сделаешь «Аполлон» безопасным, русские, гляди, уйдут вперед, и тогда уже вся национальная программа может рухнуть, престиж будет подорван окончательно. Чистая инженерия оборачивалась чистой политикой. Техническая задача превращалась в идеологическую проблему.
   Но, повторяю, не рискнув пойти на кардинальные переделки, частные проблемы постарались решить. «Аполлон» дорабатывался двадцать один месяц. Дата первого пилотируемого полета отодвинулась с 21 февраля 1967 года на 11 октября 1968 года.
   В то время, когда переделывался космический корабль, в Хантсвилле и на фирмах-изготовителях полным ходом шли работы над ракетой-носителем «Сатурн-5». На полигоне в штате Миссисипи отрабатывалась вторая ступень – с ней почему-то было больше хлопот. «Трудности, возникающие при испытании этой ступени, очень велики, – писал журнал «Бизнес уик», – они создают задержки почти на всех стадиях ее создания». В мае 1966 года на испытаниях в Сант-Луисе эта ступень взорвалась и разлетелась на куски. После доработки ее отправили на барже во Флориду с отставанием от графика на четыре месяца – при американской промышленной дисциплине это срок чудовищный. Первый полет «Сатурна-5» планировался на январь 1967 года. Бесконечная череда мелких и не очень мелких поломок и отказов отодвигала этот срок все дальше и дальше. Уже на космодроме при контроле двигателей первой ступени внутри обнаружили... болт!
   – Как он туда попал, я просто не знаю, – признался Рокко Петроне, руководитель старта.
   Пуск был вновь перенесен с марта на май, с мая – на конец лета, потом на осень. И это в США, где не только документальные, но просто телефонные договоренности о сроках исполнения тех или иных заказов имеют силу под стать законодательной! Только одни лишь факты срывов этих сроков, переноса дат стартов уже показывают, что «Аполлон» был чем-то необычайным, из ряда вон выходящим.
   Первый беспилотный старт «Сатурна-5» состоялся наконец 9 ноября 1967 года. (Случись это на два дня раньше, могу поручиться, что непременно нашелся бы какой-нибудь ушлый наш корреспондент, который бы написал, что даже простой трудовой люд на мысе Канаверал нашел способ отсалютовать полувековому юбилею Великого Октября!) Со страшным грохотом, выдавив лобовое стекло самоходной телеустановки, огромная ракета поднималась в зенит. Ученые и инженеры контролировали буквально каждый миг жизни этого гиганта. Одновременно велись замеры 2894 параметров «Сатурна-5». На орбите спутника Земли «Аполлон-4» – так назывался беспилотный корабль – совершил восемь витков, а затем разогнался и перешел на орбиту вытянутого эллипса, отлетев от Земли на 18 тысяч километров. Через 8 часов 37 минут он приводнился в 10 километрах от расчетной точки.
   Параллельно шли испытания доработанного лунного модуля. С самого начала в них принимали участие астронавт Джеймс Ирвин, ставший впоследствии командиром кабины во время экспедиции пятнадцатого «Аполлона». Он проявил большое хладнокровие, ремонтируя аппарат в вакуумной камере.
   Последние испытания лунного модуля тоже откладывались несколько раз. Происходили «таинственные отказы» бортовой ЭВМ. Потом «капризничали» наземные холодильные и энергетические агрегаты стартовой площадки. Когда же 22 января 1968 года лунный модуль стартовал на ракете «Сатурн-1» и начались его испытания на орбите, возникли новые осложнения, двигатели мягкой посадки на Луну проработали лишь 4 секунды вместо положенных 39. Повторные включения ничего не дали. Двигатели подъема с Луны испытание выдержали. В общем, от полета «Аполлона-5» – так он назывался – у испытателей осталось впечатление недоделанности, полной уверенности в том, что лунная кабина хорошо сработает у Луны, у них не было.
   Подобное же чувство вызывал и второй испытательный полет ракеты «Сатурн-5», который шел под индексом «Аполлон-6» и должен был повторить программу «Аполлона-4». Первый ноябрьский пуск этой ракеты порождал весьма оптимистические прогнозы, и отсрочка пуска на четыре дня в феврале 1968 года сначала не вызывала больших тревог. Но неполадки в наземной технике и всевозможные «мелочи», которые, если разобраться, были чреваты неприятностями непоправимыми, постоянно оттягивали этот запуск. Он состоялся лишь 4 апреля, и буквально с первых секунд полета «Аполлон-6» засыпал командный пункт тревожными сигналами о всевозможных отказах. Из пяти двигателей первой ступени работали только три (А.Х.: вот в этом месте Ярослав Голованов делает недопустимую для специалиста ошибку, перепутав первую ступень со второй! Однако лично я благодарен Я.Г. за "медвежью услугу", которую он этой ошибкой оказал сторонникам идеи фалсификации полётов на Луну, размножившим эту нелепость на огромном множестве своих сайтов), двигатель третьей ступени вовсе не включился (А.Х.: не состоялось только повторное включение двигателя 3-ей ступени,  на третьем витке орбиты), а затем она «неожиданно распалась на части» (А.Х.: это отвалился лепесток адаптера лунного модуля). Обе главные задачи испытаний не были выполнены: ракета работала плохо, и космический корабль не мог поэтому провести маневр входа в атмосферу со второй космической скоростью, что потребуется от него при возвращении с Луны. (А.Х.: Это сугубо личное мнение Я.Г. На самом деле из пяти главных задач полета три были выполнены полностью и две — частично. Поэтому специалисты НАСА признали итоги полёта Аполлона-6 удовлетворительными.) «Лунная программа страны наткнулась на новую трудность», – комментировала «Вашингтон пост».
   – Откровенно говоря, мы не знаем, в чем дело, – разводил руками директор программы «Сатурн-5» Артур Рудольф.
   Приводнившийся корабль «Аполлон» вертолетоносец «Окинава» привез в Перл-Харбор, откуда его отправили в Калифорнию на заводы «Норд-Америкэн» для детального изучения.
   Я не случайно описываю все эти неудачи и «полууспехи». У меня вовсе нет желания позлорадствовать: «вот, дескать, не только у нас случаются отказы». Отказы обязательно должны были быть, поскольку поставленная задача не знала себе равных по сложности. Количество деталей ракетно-космического комплекса измерялось многими миллионами. Один только маленький лунный модуль, которого карикатуристы так любили изображать в виде телефонной будки, состоял из миллиона частей, в нем было 64 километра проводов, две радиостанции, два радара, шесть ракетных двигателей, компьютер и многое другое. Чрезвычайно сложной конструкцией была и самая мощная из существовавших тогда трехступенчатая ракета «Сатурн-5». Совершенно прав был Вернер фон Браун, когда говорил: «Не надо считать «Сатурн» просто выросшей «Фау-2». Это все равно что считать «Боинг-707» выросшим самолетом братьев Райт. Единственно, что общее у «Фау-2» и «Сатурна-5» – это то, что обе действуют по третьему закону Ньютона».
   Да, отказы, поломки, всевозможные неприятные неожиданности были не только возможны, но обязательны. Их отсутствие нарушало бы инженерные закономерности. В полной мере сбылись слова К.Э.Циолковского, обращенные к космическим инженерам будущего еще в 1929 году: «Работающих ожидают большие разочарования, так как благоприятное решение вопроса гораздо труднее, чем думают самые проницательные умы...»
   Нет, совсем не для укора помянул я трудные для американцев годы: 1966-1968. В так называемые «застойные» времена мы Америку только ругали: и то плохо, и это не так. Всякое упоминание какого-либо успеха почиталось идеологами со Старой площади проявлением политической близорукости. Потом гласность перестройки позволила говорить правду. Но мы шарахнулись в другую сторону: в США все хорошо! Так вот на примере «Аполлона» я как раз хочу все эти шараханья откорректировать. Очень много хорошего, но не все столь уж безупречно. Со всей доступной мне объективностью я хочу показать, что к моменту первого полета астронавтов на «Аполлоне» ни корабль, ни его носитель не были отработаны в должной мере. (А.Х.: тут надо бы выбрать - или следовать исторической правде или преследовать личные цели - "я хочу показать".) Два пуска «Сатурна-5», из которых один был неудачным, не могли никого убедить в надежности этой ракеты. Все были уверены, что состоится третий испытательный полет, но 23 апреля руководители программы после совещания в Хантсвилле «рекомендовали» провести третий полет «Сатурна-5» с участием людей. Эти «рекомендации» были обсуждены Уэббом с членами сенатской комиссии по аэронавтике и исследованию космоса и приняты к исполнению. (В скобочках замечу, что гибель Владимира Комарова и предыстория пусков космического корабля «Союз» убеждают меня в том, что и этот корабль не был отработан настолько, чтобы разрешить человеку стартовать в нем. Убежден, что С.П.Королев, будь он жив, пресек бы старт Комарова.)
   Получается, что пожар в «Аполлоне» ничему не научил, хотя многие историки и комментаторы американской космонавтики считают, что катастрофа первого «Аполлона» на самом старте программы, возможно, предотвратила многие трагедии в ходе ее дальнейшего исполнения, что пожар стал как бы «рано прозвучавшим сигналом» к высшей бдительности.
   Незадолго до гибели Вирджил Гриссом сказал:
   – Если мы погибнем, мы хотим, чтобы люди смирились с этим. Мы занимаемся опасным делом и надеемся, что даже если с нами что-нибудь случится, это не отодвинет программу. Ради покорения космоса стоит рискнуть жизнью...
   Хорошие слова. Ради покорения космоса стоит. Но именно ради покорения космоса.

Глава V

Четыре сваи моста на Луну

   Летом 1968 года стали поговаривать, что 62-летний Джеймс Уэбб уйдет из НАСА. Пожар и все передряги с испытаниями утомили его. Президент Линдон Джонсон выдвигал вперед заместителя Уэбба Томаса Пейна.
   Пейн родился в семье морского офицера и сам хотел стать моряком, но был забракован медиками. Его мечта сбылась только во время войны, когда он попал на подводную лодку. После капитуляции японцев он увлекся наукой, окончил Стэнфордский университет и сумел удачно соединить свое настоящее и прошлое, занимаясь разработкой ядерных реакторов для военно-морского флота. Фирма «Дженерал электрик» пригласила его как опытного металлурга. С этого момента он и превращается в руководителя-организатора, администратора высшего ранга. Джонсон переманил его в НАСА, уже планируя замену Уэбба. К октябрю 1968 года Пейн держал все нити управления в своих руках.
   Именно в это время окончательно согласовываются и рассчитываются основные этапы штурма Луны. В августе, выступая на пресс-конференции в Вашингтоне, генерал-лейтенант Сэмюэль Филлипс – глава программы «Аполлон» – обнародовал эти планы. Первый полет: испытание «Аполлона» на орбите спутника Земли. Второй – испытание там же лунного модуля8. Третий – облет Луны. Четвертый – генеральная репетиция. Пятый – посадка. И все – за полтора года, а может быть, даже и за меньший срок. (Этот план жизнь слегка откорректировала. К моменту второго полета лунная кабина не была еще готова, и облет Луны состоялся раньше ее испытаний.)
   Начинались самые жаркие дни Канаверала, переименованного после убийства президента в мыс Кеннеди9. Никогда раньше здесь не готовили к старту сразу три космических корабля. Работа достигла предельной напряженности и шла круглосуточно. Вспоминая это время, обозреватель Говард Бенедикт писал в 1974 году, что «Аполлон» был по-настоящему чрезвычайной программой, осуществляемой чуть ли не с поспешностью военного времени.
   Центр им. Кеннеди и стартовые площадки мыса Канаверал действительно напоминали военный лагерь перед решающей битвой. Курт Дебус, директор Центра, обратился к своим сотрудникам с меморандумом, который звучал как речь Ганнибала или Александра Македонского перед воинами:
   – Мы прекрасно знаем, что от нас ожидают. Мы знаем, как мы необходимы. Мы должны выполнить нашу задачу с полным чувством ответственности!
   В первый полет на «Аполлоне» назначили дублеров погибшего экипажа: капитан I ранга ВМС Уолтер Ширра – он был командиром, майор ВВС Дон Эйзел и штатский летчик Уолтер Каннингем.
   Ширра был ветераном: начал летать в 1965 году на «Меркурии», в 1965-м пересел на «Джемини». Он стал единственным американским астронавтом, который сумел полетать на всех трех типах космических кораблей. Когда перед стартом Ширру спросили, собирается ли он слетать в четвертый раз, 45-летний астронавт ответил:
   – Я не думаю, что у меня хватит духу участвовать еще в одном полете...
   Это был типичный военный – сильный, выносливый, решительный. Любил охоту и «соленые» анекдоты. Друзья подшучивали над ним за пристрастие к сувенирам: весь дом был завален каким-то хламом.
   В отличие от Уолли (ласкательное от Уолтер), два других члена экипажа летели впервые. Эйзел был моложе своего командира на семь лет. Он поступил в отряд астронавтов вместе с Каннингемом в июне 1963 года во время третьего набора. В годы своей воинской службы Дону пришлось немало поездить. Дочь его родилась в Южной Дакоте, три сына – в Триполи, в Дейтоне, в Хьюстоне. Он был человеком легким на подъем, веселым, смешливым и знаменитым в компаниях тем, что очень ловко копировал популярных дикторов и телекомментаторов.
   Третий член экипажа Каннингем, как и Ширра, был морским пилотом, но потом ушел из армии, окончил Калифорнийский университет, защитил докторскую диссертацию, занимался магнетизмом. Этого ему показалось мало.
   – Я только тогда буду настоящим технарем, когда буду поближе к верхушке, – говорил Каннингем, показывая на вершину ракеты.
   Став астронавтом, он серьезно повредил во время прыжка с трамплина шейный позвонок и мог остаться калекой. Но он не только выздоровел, а был допущен к полету. Врачи объясняли это его удивительным упорством и настойчивостью. Жил просто, скромно, ездил на дешевом автомобиле и, в отличие от подавляющего большинства американцев, любил сам его чинить.
   Понимали ли они степень ожидавшего их риска? Мне кажется, понимали. Ширра, например, был рад, что носителем их корабля будет «Сатурн-1B», а не «Сатурн-5», поскольку от этой более опробованной ракеты, как он говорил, «можно ждать меньше неожиданностей».
   Ракета не обманула надежд командира. Утром 11 октября 1968 года «Аполлон-7» вышел на орбиту. По свидетельству специалистов космодрома, это был самый благополучный старт из всех, которые состоялись до этого по программе «Аполлон». Через три часа после старта космический корабль провел свой первый маневр: отстыковался от второй ступени носителя, а потом провел с ней воображаемую стыковку, сблизившись со 150 километров до 20 метров. Дальше подходить было опасно: неуправляемая ступень кувыркалась.
   Все три астронавта старались быть максимально придирчивыми к своему кораблю и реагировали на любую мелочь, понимая, что тем самым они сослужат добрую службу следующим экипажам. Набрался длинный список «раздражающих проблем», как они называли эти микронеполадки. Не шли биомедицинские сигналы с датчиков Эйзела. Два других астронавта тоже жаловались на датчики, причиняющие им неудобства. Загрязнились и мешают фотографированию почти все иллюминаторы. Неисправен (завышает расход) датчик расхода кислорода. Подмерзал хладагент в системе терморегулирования. Заедал механизм фотокамеры. Насморк заставлял Ширру каждые 8 часов принимать таблетки для прочищения дыхательных путей и аспирин. Неудобными оказались спальные мешки, и космонавты предпочитали отдыхать в креслах. Дважды Ширра отменял сеансы телепередач с борта космического корабля, мотивируя это подготовкой к будущим маневрам. «Мы еще не ели. У меня простуда. Я отказываюсь ставить под угрозу график полета в данный момент», – ворчливо радировал он в Хьюстон.
   В Хьюстоне слушали и улыбались: в ворчании Ширры было что-то домашнее, успокаивающее. Над жалобами подшучивали:
   – Доброе утро, Уолли, – вкрадчиво будил его сидящий на связи астронавт Уильям Поуг (он полетел в 1973 году в третьем экипаже «Скайлэба»). – Мне сказали, чтобы я осторожно разговаривал с тобой сегодня, – продолжал он весело, намекая на раздраженность Ширры.
   Вскоре после старта Уильям Шнейдер, руководитель этого полета, заявил на пресс-конференции, что все основные маневры космического корабля включены в программу первых трех дней полета на тот случай, если не удастся провести их до конца. «Мы считаемся с тем, что, может быть, придется сократить полет, но тем не менее мы строим планы на полный, ранее намеченный срок полета».
   Они летали без малого одиннадцать дней – этого времени должно было хватить для первого путешествия на Луну и обратно. Пожалуй, только Ширра мог в полной мере оценить все достоинства нового космического корабля. Впервые в космосе они могли подогреть себе еду, впрыскивая в обезвоженные концентраты горячую воду. Да и сама эта еда была куда разнообразнее: от тушеного мяса до ананасового торта. Тут была специальная зубная паста, не дающая пены, туалетные салфетки и полотенца. Только вот бриться они не могли. Тогда еще не изобрели «космическую» бритву-пылесос, и на Землю астронавты вернулись порядком обросшие.
   Это произошло на 163-м витке. Они опустились в синие воды Атлантики в 27 километрах от авианосца «Эссекс». Три вертолета поспешили к ним на помощь, и через 35 минут они уже стояли на палубе корабля.
   – Мы выполнили все поставленные задачи на 101 процент, – подытожил сделанное директор программы «Аполлон» доктор Лоу.
   Вскоре после полета экипаж «Аполлона-7» покинул НАСА. Ширра стал председателем компании «Сернко» в Колорадо, рекламировал железные дороги, сотрудничал с телевизионной компанией «Коламбия бродкастинг систем». Во время полета «Союза» и «Аполлона» я видел его по телевидению, такого же крепкого и бодрого, каким он был всегда. Вместе с популярным телекомментатором Уолтером Кронкайтом он рассказывал американцам о первой в истории международной космической встрече, ставшей в то же время лебединой песней корабля «Аполлон», которому Ширра отдал столько сил. Ширра возглавил Консультативное бюро по вопросам защиты окружающей среды в Инглвуде (штат Колорадо), потом руководил одним из отделений фирмы «Джонс-Мэнвилл».
   Каннингем командовал группой космонавтов программы «Скайлэб», потом тоже ушел в бизнес – работал вице-президентом в одной фирме по продаже недвижимости в Хьюстоне. Эйзел, гонимый своей охотой к перемене мест, два года был помощником директора по технике пилотируемых полетов в центре НАСА им. Ленгли. С 1972 года опять-таки ушел в бизнес, став руководителем восточного отделения фирмы «Марион пауэр шавел». Живет в маленьком городишке Уильямсберг в штате Вайоминг.
   Благополучное возвращение отважной тройки и успех всего полета воодушевили всех, кто работал по программе «Аполлон». Еще в то время, когда экипаж Ширры летал в космосе, было решено, что восьмой «Аполлон» стартует до нового года. Раньше нетерпение подстегивали неудачи. Оказалось, что успех может подстегнуть еще сильнее.
 
   Первоначально для полета вокруг Луны намечались Борман, Коллинз, Андерс. Но незадолго перед стартом с Майком Коллинзом случилась большая неприятность: где-то на шее защемился нерв, и из-за этого иногда вдруг отказывали ноги – он падал. Астронавт встал перед дилеммой: или долгое лечение, или очень серьезная, но быстрая операция. Коллинз выбрал операцию. Все прошло хорошо, но на «Аполлон-8» он опоздал. Ходил совсем убитый, а белый бинт на шее заставлял жалеть его еще больше. Вместо Коллинза полетел Джеймс Ловелл, который до этого уже дважды побывал в космосе на «Джемини». В первом полете его командиром был Фрэнк Борман, и вот сейчас в «Аполлоне» эта ситуация повторилась: Фрэнк опять его командир.
   Путь Бормана к космодрому был трудным. Он родился хилым ребенком, часто болел, перенес две операции, врачи порекомендовали семье перебраться на юг: он не должен был простужаться. Но в слабом теле Фрэнка был сильный дух. Он закалялся, занимался спортом, сумел попасть в авиацию, летал на боевых самолетах. Во время отбора в отряд астронавтов он истрепал врачам все нервы, прошел бесчисленное количество комиссий и все-таки добился своего.
   Джеймс Ловелл был ракетчиком «со стажем». Еще в высшей школе в Милуоки он построил пороховую ракету, которая подлетела метров на двадцать пять и взорвалась с оглушительным грохотом. В морской Академии в Аннаполисе темой его диплома тоже были ракеты на жидком топливе. В астронавты пошел не раздумывая, хотя ему долго пришлось усмирять свою больную печень. Пока Джеймс лечился, в НАСА потеряли его личное дело (и вновь скажу: как часто мы идеализируем американскую пунктуальность!). Когда он позвонил в штаб-квартиру НАСА по телефону, какой-то чиновник сказал ему рассеянно:
   – А я думал, что вы отказались...
   – Если бы я отказался, – сказал Ловелл, – я бы не стал тратить 10 центов ради сомнительного удовольствия поговорить с вами по телефону...
   Журналисты называли этот экипаж тремя мушкетерами. Если Борман мог претендовать на звание Атоса, а Ловелл, безусловно, в чем-то напоминал Портоса, то Андерса вряд ли можно назвать Арамисом. Маленький, хрупкий, тихий, он не был похож на гвардейца-ловеласа.
   По происхождению Андерс поляк. Родился он в Гонконге, где отец его служил во флоте. Когда он возвращался на Землю, в Гонконге было большое ликование и шествие с плакатами: «Человек из Гонконга облетел Луну!» Уильям сначала хотел стать моряком, но небо победило в споре с морем. Он был очень организованным, пунктуальным, собранным пилотом. В экипаже именно Андерс олицетворял порядок и дисциплину. Его вера в технику могла бы раздражать, если бы она не основывалась на абсолютном знании этой техники и способности быстро поставить диагноз любому ее отказу.
   – Риск, которому мы подвергаемся, – ничто по сравнению с риском Линдберга10, – говорил с улыбкой Андерс. Кстати, Линдберг был среди почетных гостей на старте «Аполлона-8», и Борман взял с собой в космос фотографию, на которой он стоял рядом с отважным летчиком. Андерса всегда отличала ясность цели, и даже в обычной человеческой жизни он стремился к ее оптимизации, к выбору наивернейших средств ее достижения. Когда потом, после полета, его спросили, как у него хватило мужества отправиться в столь опасное путешествие, он подумал, помолчал и ответил с непререкаемой логикой счетной машины:
   – Ценность моей жизни для моей семьи несоизмерима с ценностью этого полета для нашей нации...
   Итак, три астронавта должны совершить полет вокруг Луны, который, по свидетельству газеты «Нью-Йорк таймс», будет «самым честолюбивым и рискованным полетом в истории».
   Риск действительно был большой. Никогда еще человек не летал в космос так далеко. Но дело не просто в расстоянии. Если при полете на орбите астронавт мог совершить аварийную посадку в любую минуту, на дороге к Луне очень трудно, да практически невозможно было остановиться и повернуть назад. Даже в случае серьезной аварии (вы увидите это, когда речь пойдет об «Аполлоне-13») для срочного возвращения на Землю требуются уже не часы, а дни.
   Не простыми были и маневры облета Луны и входа в атмосферу Земли. Если на орбите спутника Луны не произойдет повторного включения двигателей «Аполлона», никакая сила не сможет вернуть корабль на Землю. Включить этот двигатель надо в тот момент, когда корабль находится над обратной стороной Луны, и отсутствие связи с Землей в это время лишь усиливает драматизм ситуации.
   При возвращении на Землю небольшое отклонение «вверх» могло привести к «промаху», а «вниз» – к резкому входу в плотные слои атмосферы, то есть к недопустимым перегрузкам. Подобный маневр совершался до сих пор, как вы помните, только один раз при полете беспилотного «Аполлона-5». (А.Х.: мы-то помним, что со второй космической скоростью в атмосферу входил лишь "Аполлон-4") Риск был и в том, что впервые вывести экипаж на орбиту должна была ракета «Сатурн-5».
   – Я не хочу утверждать, – сказал Борман перед стартом, – что во время нашего полета не будет риска и опасности. Элементы опасности будут встречаться на всем пути.
   Английский астроном Бернард Ловелл из обсерватории Джодрэлл бэнк, перечисляя все угрожающие астронавтам ситуации, кончил так:
   – Мысль об этом полете угнетает меня. Это чертовски глупо...
   Глупо не глупо, а лететь было нужно. Именно нужно. Эти слова из речей президента перекочевали теперь в речи астронавтов. «В нашей программе наступила такая стадия, когда нужно сделать этот шаг», – говорил Борман. Нужно, хотя полного доверия к технике еще не было. Несмотря на то, что Ширра и его друзья провели испытания корабля по широкой программе, облет Луны был действительно необходим, коль скоро намечалась высадка на нее. Этот, как и последующие за ним старты, не ставили перед собой никаких иных задач, кроме общей и главной: обеспечить высадку. Когда кто-нибудь начинал заговаривать о научной программе, о возможных экспериментах, администраторы НАСА недовольно морщили носы.
   – Цель состоит не в том, чтобы провести научные исследования, – терпеливо разъяснял Джордж Мюллер, заместитель директора НАСА по пилотируемым полетам, – а в том, чтобы сделать важный шаг в развитии наших способностей высадить людей на Луну.
   Шаг этот был сделан 21 декабря. В 7 часов 51 минуту утра космический корабль оторвался от Земли.
   – Внимание! – доложил Борман. – Я – «Джемини-8»...
   На связи с кораблем сидел, увы, оставшийся на Земле Майкл Коллинз. Под общий хохот он ответил Борману очень спокойным, даже скучным голосом:
   – Не теряй памяти. Ты летал на «Джемини-7», а теперь ты летишь на «Аполлоне-8».
   Ошибки и волнения простительны: слишком много было в этом полете необычного. Впервые человек уходил в космос от своей родной планеты. Впервые он мог увидеть земной шар, именно шар. Эмоциональная палитра путешествия Бормана и его друзей была необыкновенно богатой.
   – Мы видим Землю, – коротко доложил он Хьюстону, и все поняли, что он имеет в виду.
   – Мы прекрасно видим Флориду, – кричал Ловелл. – Мы видим мыс Кеннеди! И одновременно Африку, Западную Африку! Прекрасно! Я вижу Гибралтар и Флориду, Кубу, всю Северную и Южную Америку...
   – Черт-те что! – не выдержал оператор в Хьюстоне. – Вот это видик!
   – Слушай, – спокойно перебил его Борман, – передай людям на Огненной Земле, чтобы надевали дождевики. Кажется, у них собирается гроза...
   Во время телевизионных передач с борта «Аполлона-8» астронавты показывали землянам Землю.
   – Ваша передача имела громадный успех на планете, соседней с вашей, – на Земле, – сообщили из Хьюстона.
   Передачу действительно смотрели миллионы телезрителей, даже 93-летняя бабушка Фрэнка Бормана. Кстати, смотрел ее и некий мистер Сэмюэль Шератон, секретарь единственного в своем роде «Британского общества верящих в плоскую форму Земли». Он вынужден был признать, что, «видимо, назрело время пересмотреть взгляд на некоторые вещи...» Шутки шутками, но нервная нагрузка действительно была очень велика.
   – Когда мы вышли на лунную траекторию, где никто никогда не летал, – рассказывал потом Борман, – во мне что-то изменилось психологически... Вид Земли потряс меня! Трудно было поверить, что на этой малютке столько проблем, что там голод, войны, яростная схватка национальных интересов. Я почувствовал, что все мы – лишь часть земли, воздуха, воды, облаков...
   Джеймс Ловелл чувствовал себя героем романа Жюля Верна «Из пушки на Луну», которым он зачитывался в детстве. Ведь великий фантаст предугадал очень многое: на Луну у него летят тоже трое, и летят в декабре из Флориды. Облетают Луну и садятся в Тихом океане. Сначала герои Жюля Верна становятся пленниками лунной гравитации. Прочитав об этом, жена Ловелла очень разволновалась, и ему стоило немалых усилий успокоить ее и доказать, что у книги есть продолжение. И вот теперь он стал героем фантастического романа!
   Андерсу дорога к Луне показалась длинной и скучной.
   – За нас сейчас в основном ведет корабль Исаак Ньютон, – радировал он в Хьюстон.
   Не совсем представляю, как это могло быть, но, по словам самого Андерса, в течение всего полета «туда» он ни разу не видел Луны, пока они наконец не стали ее спутником.
   Никаких отказов техники не было, и все шло хорошо, если не считать здоровья экипажа. У врачей создалось впечатление, что Борман перенес желудочный грипп. У него началась рвота, болела голова, расстроился желудок. Его товарищи тоже чувствовали недомогание. Все в Хьюстоне боялись, что они заболели гриппом «Гонконг» (опять – Гонконг!), который свирепствовал на космодроме, и даже президент Джонсон, который приехал на Канаверал, угодил в больницу. Правда, астронавтам сделали противогриппозные прививки, но в космосе пришлось все-таки прибегнуть к помощи антибиотиков. Борман плохо спал, впервые в жизни он принял снотворное и проспал лишних 5 часов, но проснулся разбитым. Вылечили их, я думаю, не лекарства, а Луна. От них требовали комментариев и не получали: слишком переполнены были они зрелищем Луны, чтобы вести радиорепортаж.
   «Самым удивительным, что я видел во время полета и во время всей своей жизни, это – Луна, – писал Борман. – Я чувствовал, что мы попали в мир научной фантастики, в мир невероятных освещений и мрачной красоты».
   Когда Борман впервые увидел яркий голубой диск Земли, восходящий над лунным горизонтом, и попросил у Андерса фотокамеру, пунктуальный майор ответил кратко:
   – Это не запланировано.
   С трудом удалось убедить его.
   – На орбите Луны мы вели себя, как туристы в автобусе, – вспоминал Ловелл, – все время слышались возгласы: «Ой, смотри!.. Ой, смотри, что здесь!..» Это черно-белый мир, в котором нет никаких цветов. Цвета в космосе есть только на Земле. Земля – самое красивое, что мы можем там увидеть. Люди на Земле даже не сознают, что у них есть...
   Андерс сверял лунные кратеры по карте, составленной для них Гаррисоном Шмиттом, и благодарил геолога-астронавта за отличную работу. Он искал кратеры вулканов или потоки лавы – хоть что-нибудь, что указывало бы на вулканическую активность, но найти ничего не мог. Он так описывает Луну:
   – Обратная ее сторона выглядит как поле сражений; яма на яме, кратер на кратере. Я ожидал увидеть горы, хребты, пики, их было очень мало, а может, и совсем не было. Луна выглядела как грязный пляж. Это не очень поэтично, но это так.
   Она похожа на песок прибрежной волейбольной площадки...
   Астронавты отмечали, что многие кратеры, очевидно, подверглись эрозии. Их края были разрушены, в то время как расположенные рядом выглядели совсем новенькими, аккуратными и гладкими «как точки на домино».
   Критическим моментом полета был уход с орбиты спутника после витков вокруг Луны. «Включится ли двигатель?» – Эта мысль неотвязно преследовала всех в Центре пилотируемых полетов. На телевизионных экранах мелькали цифры – секунды, которое остались до момента, когда начнется их обратный путь к Земле. 50... 20... О! Что там? Никто не знает, ведь они летят сейчас над невидимой стороной Луны. В Хьюстоне дежуривший на связи с кораблем астронавт Джеральд Карр (он станет в 1973 году командиром последнего экипажа «Скайлэба») монотонно повторяет:
   – Хьюстон – «Аполлон-8», Хьюстон – «Аполлон-8»...
   – Говорит «Аполлон-8», – раздался вдруг далекий глухой голос Ловелла. – Мы включили двигатель по программе... Он сработал нормально...
   – Говорите, говорите еще! – закричал Карр. – Так приятно вас слышать!
   Теперь перед ними лежал обратный путь домой, на Землю. «К вам летит Санта-Клаус», – весело радировал в Хьюстон Ловелл, намекая на приближающиеся рождественские праздники. Отдавая дань традиции, они тоже полакомились припасенной для такого случая индейкой. У Бормана была бутылка коньяка, но решили все-таки не пить ее: мало ли что, все-таки космос... Бутылка эта вернулась на Землю, и коллекционеры предлагали за нее Фрэнку бешеные деньги, ведь это была единственная в истории бутылка, облетевшая Луну. Борман не отдал.
   Коли заговорили о рождественских праздниках, отметим одну интересную деталь: в эти дни они не получали зарплату. Во время пребывания в космосе Борман и его товарищи получали лишь обычную зарплату в зависимости от воинского звания и выслуги лет. Борман получал больше, Андерс – меньше. Никаких дополнительных денег за полет астронавтам не начислялось. Однако до полета ведущие журналы и газеты США заключили с астронавтами (как и со всеми их коллегами и до, и после «Аполлона-8») контракты на предоставление снимков и репортажей. Именно эта статья дохода делала американских астронавтов людьми состоятельными. Большие суммы они могли получить и за участие в различных рекламных шоу. Но не за полет!
   Несколько раз на обратном пути состоялись телесеансы с Землей, пока, уже совсем на подлете, Борман не сказал:
   – Внимание! Телестудия «Аполлон-8» кончает передачи... Следующие смотрите с Земли!
   Вход в атмосферу прошел без неприятных сюрпризов. Ловелл успокаивал Хьюстон:
   – Мы действительно в хорошем состоянии, хотя летели, как шаровая молния...
   Был довольно сильный шторм, и, приводнившись, космический корабль перевернулся на волне. Через вентиляционное устройство пошла вода, хотя оно было закрыто. Очень сильно качало, и Борман, по его словам, убедился, что в моряки он не годится: командир «Аполлона» жестоко страдал от морской болезни.
   – Я покидал прыгающий на волнах корабль не только с гордостью, но и с радостью, – признался Фрэнк.
   Через несколько минут вертолет доставил их на борт авианосца «Йорктаун». Обросшие Андерс и Ловелл и чисто выбритый Борман шагали по красной ковровой дорожке под аплодисменты всей команды, которая преподнесла им новогодний пирог весом 250 килограммов.
   Так закончился этот полет, открывший новый важный этап в истории космонавтики: полет человека к другому небесному телу. «Это была выдающаяся победа американской ракетно-космической техники» – так оценил полет экипажа «Аполлона-8» советский академик Б.Н. Петров в статье, опубликованной в «Правде». «Нью-Йорк таймс» писала: «Это был плод работы буквально сотен американских ученых, инженеров, техников, квалифицированных рабочих и всех тех, кто создавал аппаратуру, вычислял траекторию полета и выполнял тысячи других важнейших работ, и все, вместе взятое, сделало возможным этот грандиозный подвиг.
   Однако в более фундаментальном смысле это достижение было достижением всего человечества. Советский Союз, например, содействовал этому, проложив путь в космос полетом своего первого спутника».
   В той же статье – она была опубликована на следующий день после приводнения «Аполлона-8» – газета попыталась связать дела космические с земными проблемами США: «Но даже и в нынешний момент заслуженных празднеств и ликования одна тревожная мысль, очевидно, возникает у всех, кто задумается над более глубоким значением этого полета к Луне. То, что было достигнуто с помощью корабля «Аполлон-8», стало возможным благодаря широкой мобилизации талантов и энергии, финансировавшейся, как временами казалось, без ограничений американской казной.
   Почему же нельзя в такой же мере мобилизовать ресурсы страны для разрешения ее реальных проблем здесь, на Земле? Если можно посылать людей к Луне, то неужели нельзя обеспечить весь наш народ приличным жильем, надлежащими школами, хорошей медицинской помощью, очистить воздух и воды страны от загрязнения и спасти природные богатства – леса, реки и каньоны, которым сейчас угрожают ненасытные аппетиты все растущего населения?»
   Ну а потом начались торжества, прием в Капитолии, поездка по странам мира. В 1968 году Фрэнк Борман побывал в Советском Союзе, был гостем Звездного городка. (А.Х.: приходится снова вносить уточнение - имеется в виду визит 1969 года) И сегодня стоит у меня перед глазами яркий день зеленого июня. Дом культуры в Звездном. Две черные «Чайки» причалили к лестнице парадного входа, на которой стоят наши космонавты и их наставники. Из первой машины быстро и ловко выскочил улыбающийся голубоглазый блондин в светло-зеленом пиджаке, клетчатых зеленых брюках и ярком галстуке, коротко стриженный, так что только вблизи можно было заметить его седину. Вместе с ним жена и двое здоровенных парней – сыновей, уже обгоняющих по росту отца. Борман держится довольно свободно, хотя, пожалуй, был несколько смущен всеобщим вниманием и радушием хозяев Звездного городка. Главком ВВС, маршал П.С.Кутахов, шагнув вперед, начинает говорить тем высокопарным, чисто армейским тоном, каким обычно отдают рапорты:
   – Уважаемый господин Борман...
   – Позвольте мне представить вам свою жену, – перебивает его Фрэнк.
   Все проходят в зал. После вступительного слова главнокомандующего Борман начинает свой рассказ со слов благодарности за эту встречу.
   – Я преподавал в академии в Вест-Пойнте, когда вы запустили первый искусственный спутник Земли, – продолжает Ф.Борман. – Ваш спутник заставил меня задуматься о полете в космос. Я подал заявление, не зная о многих других заявлениях, думая тогда, что я самый лучший летчик в мире. Ведь я был летчиком-истребителем, а, как известно, так думают все летчики-истребители. Это было всего за 11 лет до полета «Аполлона-8», из иллюминатора которого я увидел Землю такой маленькой, что ее можно закрыть ногтем большого пальца. Я говорю это для того, чтобы вы представили, как велик прогресс в освоении космоса и как мала наша Земля, если взглянуть на нее издалека. Я хотел бы, чтобы дни моего полета приблизили наше сотрудничество в космических исследованиях. Пусть будут у вас одни успехи, только успехи!
   В США господствует идея полного использования человеческих возможностей во время космических полетов, основанная на мнении (я тоже уверен в этом), что человек в невесомости может работать так же продуктивно, как и в мире тяжести. Разумеется, мы широко используем и средства автоматики и радиотехники. Очевидно, на корабле «Аполлон» создано в этом смысле соотношение, близкое к оптимальному. Но, поверьте, этот оптимум стоил нам много крови...
   Во время той первой встречи в Звездном я спросил Бормана, каков, по его мнению, предел пребывания человека в космосе.
   – По-моему, предела нет, – ответил Фрэнк, – я летал на «Джемини-7» две недели. Какие проблемы меня волновали? Ужасная пища, теснота и скука. Никаких развлечений. Я считаю, – с улыбкой добавил он, – что в будущем следует посылать в космос супружеские пары. Правда, в этом случае сам я – вне программы, потому что моя жена не только не летает сама, но и не любит, когда я летаю.
   Ну и, конечно, нельзя было удержаться, чтобы не расспросить «живого Бормана» о том, как выглядит Луна.
   – Кинопленка неверно передает цвет поверхности Луны, – рассказывал он. – Луна серая. Все оттенки серого, от белого до черного. Это суровая безжизненная пустыня. Наш бывший президент Джонсон был родом из Техаса, а нынешний президент Никсон – из Калифорнии. В прошлом мы говорили, что ландшафт Луны похож на Техас. Теперь, наверное, она будет напоминать Калифорнию...
   Самое яркое впечатление от пребывания в СССР?
   – Дружелюбие ваших людей. Я постоянно чувствовал это. Мне очень понравился Ленинград... Самое яркое воспоминание о космосе?
   – Земля с орбиты Луны. Я видел голубой шарик, на котором осталось все, что дорого моему сердцу. И тогда же я подумал, как же, в сущности, мала наша старушка Земля, как надо нам беречь ее...
   Вскоре после возвращения на родину Фрэнк Борман был утвержден директором программы долговременных орбитальных станций. Это назначение не было неожиданным для тех, кто знал Бормана: он всегда был горячим сторонником создания таких станций. Во время встречи в Звездном городке он тоже говорил об этом, рисуя будущее космонавтики:
   – Стационарные лаборатории на Луне возникнут после появления на орбите Земли очень больших научных станций, в которых могут работать до ста человек. Мы, космонавты, превратимся тогда в небесных извозчиков, которые будут менять персонал таких станций. Подобные станции могут укрепить международное научное сотрудничество, ведь на них смогут работать ученые разных стран.
   Более трех лет отдал Борман подготовке к полетам на «Скайлэбе». В июне 1970 года он ушел из НАСА и был назначен специальным представителем президента по делам военнопленных. Он много путешествовал по миру, добиваясь помощи в деле освобождения своих соотечественников, пленных во Вьетнаме. Потом он работал президентом и начальником Управления воздушных операций на восточных линиях авиакомпании «Истерн эрлайнс».
   С Джеймсом Ловеллом мы не прощаемся. Вернувшись на Землю, он сразу сказал, что хочет лететь снова. Как вы знаете, этот упрямый парень из Огайо добился своего.
   Уильям Андерс был дублером Олдрина – командира лунного отсека «Аполлон-11», а когда стало ясно, что услуг дублера не потребуется, он ушел из отряда астронавтов. Одно время работал секретарем Национальной Комиссии по авиации и космонавтике, затем возглавил Комиссию по атомной энергии США, а после ее упразднения, в октябре 1974 года, был назначен президентом Д.Фордом председателем Регулятивной ядерной комиссии. Из мира космоса ушел в мир атома, а потом стал генеральным директором крупной энергетической компании.
   Два последующих полета по программе «Аполлон» не вызвали такого внимания и такого восторженного отклика в сердцах американцев, как полет «Аполлона-8», хотя каждый последующий с технической точки зрения был, безусловно, сложнее предыдущего. Но с обывательской точки зрения в них не было ничего нового: «Аполлон-9» летал опять вокруг Земли – но ведь это уже делал Ширра со своей командой. «Аполлон-10» опять полетел к Луне – но ведь там уже кружился Борман со своими ребятами. Обывателя интересовала теперь только высадка. Насколько я мог заметить, все без исключения эксперименты в космическом пространстве мало интересуют американцев. Отчего это так – разговор особый, но это так. Упрощенно, это происходит, по-моему, оттого, что среднего американца вообще мало интересует все, что непосредственно не связано с его бизнесом, домом, уровнем жизни, возможностями отдыхать. К полетам двух следующих «Аполлонов» американцы отнеслись, как к репетициям, черновой работе, тренировкам – так стоило ли интересоваться? И мы с вами уподобились бы такому обывателю, если бы не отдали должного двум этим сложнейшим работам в космосе, двум отважным рывкам к вершине, без которых пик Луны никогда бы не был покорен.
   Корреспондент ЮПИ Росситер писал с мыса Канаверал, что экипаж «Аполлона-9» «придерживался лихорадочного графика подготовки, почти не оставляющего времени на отдых». Работали и по субботам, и по воскресеньям. Дело действительно предстояло ответственное – впервые ракетно-космическая система должна была стартовать «в полном комплекте»: ведь и Ширра, и Борман летали без лунной кабины. Главной целью нового полета была как раз отработка всех маневров между командным и лунным модулями на орбите искусственного спутника Земли.
   Тут надо сделать короткое техническое отступление, чтобы вы могли представить себе суть проблемы. Геометрия ракеты «Сатурн-5» и условия безопасности старта потребовали, чтобы командный модуль, в котором сидят астронавты, находился на самой вершине всего ракетно-космического комплекса. Выше расположена только САС – система аварийного спасения, которая в случае аварии на старте или в начале подъема срывает корабль с космонавтами с ракеты, как шапку с головы, и забрасывает его на безопасное расстояние. Но шапка должна быть наверху, иначе ее не сорвешь. Тогда получается, что лунный модуль должен монтироваться ниже, под двигательным отсеком командного модуля. Но как тогда проникнуть в него? Сделать лаз где-то между двигателями? Это очень трудно, но если бы и удалось, задача не решалась: как тогда работать двигателям? Ничего не оставалось делать, как перемонтировать отсеки уже после выхода в космос: отцепить лунный модуль от «хвоста» командного и приставить его к «носу». Таким образом к маневрам расстыковки и стыковки у Луны прибавлялась еще одна расстыковка и стыковка у Земли. Безусловно, это усложняло работу экипажа и снижало надежность системы в целом. Но, увы, ничего другого не придумали, хотя думали над этим очень долго.
   Так вот, все эти операции, проверка стыковочного узла и, кроме того, автономный полет лунного модуля, который еще ни разу не летал с экипажем и ни разу не летал с основным, командным модулем, и составляли программу «Аполлона-9».
   Командиром нового корабля был назначен 40-летний полковник ВВС Джеймс Макдивитт. Он окончил Мичиганский университет и пошел в летчики только потому, что хотел избежать призыва в армию во время войны в Корее. Но вскоре новая профессия полюбилась ему. Джеймса ценили: в нем органично сочетались опыт пилота и знания инженера. В отряд астронавтов он попал в 1962 году и через два года вместе с Уайтом летал на «Джемини-4» около четырех суток.
   Командиром основного модуля стал Дэвид Скотт, тоже уже летавший в космос в 1966 году с Нейлом Армстронгом. Вместе со Скоттом летом 1963 года в отряд астронавтов пришел и 28-летний Рассел Швейкарт, более известный под кличкой «Ржавый», которую он быстро получил за рыжий ежик на голове. Перед этим Швейкарт защитил докторскую диссертацию по астронавтике в Массачусетском технологическом институте под Бостоном. Ржавый должен был стать пилотом лунной кабины. В Хьюстоне этот экипаж считался одним из сильнейших, и полет «Аполлона-9» называли «полетом знатоков».
   Старт «знатоков» был назначен на 28 февраля, но буквально накануне весь экипаж заболел легким гриппом, вспышки которого удалось, к счастью, быстро погасить. К счастью – для экипажа и для руководителей НАСА, потому что ракета и корабль стояли, как говорится, под парами, и каждый день отсрочки стоил 200 тысяч долларов. 3 марта «Аполлон-9», рекордная по своему весу космическая система – 43074 килограмма, – был выведен на орбиту. Отправляясь в этот испытательный полет, Макдивитт сказал:
   – Мы не думаем, что обнаружим какие-нибудь серьезные неисправности, но мы намерены все-таки совершить этот полет и проверить наши предположения. Я уверен, что что-нибудь не сработает. Не бывает, чтобы такое множество устройств работало без какой-нибудь неполадки...
   Однако Макдивитт не «накаркал»: работа техники заслуживала самой высокой оценки. Генерал-лейтенант Филлипс, руководитель программы «Аполлон», заявил даже, что полет «превзошел все самые оптимистические ожидания». Впрочем, Филлипсу «по рангу» надлежало завышать оценки и излучать оптимизм. На самом деле полностью программа все-таки не была выполнена. Комментируя это обстоятельство, «Нью-Йорк таймс» писала: «По иронии судьбы, компонентом, причиняющим наибольшее беспокойство в системе «Аполлон», является сам астронавт». Вернувшись на Землю, Швейкарт тоже вынужден был признаться, что хотя он и не считает, что человек самое слабое звено в пилотируемых полетах, тем не менее «в некоторых областях мы знаем меньше о человеке, чем об аппаратуре, которую мы создали».
   А дело вот в чем. В программе предусматривалась отработка одного жизненно важного аварийного варианта. Если при возвращении с Луны лунная кабина не смогла бы почему-либо состыковаться с кораблем, два находящихся в ней астронавта должны были бы перейти из нее в командный модуль через открытый космос. Американцам очень хотелось провести этот переход еще и для того, чтобы показать, что они тоже «это умеют», поскольку буквально за несколько недель до полета «Аполлона-9» Евгений Хрунов и Алексей Елисеев впервые совершили подобный переход из корабля в корабль в открытом космосе, правда, корабли находились в состыкованном положении, так что «американский переход», случись он, по своей сложности превосходил бы советский.
   Но как на грех накануне эксперимента Швейкарт, который должен был выполнить его, заболел. Его дважды вырвало в лунной кабине, болела голова, пропал аппетит. Дик Слейтон настаивал на том, чтобы журналистам не сообщали о недомогании Швейкарта. Директор хьюстонского Центра Роберт Гилрут, напротив, говорил, что скрывать что-либо в таком деле глупо и недостойно. Астронавты поддержали своего руководителя Слейтона.
   – Если такое дело, ни за что не скажу Земле ни слова оттуда! – воскликнул один из кандидатов в будущие экипажи.
   В спор вмешался Томас Пейн, который сначала тоже не хотел «поднимать шум» и припрятал от журналистов пленки с записями прямых переговоров с Землей, но в конце концов он согласился с Гилрутом. Слухи о состоянии здоровья Швейкарта уже поползли по Центру пилотируемых полетов, и молчание официальных представителей НАСА, которые в ответ на запросы прессы лишь опускали глаза долу, только усиливало нервозный ажиотаж и позволило потом журналистам открыто обвинять НАСА во вранье.
   Швейкарт заставил вспомнить слова из «Моби Дика» Мэлвилла: «Из всех инструментов, которые используются под Луной, люди более других склонны к поломкам». Но экипажу «Аполлона-9» было не до классиков. Здраво оценив обстановку, Макдивитт предложил отменить переход Швейкарта из корабля в корабль, и Хьюстон согласился с ним. На следующий день Ржавый почувствовал себя лучше, и ему разрешили выйти в открытый космос из лунной кабины, еще пристыкованной к кораблю. Находящийся там Скотт тоже «разгерметизировался» и, высунувшись из люка, снимал Швейкарта, который висел над бездной, укрепив ноги в специальных колодках-фиксаторах, и тоже вел киносъемку. Чувствовал Рассел себя хорошо, просил разрешения продлить эксперимент, но ему отказали: надо было экономить силы на самую ответственную часть программы – автономный полет «паучка» – так прозвали астронавты лунный модуль, действительно напоминавший своими тонкими растопыренными ножками паучка. Швейкарт перед стартом отшучивался:
   – Мы настолько же уверены в своем лунном модуле, насколько вы в своей автомашине.
   Поломка автомашины часто вещь весьма неприятная, поломка лунного модуля могла привести к катастрофе. 16-тонный модуль, конструкция которого была рассчитана на лунную гравитацию, представлял собой сооружение весьма хрупкое.
   – Швейкарт должен быть очень осторожен, – предупреждал Макдивитт. – Одно неверное движение, и он повредит лунный модуль. Стенки его настолько тонки и непрочны, что человек может пробить их ногой. На Земле стенки лунного отсека может повредить даже случайно оброненная отвертка...
   Я две недели рассматривал лунную кабину, которая стояла в зале, где разместилась пресса во время полета «Союза-19» и «Аполлона» в Хьюстоне. «Паучок» сделан из металлической фольги. Не из такой, конечно, в которую заворачивают шоколадные конфеты, но все-таки, если выбирать из двух определений: металлический лист или металлическая фольга – фольга точнее. В вакууме жесткость этой конструкции увеличивалась за счет внутреннего надува, но все-таки она оставалась весьма субтильной. Если бы во время автономного полета лунная кабина не смогла бы вернуться к командному модулю, Макдивитт и Швейкарт неминуемо погибли бы, так как самостоятельно сесть на воду или на сушу кабина не в состоянии ни при каких обстоятельствах. Не случайно заместитель директора НАСА Джордж Миллер считал, что полет «Аполлона-9» в два с половиной раза опаснее экспедиции экипажа Ширры.
   7 марта 1969 года Макдивитт и Швейкарт пересели в лунную шлюпку и отчалили от корабля Скотта. Наблюдая за ними в иллюминатор, Дэвид Скотт воскликнул:
   – Это самый большой, самый дружелюбный и самый забавный «паук» из всех, что я видел!
   Во время этих испытаний имитировался весь процесс высадки на Луну: сначала спускались, а потом, отбросив посадочную ступень, полетели «домой» – к «Аполлону». Максимальное удаление модулей друг от друга превышало 175 километров. После благополучной стыковки лунную кабину отстрелили, и она превратилась в спутник. По расчетам специалистов, она сгорела в плотных слоях атмосферы Земли в 1988 году.
   Автономный полет завершил самую ответственную часть программы. 13 марта экипаж Макдивитта приводнился в районе Бермудских островов и был поднят на палубу авианосца «Гуадалканал».
   – Я надеюсь, что мы кое-чего достигли, – скромно оценил свою работу командир «Аполлона-9».
   Возвратившись в Хьюстон, все трое продолжали некоторое время работать в Центре пилотируемых полетов. Скотт мечтал слетать на Луну и усиленно тренировался, Макдивитт работал в Центре до завершения лунной программы. В звании бригадного генерала он ушел в отставку и уехал в штат Мичиган. Он стал президентом фирмы «Пулмен стандарт компани». Швейкарт обосновался в столичной штаб-квартире НАСА, где работал над проблемами прикладной космонавтики.
   – Я глубоко убежден, – говорил он, – в огромных потенциальных возможностях использования космического пространства. Пока мы используем его весьма примитивно – запускаем метеорологические спутники и спутники связи. Но ведь это всего лишь первые шаги...
   После возвращения «Аполлона-9» на Землю горячие головы в столице наседали на Пейна, требуя не тянуть более с высадкой на Луну. Скорее чутье, чем знание техники, подсказывало директору НАСА, что торопиться и ломать продуманный план лишь потому, что этот план успешно осуществляется, не следует. «Аполлон-9» еще летал, когда была отдана команда на вывоз следующего, десятого корабля. Намечалась последняя генеральная репетиция перед высадкой, после которой Пейн мог сказать с чистой совестью: мы сделали все, что могли.
   Начиная с «Аполлона-10», американские астронавты придумывали космическим кораблям и лунным кабинам названия, чаще всего звучные и гордые, подчеркивающие значительность свершенного: «Орел», «Одиссей», «Колумбия», «Америка». Астронавты десятого «Аполлона» назвали свой корабль и лунную кабину именами популярных героев детских комиксов: «Чарли Браун» и «Снуппи» – они подчеркнуто дегероизировали свою миссию. Один из американских журналистов сказал об этом экипаже очень точно: «Они должны были сделать все и не войти в историю». Это так, если понимать под историей календарь обывателя. В историю покорения человеком космического пространства они вошли.
   Командиром новой экспедиции в ноябре 1968 года был назначен Томас Стаффорд. Командным модулем управлял Джон Янг, а лунным – Юджин Сернан. Я не буду сейчас останавливаться на их биографиях и характеристиках: эти герои не исчезнут из книжки после своего полета, так что познакомиться поближе мы еще успеем. Скажу только, что это был первый экипаж «Аполлона», целиком укомплектованный уже летавшими в космос астронавтами: чрезвычайная ответственность программы заставляла на время отказаться от новичков.
   Кристофер Крафт, директор отдела полетов хьюстонского Центра, так определял задачи «Аполлона-10»:
   – Требуется разработать график всей работы вплоть до высадки и непосредственной подготовки к высадке. Во время полета лунной кабины «Аполлона-9» мы узнали, что выполнение различных операций в космосе часто требует большего времени, чем планируется заранее. Мы хотим знать, сколько времени потребуется астронавтам для выполнения тех или иных операций, для проверки систем, для подготовки к отделению лунной кабины. Необходимо лучше уяснить проблемы навигации в районе Луны. Мы сможем вести навигацию точно так же, как она будет осуществляться, когда мы приступим к высадке в следующем полете. Мы сможем с гораздо большей точностью предсказать ошибку и убедиться, что все будет в порядке, когда мы приступим к самой высадке...
   Кроме того, на «Аполлон-10» возлагались и обязанности лунного разведчика. Место на Луне для посадки космического корабля выбирали уже давно. Эту работу вела специальная группа астрономов, геологов и инженеров в научно-исследовательском Центре НАСА Ленгли в городе Хэмптоне. Эта группа, изучив все фотографии Луны, сделанные космическими автоматами, наметила 8 мест возможной высадки. Все они, разумеется, находились на той стороне Луны, которая всегда видна с Земли. Во время полета «Аполлона-8» Борман и его товарищи подтвердили, что, по крайней мере, пять из названных участков действительно пригодны для посадки. Теперь, когда лунная кабина полетит у самой Луны, в этом можно будет убедиться окончательно. Требовалось отснять множество различных районов, и Янг ворчал, что во всем мире не хватит пленки, чтобы сделать все снимки, которые от них требуют.
   Когда Стаффорд назвал полет «Аполлона-10» самым рискованным из когда-либо предпринимавшихся, он был прав. По существу, ко всем сложностям предыдущей экспедиции прибавлялись сложности полета экипажа Фрэнка Бормана. Нет, это не было простое арифметическое сложение двух программ. Это была уже высшая математика космоса. Ведь Швейкарт и Макдивитт летали в лунном модуле у Земли, а Сернан со Стаффордом должны были проделать то же у Луны. Пусть даже с чисто инженерной точки зрения это одно и то же. Но с точки зрения психологической это все-таки разные вещи. Возьмите хотя бы периоды отсутствия всякой связи с Землей, когда корабль уходит за Луну.
   В воскресное утро 18 мая 1969 года «Аполлон-10» вышел на орбиту. Недремлющая ПВО США внесла в свои реестры новый космический объект под номером 3941. Путь к Луне прошел без каких-либо приключений. Журналисты отметили, что это был первый экипаж, который не жаловался на еду. Им нравилось все, что они ели. Когда Янга спросили: «На что похож твой салат с цыпленком? – он ответил: «Вы не поверите, но на салат с цыпленком!» Единственно, что им не нравилось – это вода, очень невкусная, от нее бурчало в животе. Оказалось, им дали неверную инструкцию по хлорированию.
   Астронавты провели несколько телесеансов, демонстрировали вид Земли, кувыркались в невесомости и транслировали записи популярных песенок – к большому удивлению руководителей полета, которые и не подозревали, что эти песенки есть на борту. Янг наблюдал Юпитер со спутниками, Марс и Сатурн.
   Чтобы корабль равномерно нагревался солнечными лучами, его заставляли медленно вращаться, и когда двигатели вращения неожиданно включались, их шум и легкая вибрация будили спящих астронавтов, они жаловались Хьюстону: «Аполлон» мешает спать...»
   Самым большим и трудным для «Аполлона-10» был день 22 мая. После того как Сернан проверил всю аппаратуру лунной кабины, он вновь вернулся в нее вместе со Стаффордом. Все было готово к расстыковке, но вдруг оказалось, что в переходном тоннеле не стравливается кислород. Обстановка анализировалась в Хьюстоне на ЭВМ, которая нашла довольно сложный вариант решения проблемы, позволяющий обойтись без «заупрямившегося» клапана. Когда лунная кабина отошла на десяток метров, оставшийся в одиночестве Янг осмотрел ее снаружи через иллюминаторы «Чарли Брауна». «Снуппи» был в полном порядке. Потом они отошли друг от друга на расстояние около трех километров и проверили работу локаторов, от надежности которых зависела их будущая встреча. Наконец лунная кабина начала снижаться.
   Стаффорд и Сернан летели на высоте около 15 километров, что позволяло им различать детали рельефа величиной до 9 метров, и беспрестанно снимали Луну кинокамерой и фотоаппаратом. Оказалось, что ровных участков довольно мало. Преобладают кратеры и нагромождения камней. Стаффорд нашел несколько кратеров, которые, по его мнению, могли быть только вулканического происхождения. Один из них, как он говорил, очень напоминал легендарную Фудзияму.
   Лунная кабина совершала различные маневры, изменяя траекторию своего полета, что, впрочем, не помешало Стаффорду и Сернану устроить себе не то очень ранний завтрак, не то очень поздний ужин: в Москве было 2 часа ночи.
   – Наверное, вам очень хотелось сесть на Луну, правда? – спросил я Стаффорда во время беседы с ним в Хьюстоне в 1973 году. – Ведь такая возможность выпадает один раз в жизни, и вы это понимали...
   – О, не только я понимал это, – засмеялся астронавт. – Те, кто посылал меня, тоже это понимали. Если бы я сел на Луну, я бы не смог с нее взлететь... Самым напряженным испытанием неожиданно оказалось разделение посадочной и взлетной ступени лунного модуля, после чего взлетная ступень должна была начать подъем для встречи с кораблем Янга. Первая команда на разделение не прошла. При повторной ступени разделились, и в тот же момент взлетная ступень, в которой находились астронавты, начала вращаться с очень большой скоростью.
   Сернан на миг растерялся. Ему показалось, что они падают на Луну. Частота пульса обоих астронавтов увеличилась вдвое. Стаффорд отключил автоматику, взял управление на себя и выровнял полет кабины. Потом выяснилось, что один из тумблеров на пульте управления занимал неправильное положение. Далее все прошло благополучно: взлетная ступень состыковалась с «Аполлоном», и Янг пожал своим друзьям руки после 12-часовой разлуки. Вспоминая о всех перипетиях своего полета, Стаффорд рассказывал уже на Земле:
   – В общей сложности я летал более чем на ста типах самолетов, и это был мой третий космический корабль. Но я никогда не слышал ничего более шумного, чем «Снуппи». Это было уже слишком! Если вы хотите представить себе нечто подобное, пусть ваши дети наденут вам на голову большую металлическую кастрюлю и бьют по ней ложками. Вы никогда не были внутри собаки (мультипликационный Снуппи – маленький, веселый пес. – Я.Г.), которая лает, прыгает, бросается во все стороны? Звук был такой, словно вы проснулись внутри водосточной трубы от того, что кто-то стучит по ней палкой, как по барабану...
   На обратном пути на Землю астронавты отдыхали, вели телепередачи с борта корабля.
   – Одна из наших проблем, – рассказывал Стаффорд телезрителям, – это вычисление, где здесь верх, а где низ.
   Впрочем, невесомость не мешала Томасу играть с Янгом в «валета пик». При этом один из них сидел на полу, а другой – на потолке.
   Обеспокоенные их молчанием, медики в Центре управления все время приставали с расспросами об их самочувствии. Наконец Стаффорд не выдержал:
   – Примите пару таблеток аспирина и расслабьтесь. А мы чувствуем себя хорошо...
   Мне довелось видеть по телевидению приводнение «Аполлона-10»: корабль сел на редкость точно, и телекамеры, стоящие на палубе авианосца «Принстон», поймали его в свои окуляры еще в тот момент, когда он медленно опускался на парашютах.
 
   Испытательные полеты программы «Аполлон» окончились. «Теперь мы летом – на Луну, – сказал Томас Пейн. – И мы полетим на Луну. Стаффорд, Янг и Сернан нам дали силы и уверенность совершить этот отважный шаг». Пейн несправедлив. Силы и уверенность дал не только полет «Аполлона-10». Правильнее будет сказать: экипажи Ширры, Бормана, Макдивитта и Стаффорда вбили четыре сваи моста на Луну, открыв дорогу идущим за ними. Все три астронавта
«Аполлона-10» продолжали работу в космонавтике, и, как вы увидите, весьма успешно.

Глава VI

Следы на Луне

   Поздно вечером 21 июля 1969 года по Центральному телевидению, если мне не изменяет память, демонстрировали кинокомедию «Свинарка и пастух». В это время все человечество, затаив дыхание, следило за первой высадкой землян на Луну. (А.Х.: А если память изменяет - есть справочная литература. Первые шаги людей по Луне были сделаны ранним утром 21 июля в 5 часов 56 минут по московсому времени. Я смотрел репортаж с Луны по своему телевизору в 12-часовых новостях) Мы проявили тогда неуважение не к астронавтам, не к стране их пославшей, а к себе...
   В один из самых первых дней января нового 1969 года Дик Слейтон, который формировал в Хьюстоне космические экипажи и назначал на полеты, сказал Нейлу Армстронгу, Эдвину Олдрину и Майклу Коллинзу:
   – Ваш экипаж мы предложили для полета на Луну...
   Нейл улыбнулся и промолчал. Молчаливый всегда, он, кажется, вообще лишился голоса в тот день. Даже не позвонил домой Жоан, терпел до вечера.
   Олдрин весь светился счастьем и не скрывал этого. Коллинз кричал, хлопал в ладоши и прыгал до самого потолка. «Я так боялся, что меня не выберут», – говорил он потом, вспоминая свою болезнь, которая помешала ему лететь на «Аполлоне-8».
   Их радость можно понять: назначение было неожиданным. Ведь большинство обозревателей утверждали, что на Луну полетят Чарльз Конрад, Ричард Гордон и Алан Бин. Называли и Бормана с Ловеллом. 9 января НАСА официально объявило состав первой лунной экспедиции.
   Через несколько месяцев в Звездном городке я спрашивал Фрэнка Бормана: «Почему именно они?» Вопрос ему не нравился. Он отвечал небрежно и раздраженно: «Очередь подошла...» Никакой очереди не было, но, удивительное дело, в американской прессе, нередко падкой на безапелляционные и нескромные комментарии как раз тогда, когда дело касается человеческой личности, мне не удалось найти никаких объяснений именно такому назначению, хотя поверить в то, что экипаж этот выпал, как игральная кость, трудно. Столь ответственный выбор, когда чисто административный параграф вписывает человека в историю мира, всегда представляется случайным и случайность эту при желании можно доказать без труда. Стремительно годы все дальше и дальше отодвигают от нас «Аполлон-11», и все яснее становится, что первый посол человечества на Луне оказался достоин этой высокой миссии. Нейл Армстронг, избежав бездны дьявольских соблазнов, не уронил чести и достоинства своей родины и всех нас, выдержав чудовищный гнет вселенской славы.
   Этот стройный спокойный, улыбчивый и застенчивый человек в молодые годы прославился рекордом среди любителей пива, что очень озадачило потом его биографов. Во всем остальном история жизни Нейла Армстронга довольно традиционна. Это типичный американец, помните, как писали у нас о Гагарине – «один из миллионов».
   Он родился 5 августа 1930 года в скромной семье в более чем скромном городке Вапаконете (Огайо), который не на каждой карте найдешь и который знаменит только тем, что он там родился. Как и полагается «типичному американцу», в детстве Нейл был примерным бойскаутом и играл на трубе в самодеятельном оркестре. Как и полагается «типичному американцу», уже в семь лет он начал зарабатывать деньги, подстригая газон на городском кладбище. Потом поступил рассыльным в аптеку, деньги были очень нужны: он задумал летать.
   Ему было всего два года, когда на аэродроме в Кливленде он увидел самолет. Это было потрясение. Подобные яркие впечатления бывают наверняка у каждого человека, потом они тушуются временем, забываются, а эта детская страсть горела в нем ровно и упрямо всю жизнь. Деньги, которые он зарабатывал в аптеке, он тратил в авиашколе: 9 долларов за час полета. Удостоверение пилота Нейл получил раньше шоферских прав.
   Мама астронавта рассказывала, что комната его всегда была завалена книгами по авиации и рисунками самолетов. Потом, когда Армстронг уже стал Армстронгом, журналисты разыскали Якоба Зинта с его подзорной трубой, в которую маленький Нейл так любил разглядывать Луну, и отвели душу на этой трубе.
   Вот так рос этот славный, чистый провинциальный паренек, без особых талантов, но и небездарный, обладающий, к радости родителей, почти полным набором хрестоматийных добродетелей: не курит, редко и мало пьет, а если чем и отличается от других, то только скромностью и молчаливостью. Его жена Жоан рассказывает:
   – Нейл – великий молчальник. Молчание – это его обычный стиль беседы. Если он кивает головой или просто улыбается, это уже оживленная беседа. Если он говорит «да» – значит, беседа приняла бурный характер. Если же он говорит «нет», это значит, что он ожесточенно спорит. Три года понадобилось ему, чтобы пригласить меня на первое свидание. Когда он сделал предложение, я сразу согласилась, ибо опасалась, что повторения этой фразы придется ждать еще несколько лет...
   В Вапаконете старички вспоминали, каким скромным парнем был их Нейл, никаких юношеских проказ за ним припомнить невозможно и даже за девушками не ухаживал, во всяком случае, пока не ушел в армию.
   Он был совсем молоденьким, худеньким, когда привезли его в Корею и посадили в самолет. Армстронг никогда нигде и никому не рассказывал о своих военных подвигах. Документы фиксируют 78 боевых вылетов – и все. Только одно осталось от тех лет – еще больше укрепилась в нем любовь к авиации. Он осознал свое призвание, и оторвать его от неба было уже невозможно.
   В Калифорнии семь лет он работал летчиком-испытателем. Летает хорошо, умно, настолько хорошо, что ему доверяют драгоценный опытный экземпляр «сверхистребителя» «Х-15», который мог подниматься так высоко, что небо над головой было совсем черным.
   Он жил тогда с Жоан в уютном домике лесника у подножия горы Сан-Габриэль, и все летчики льюсского исследовательского центра пожимали плечами и недоумевали, что заставляет его забираться в такую глушь. Там он похоронил маленькую дочку и еще больше полюбил своих мальчишек. Ловил рыбу, слушал музыку, был как-то очень свободен внутренне и доволен жизнью, жажда славы никогда не преследовала его, и заявление, написанное в НАСА, было неожиданностью для всех и для него самого тоже: вдруг захотелось попробовать.
   Сначала Армстронг числился просто гражданским инструктором, потом стал тренироваться сам. Во время одной из тренировок он чудом остался жив, выбросившись из потерявшего управление самолета. Все отмечали тогда удивительное хладнокровие Армстронга. Однако главный «космический» врач Чарльз Берри говорил о нем:
   – Он только кажется бесстрастным. Чем ближе вы узнаете Нейла, тем лучше понимаете, какой это теплый человек...
   В августе 1965 года Армстронг дублирует Гордона Купера, командира «Джемини-5», а в середине марта следующего года летит на «Джемини-8» вместе с Дэвидом Скоттом. Они впервые состыковались на пятом витке с непилотируемой ракетой «Аджена», но еле сумели расцепиться. Корабль потерял управление, и Хьюстон дал команду на аварийную посадку. Скотт был особенно раздосадован, так как собирался выходить в открытый космос, а теперь прогулка отменялась. Эсминец «Леонард Мейсон» подобрал их через три часа после приводнения и доставил на Окинаву. Это была самая большая неудача программы «Джемини». Через полгода он назначается дублером Чарльза Конрада, командира «Джемини-11», потом дублирует Фрэнка Бормана, которому предстояло облететь Луну.
   Еще до этого, в мае 1968 года, Армстронг попал в серьезную аварию во время работы на модели лунного модуля на базе ВВС Эллингтон. Утлая кабинка тренажера потеряла управление и начала падать. Нейл катапультировался в каких-нибудь 60-70 метрах от Земли, но все-таки парашют успел раскрыться и, спустя несколько минут, он, по словам очевидцев, вернулся в ангар НАСА «явно в полном порядке, ходил вокруг и обсуждал этот инцидент». Тренажер стоимостью в 2,5 миллиона долларов разбился на куски.
   Вот этому человеку и сообщил Дональд Слейтон, что он будет первым землянином на Луне.
   Высаживаться на Луну Армстронг должен был с Базом Олдрином. Имя Олдрина – Эдвин, но никто его так не звал: Баз прилепилось к нему навсегда. Когда его сестра Фэй была совсем маленькая, она не выговаривала «бразер» – «брат» говорила «базер», так и стал он Базером. Олдрин – ровесник Армстронга, но в отряд астронавтов он пришел позднее. Это был кадровый военный, более того – единственный сын кадрового военного полковника Эдвина Юджина Олдрина-первого. Военная карьера Эдвина-второго была предначертана с младенчества. Воспитание суровое, спартанское, почти жестокое. Семь лет подряд он ездил каждое лето в специальный лагерь бойскаутов. «Это во многом сформировало мою личность», – говорит Олдрин. Вильям Филас, учитель математики, вспоминает: «Он великолепно учился был честолюбив и иногда тщеславен». В 21 год он уже окончил военную академию, потом – офицерскую школу авиационного университета, а потом защитил докторскую диссертацию по космонавтике в Массачусетсом технологическом институте. Он слыл в НАСА «Ученым летником», даже прозвище у него было «Доктор Рандеву» – «доктор Стыковка», и действительно был очень грамотным специалистом, привлекался к разработкам программы «Джемини», но сам полетел лишь в последнем корабле этой серии вместе с ветераном Джеймсом Ловеллом. Более 5 часов работал в открытом космосе. Когда узнал о «лунном» назначении, сказал спокойно: «Надеюсь, у меня хватит адреналина11 в крови, чтобы выполнить эту миссию».
   Они были очень разными людьми – два первых лунопроходца Нейл Армстронг и Эдвин Олдрин. Говорят, так должно быть в хорошем космическом экипаже.
   Баз был сложен атлетически, быстрый, ловкий, гимнаст, бегал на ходулях.
   – У него лицо полицейского детектива, – сказал о нем друг юности.
   Он и правда был немного похож на голливудского супермена. Любил аудиторию, компанию, застолье, говорил точно, страстно и ярко, и сам был яркий – пестрый пиджак, трубка в зубах, стакан в руке, перстни блестят. Он носил три кольца: обручальное, масонского ордена и выпускника Вест-Пойнта12. Для контраста Баз подчеркивал свою религиозность, был опекуном пресвитерианской церкви, говорил, что молился на Луне. Если Армстронг был стандартным американским «парнем», то Олдрин – стандартным «героем», разве что боялся воды: в детстве тонул и побороть в себе того ребячьего страха не мог.
   Третий член экипажа – Майкл Коллинз – также унаследовал военный мундир от отца – генерала и дипломата, – и все его дяди и братья тоже были людьми военными. Майкл родился в Риме, где отец в то время был военным атташе. В детские годы он много путешествует вместе с родителями. Любимчик семьи, может быть, потому, что был младшеньким, чуть балованный, с ленцой, соня – последнее запомнилось всем, кто знал его в юные годы. В самодеятельном школьном журнале его попрекали «чарами Морфея», а атеистом он стал главным образом из-за того, что ненавидел церковную службу, которая начиналась в 6.30.
   Маленький, худенький, веселый, смешливый – при первом знакомстве его часто принимали за легкомысленного парня, а Коллинз был на самом деле человеком умным и серьезным, и хрупкое телосложение не помешало ему стать сильным и очень спортивным. (А.Х.: Это Коллинз-то маленький? Он чуть ниже Обамы, рост которого 187 см.)
   После окончания военной академии он работает летчиком-испытателем на знаменитой базе ВВС Эдвардс, где служили очень многие американские астронавты. В нем ценили прямоту и откровенность, качества, обязательные для испытателя.
   В отряд астронавтов он попал вместе с Олдрином в марте 1963 года, а полетел раньше – летом 1966 года – вместе с Джоном Янгом на «Джемини-10». Он дважды выходил в открытый космос, подобрался к дрейфующей рядом с его кораблем ракете «Аджена», снял с нее анализатор микрометеорных частиц, работал уверенно и спокойно.
   Один из его друзей так писал о нем: «Если бы в Хьюстоне был объявлен конкурс на всеобщего любимца, Коллинз обязательно победил бы и тихонько скрыл бы ото всех свою победу».
   Его действительно отличает устойчивое отсутствие тщеславия. Сам Коллинз говорит:
   – Существует два типа людей: те, которые любят популярность, и те, которые предпочитают обходиться без нее. Я отношусь к последним...
 
   Как видите, если искать аргументы январского назначения, один обнаруживается сразу: все трое имели опыт работы в космосе и выполнили эту работу хорошо. Теперь, перед новым стартом, они провели более 400 часов в корабле-тренажере и специальных макетах, имитирующих посадку на Луну. Около 40 процентов всего этого времени ушло на упражнения с бортовыми компьютерами, в технике управления которыми они достигли высокого совершенства. Все шло гладко, но Томас Пейн, ставший в марте 1969 года директором НАСА, вновь и вновь призывал к осторожности.
   – Мы не должны никогда забывать, что это крайне рискованное задание, – в сотый раз объяснял он журналистам. – Требования, предъявляемые к нашим астронавтам и оборудованию, очень высоки: люди направляются в такие места, где человек никогда не был прежде. Это неизбежно связано с риском. Мы приняли все возможные меры, чтобы свести его к минимуму, но мы не можем устранить его полностью...
   Главной опасностью Пейн считал неисправность взлетной ступени лунного модуля. Действительно, в этом случае не было никакого, даже самого проблематичного варианта спасения Армстронга и Олдрина.
   – Главный корабль не сможет сесть, чтобы подобрать их, – объяснял Пейн. – Было бы весьма трудно послать «Аполлон-12» со спасательной миссией...
   Мыс Кеннеди в июле 1969 года превратился в сущий Вавилон. НАСА пригласило на ожидаемый праздник множество конгрессменов, дипломатов, промышленников, банкиров, судей, священников. Около миллиона туристов приехали сами, не дожидаясь приглашения. В гостиницах и барах быстро подсчитали барыши – 5 миллионов долларов. Магазины были открыты всю ночь. У стоек пили аперитив «Старт», и, видно, пили много, поскольку табуретки оборудовали привязными ремнями. В окрестностях на 75 миль не было ни одного места в гостиницах и мотелях. Спустили даже воду в бассейнах и поставили на дне кровати. Более 500 домовладельцев заработали хорошие деньги, сдавая комнаты по 20-25 долларов в день. Нужно было разместить 300 тысяч автомобилей и предусмотреть все, что может случиться при столь гигантском скоплении людей. В готовность привели тысячу лодок, 10 катеров, 50 санитарных машин, военный вертолет и тысячу полицейских. Известный психиатр доктор Б.Поднос свидетельствовал: «Даже и говорить не приходилось о возбуждении – оно было в воздухе!»
   В воздухе его поддерживали «профессиональные возбудители»: здесь была собрана газетная гвардия мира. Убежден, что советских журналистов американцы пустили бы на этот старт. Но «умные головы» в Министерстве обороны СССР и в Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР смекнули, что если наши журналисты поедут на мыс Канаверал, то завтра с полным основанием американские журналисты попросятся на Байконур, а пускать их туда – «низ...зя»! – Н.С.Хрущев очень поощрял ракетную секретность, до каких бы абсурдных пределов она ни доходила. Поэтому всем нашим дипломатам, инженерам-космикам, космонавтам и журналистам строжайше запрещалось ездить на мыс Канаверал. В 1975 году меня тоже туда приглашали, я должен был отказаться, выдумав какую-то совершенно идиотскую причину. Насколько я помню, единственным советским человеком, который видел запуск одного из «Аполлонов», был наш поэт Евгений Евтушенко. Человек от космонавтики далекий, просто ничего не знал о всех этих «высочайших» запретах и, когда его пригласили посмотреть космический старт, решил, что это интересно, ни с кем в посольстве не стал «советоваться», а просто взял и полетел во Флориду. Зная, как мне все это интересно, он потом рассказывал мне об «Аполлоне» целый вечер в ресторане Дома литераторов...
   Но и без наших журналистов представителей «второй древнейшей профессии» здесь хватало: на мысе собралось три с половиной тысячи журналистов. В день старта «Нью-Йорк таймс», например, заняла материалами об «Аполлоне-11» более 100 колонок. Впервые в газете были опубликованы цветные фотографии. Три «кита» американского телевидения: компании NBC, ABC и CBS вложили каждая в рекламу полета по полтора миллиона долларов. Такого размаха даже Америка не знала. В качестве комментатора выступал экс-президент Л. Джонсон. Нобелевский лауреат физик Гарольд Юри читал телелекции. Астронавт Уолтер Ширра и писатель Артур Кларк вели на телеэкране дискуссию. Король джаза Дюк Эллингтон должен был занимать паузы, когда «Аполлон-11» будет уходить за Луну. Плюс к этому – самые популярные комментаторы, любимцы страны. И каждый старался найти что-то свое в куче уже известных фактов, что-то предречь, на что-то намекнуть. Воистину сладкой костью, которую грызли и таскали с особым удовольствием, было сообщение о пуске советского космического автомата «Луна-15», писали о «роботе-сопернике», «космической дуэли», «бессонных кошмарах руководителей НАСА», которым якобы мерещились пробы лунного грунта на столе президента советской Академии наук.
   Едва ли не самыми спокойными в этой предельно взвинченной атмосфере были сами астронавты. Покорно подчиняясь всем капризам жестокого карантина, они продолжали тренировки, перечитывали документацию, примеривались к скафандрам, терпели муки трех фундаментальных медицинских обследований – в общем, понимали: дело предстоит сложное, трудное, и готовились к нему серьезно. Накануне старта они выступили на телевизионной пресс-конференции (журналистов не пустили. Они разместились в 15 милях от здания, где сидели астронавты). Отвечая на вопросы – их выбирали из трех тысяч присланных со всех концов страны, – Нейл Армстронг сказал:
   – Страх не является для нас незнакомым чувством, но мы, в сущности, не испытываем страха перед этой экспедицией...
   Им действительно было не до страха, было нечто поважнее страха. Утром ясного чистого дня 16 июля 1969 года «Аполлон-11» вышел на орбиту.
   Время старта было выбрано баллистиками с таким расчетом, чтобы в тот момент, когда лунная кабина будет заходить на посадку, Море Спокойствия на Луне освещалось косыми лучами Солнца. Это делало лунный пейзаж более контрастным и позволяло разглядеть все валуны и ямки.
   Совершив полтора витка вокруг планеты, «Аполлон-11» ушел к Луне. Перестыковка лунной кабины прошла вечером того же дня без приключений.
   Благополучное начало сняло первую волну напряжения с Центра управления. Сменные руководители отмечали, что экипаж почти не ведет «внеслужебных» переговоров с Землей. Был обычный космический быт, если космический быт может быть обычным. Армстронг и Олдрин навестили лунную кабину и убедились, что там все в порядке. Коллинз занимался навигацией, советовался с Хьюстоном – нужны ли дополнительные коррекции орбиты, выяснилось, что одной вполне достаточно.
   – У нас здесь очень уютно, – докладывал он на Землю, – мы все ищем себе любимые уголки в корабле...
   На сеансах телесвязи они вели репортажи и показывали землянам, как выглядит их планета в иллюминаторе космического корабля.
   Вечером 19 июля «Аполлон-11» ушел за Луну и начал торможение, переходя на орбиту лунного спутника. Они не торопились: около суток кружили вокруг Луны, словно прицеливались. Впрочем, они действительно прицеливались, посылая в электронные мозги Хьюстона все данные о своем движении и получая в ответ цифры будущих маневров: когда и на сколько времени включать двигатель, чтобы выйти на почти круговую орбиту вокруг Луны. Здесь Нейл и Баз должны были попрощаться с Майклом. Перед тем как за ними закрылся люк стыковочного узла, Коллинз крепко пожал им руки и сказал просто:
   – До свидания. Жду вас через 30 часов...
   Я потом часто думал, читая отчеты о лунных экспедициях, нет ли определенной рисовки в этой простоте слов и отношений при обстоятельствах столь непростых, просто фантастичных. Говорил об этом с советскими космонавтами. И в конце концов понял, что никакой рисовки, позы, нарочитости здесь нет. Для этого просто нет времени, а, с другой стороны, в звездные минуты своей жизни, на Земле ли, или в космосе, в жарком ли бою, или в большой работе, люди становятся лучше, как-то яснее и проще и без громких слов чувствуют истинную цену этих минут.
   С другой стороны, я уверен, что настоящий космонавт должен уметь управлять еще лучше, чем кораблем космическим, капризным парусником собственных чувств и эмоций. Иначе он не сможет летать.
   В американской печати не раз звучали упреки в адрес астронавтов за то, что они были недостаточно эмоциональны и им недоставало выразительности в описаниях космических пейзажей. Отвечая на эти упреки, Уолтер Каннингем говорил:
   – Мы такие же люди, как все. Но наша подготовка и дисциплина подразумевают, в частности, и то, что мы должны спокойно воспринимать самые сказочные зрелища, которые открываются перед нами во Вселенной. Если бы я был поэтом или вообще человеком с очень богатым воображением, меня бы так захватило все происходящее, что я, наверное, забыл бы о главном...
   Но именно потому, что они были «такие же люди, как и все», я часто думал о том, что должен был ощущать Майкл Коллинз, которого покинули его товарищи, уходя на смертельно опасную и трудную работу, один в корабле – вдруг таком просторном – в сотнях километрах от дома? Каково ему было видеть нашу Землю величиной с подсолнух, смотреть, как заходит она за лунный горизонт, и на долгие минуты, оставшись с глазу на глаз с мертвым мрачным миром, погружаться в полное безмолвие и ощущать одиночество невиданное, потому что в любой точке Земли, в любой час другой человек, ну, скажем, хотя бы теоретически, может протянуть тебе руку, а там это сделать невозможно... Как нужно обуздать свое воображение, чтобы сказать очень просто: «До свидания. Жду вас через 30 часов»?
   ...Теперь они летели в 110 километрах над Луной, но рассматривать мрачные пейзажи мертвого мира, проплывающие в иллюминаторах, времени уже не было: начинался самый важный этап, приближалась кульминационная вершина многолетней программы. В 20 часов 47 минут, когда они шли над невидимой с Земли стороной Луны, лунный модуль расстыковался с основным кораблем. Они летели еще вместе, метрах в 15-20 друг от друга. Подчеркивая значительность полета, еще на Земле основной корабль окрестили «Колумбией», а лунную кабину «Орлом». Орел, сойдя с герба Соединенных Штатов, садился на лунные кратеры и на эмблеме «Аполлона-11».
   – На «Орле»! – весело кричал Коллинз, осмотрев лунную кабину в иллюминатор и убедившись, что никаких наружных дефектов нет. – Похоже, что вам достался отменный летательный аппарат, хотя вы и летаете на нем вниз головой...
   – Это еще неизвестно, кто движется вниз головой, – в тон ему отвечал Армстронг.
   Постепенно они расходились все дальше и дальше друг от друга. Золотой паучок на глазах Коллинза превращался в яркую звездочку в черном небе. А когда они снова облетели лунный «затылок», звездочка эта превратилась в крохотную комету: огненный хвостик тормозного двигателя показывал, что «Орел» пошел на посадку. Он летел «ногами вперед», стремительно снижаясь, можно даже сказать – падая, если бы это не было именно так запрограммировано. Нейлу и Базу казалось, что это не они движутся, а лунные кратеры несутся прямо на них. Баз следил за работой ЭВМ, за показателями приборов и успевал успокаивать Хьюстон: «Все идет отлично и куда легче, чем на тренировках...»
   Когда высотомер показал 150 метров, Армстронг переключил управление с компьютера на себя. Он считал и говорил об этом на пресс-конференциях, что именно этот момент – переключение управления с автоматического на ручное – был самым опасным. Он весь сжался, собрался предельно. Кабина слушалась его, это он почувствовал сразу. Раньше они скользили вниз по кривой, теперь опускались почти строго вертикально. Нейл видел, что прямо под ними – довольно большой, «с футбольное поле», как вспоминал он потом, кратер. Вал крутой, а вокруг много больших валунов и ям. «Если одна из ног «Орла» попадет на большой камень, кабина может перевернуться или встать так криво, что взлететь с Луны не удастся. Допустимый наклон кабины – 30 градусов...» Для того чтобы понять это, Армстронгу потребовалось меньше времени, чем вам, чтобы прочесть эту фразу. Он заставил кабину зависнуть, как зависает вертолет, а потом снова заскользил, повел ее в сторону, отыскивая глазами ровную площадку внизу. В его распоряжении было около двух минут. Стрелка расходомера топлива приближалась к нулю, и он ощущал это всем своим существом, словно это не топливо из «Орла», а его собственная кровь уходила из тела. Если в посадочной ступени кончится топливо до того момента, как щупы на ногах коснутся грунта, выход только один – сбросить посадочную ступень и включать подъем, иначе – падение, верная гибель, ведь конструкция хрупка, как елочная игрушка. Это были самые главные, самые трудные секунды в жизни Нейла Армстронга, секунды, ради которых он родился на белый свет.
   Медицинский контроль в Хьюстоне зафиксировал пульс Нейла: 156 ударов в минуту вместо 77 по норме и 150 – у База. Там понимали, что напряжение достигло предела. Доклады Армстронга были очень отрывисты и коротки, не было времени на рассказы обо всех этих ямах и валунах. Нейл видел, что они летят уже буквально в нескольких метрах от Луны, как струя двигателя поднимает под ними пыль. И пыль тоже была неземной. Она не поднималась клубами, а разлеталась радиально, плоским полупрозрачным конусом у самой поверхности. Сквозь пыльную пелену Нейл различал валуны и ямки, вот наконец под подходящая площадка, ровненькая, пустая... Щуп ткнулся в грунт, мгновенно отдавая команду на выключение двигателей. Четыре ноги лунной кабины бесшумно встали: на Луне, лишенной атмосферы, все происходит бесшумно. Они слушали эту тишину, замерев, и даже не было сил доложить Хьюстону, успокоить Майкла, друзей, родных, планету Земля.
 
   Люди прилетели на Луну. Сбылась мечта очень дерзкая и очень древняя.
   Греческий софист и сатирик Лукиан Самосатский в 160 году нашей эры написал книгу «Истинные истории». Он начал так: «Я пишу о том, чего я никогда не видел, не испытал, не узнал от другого, о том, чего нет и не было на свете, и потому мои читатели ни в коем случае не должны верить мне». Он, как говорится, честно признался, но зов его мечты был слишком силен, чтобы он мог не написать своих «Историй». Лукиан отправил на Луну своего героя Икаромениппа, немец Иоганн Кеплер в своем «Сне» описывал лунные горы, француз Сирано де Бержерак сочинил повесть «Полеты на Луну». Много веков ученые мечтали, как поэты, а поэты, как ученые, изыскивали способы достичь Луны.
   «Одни горы и горы, страшные, высокие горы, вершины которых, однако, не блестят от снега. Нигде ни одной снежинки! Вон долины, равнины, плоскогорья... Сколько там навалено камней... Черные и белые, большие и малые, но все острые, блестящие, не загругленные, не смягченные волной, которой никогда здесь не было, которая не играла ими с веселым шумом, не трудилась над ними!» Это Циолковский – наверное, самый удивительный сплав ученого и поэта. Повесть «На Луне» он издал в 1893 году. В Житомире еще не родился мальчик – Сережка Королев, которому суждено было нарушить миллиардолетний покой этих гор и равнин.
   Да, в 1959 году, когда «Луна-2» принесла к подножтю кратеров Арестилл, Архимед и Автолик пятиугольники наших вымпелов, бледный диск еще продолжал вдохновлять поэтов, но люди уже знали, что Луна достижима, что для них преодолима гигантская космическая дорога.
   В XIX веке в Англии жил великий астроном Джон Гершель. Когда он умирал и священник спросил его, что было бы для него самым большим утешением и каково его последнее желание, старик горько улыбнулся и сказал очень серьезно:
   – Самым большим удовольствием для меня было бы увидеть обратную сторону Луны...
   Вы представляете, как же ему, отдавшему небу всю жизнь, хотелось ее увидеть!
   Мы увидели ее в 1959 году, когда «Луна-3» сфотографировала лунный затылок, и, воскресив право предков-первопроходцев, мы окрестили вновь открытые моря и горы именами замечательных сыновей Земли: русского – Ломоносов, француза – Жолио-Кюри, китайца – Ван Гу, американца – Вуд, венгра – Больяй, чеха – Мендель, югослава – Мохоровичич, шведа – Нобель, англичанина – Рамзай, голландца – Спиноза. К их памятникам на Земле прибавились новые – лунные памятники.
   – Полеты к Луне стали возможными в результате общих усилий всего человечества, – сказал после прилунения «Аполлона-11» Фрэнк Борман. – Большую роль сыграли результаты, достигнутые русскими. Я имею в виду труды Циолковского и других советских ученых, запуск первого советского спутника Земли, первый полет в космос Гагарина, первый выход советского космонавта Леонова в открытый космос и другие свершения.
   Общие усилия – это американские «Лунар-Орбитеры» и советские «Зонды», трудяга «Сервейер-5» со своим механическим ковшиком и ясноглазая «Луна-9», показавшая людям нашей планеты первую панораму Луны. Помню, справа лежал камень, эдакий большой булыжник, совсем рядом – протяни только руку, и не верилось тогда, что это лунный камень. А лунные спутники наматывали невидимый клубок траекторий, и садились автоматы – пробовали, щупали, осматривали, прикидывали, и недоверчивый доктор Бэрри отбирал крепких парней в экипажи «Аполлонов», и парни эти не знали еще, кому же из них придется поставить ногу на лунный булыжник, который был так близко – руку протяни – и так невероятно далеко.
   И вот люди прилетели на Луну. Нейл Армстронг и Эдвин Олдрин сели на Луну 20 июля 1969 года в 23 часа 17 минут 42 секунды по московскому времени. Первые секунды они слушали лунную тишину. Потом Нейл сказал глухим, хрипловатым от волнения голосом:
   – Алло, Хьюстон! Говорит база Море Спокойствия. «Орел» сел.
   Сквозь треск электрических зарядов он услышал в ответ далекий голос:
   – Вы заставили нас всех позеленеть от волнения! Теперь мы перевели дух. Тут у всех улыбки на лицах....
   – На Луне тоже две улыбки, – перебил Нейл.
   – Не забудьте еще одну в космосе, – добавил Майкл Коллинз с лунной орбиты.
   В Центре управления все просто обалдели от радости, вскакивали из-за пультов, кричали, обнимались, размахивали флажками, возбужденно обсуждали полет на Марс, будто этот полет планировался на будущую пятницу. На табло появилась эмблема «Аполлона-11» и засветились слова: «Задание выполнено!»
   Эндрю Сиа, один из инженеров Центра, воскликнул:
   – Это настоящее приключение! Такое бывает раз в жизни! Это все равно что быть в команде Колумба!
   Потом Нейл и Баз рассказывали о спуске, о кратере и валунах – теперь было время все объяснить. Они перелетели через кратер и сели в 6,4 километра от расчетной точки. Горючего в момент посадки оставалось еще на 49 секунд полета. Кабина стоит прямо, наклон не больше 4 градусов. Вокруг видна плоская равнина, много камней и самых разных кратеров, совсем маленьких и побольше, до 15 метров в диаметре. А в километре от них поднимается пологий холм. В общем, все в порядке, сейчас по программе надо обедать, потом спать...
   Пожалуй, он не был поэтом, тот человек, который записал в их программе, что, прибыв на Луну, они должны спать. Они не могли спать, когда за стеклами иллюминатора лежала лунная долина. Да и кто заснул бы на их месте – люди не стали бы людьми и никогда не прилетели бы на Луну, если бы могли спать в такие минуты. Люди просто проспали бы свою историю.
   И они не спали. У них было мало времени, ведь ресурс химических батарей лунной кабины, поглощавших углекислый газ, был рассчитан на 41 час. Это был предельный срок их пребывания на Луне.
   – Мы отдохнем после прогулки, – предложил экипаж «Орла».
   В Хьюстоне подумали и согласились.
   Там хорошо понимали, что наиболее сложный этап полета позади. Что касается техники, выход из кабины на поверхность Луны хотя и требует большого внимания и, конечно, может таить в себе нечто непредвиденное, все-таки несравненно проще посадки. Но в Хьюстоне понимали и то, что весь мир ждет именно выхода, что человека хотят видеть не в кабине, а на Луне.
   Астронавты это тоже понимали и готовились к первой прогулке с великой тщательностью. Тут нельзя было допустить даже малой небрежности, оступиться, поскользнуться, упасть тем более. Первые шаги заключали в себе большой чисто символический смысл. В конце концов, вся эта многомиллиардная затея, весь этот десятилетний труд были потрачены именно ради этих шагов.
   Повторяя заученные на Земле тренировки, они помогали друг другу облачаться в свои космические доспехи: кабина тесная, а скафандры громоздкие. Только через пять с лишним часов после посадки Армстронг открыл люк и, двигаясь на коленях, просунулся наружу. Повернувшись лицом к люку, Нейл начал спускаться. Его отделяли от Луны девять ступенек. Олдрин включил наружную телекамеру. Что чувствовал Армстронг? Позднее он говорил, что никаких особенных чувств не было. Просто он старался быть предельно осторожным. Он слегка коснулся Луны левой ногой – так купальщик пробует: «не холодно ли?» Нога не провалилась. Он ожидал этого: ведь и «ноги» лунной кабины совсем неглубоко ушли в лунную пыль. И вот он уже стоял на Луне. Первый шаг человека отпечатался в лунной пыли. Потом физик Роберт Джастроу подсчитает, что бесстрастная природа Луны сохранит этот след в течение миллиона лет. Теперь все ждали – что он скажет? – Я думал об этом еще до полета, – откровенно говорил Армстронг. – И главным образом потому, что многие придавали этому такое большое значение. Я немного думал об этом и во время полета, действительно немного. И лишь после прилунения я решил, что сказать: «Один небольшой шаг для человека – огромный скачок для человечества...»
   Он огляделся. Цвета в этом мире менялись быстро и неожиданно при изменении наклона солнечных лучей. Он сразу заметил, что странный, совсем непохожий на земной свет Луны меняет известные краски, что светофильтр шлема тут ни при чем. Грунт был зернистый, темный, а иногда казался как бы влажным, слегка липучим, как горячий неутрамбованный асфальт. Камни тоже были как бы скользкими и очень легко сдвигались с места.
   Нейл поднял голову и увидел Землю. Яркий голубой шар висел над горизонтом...
   – Когда я стоял в Море Спокойствия, глядя вверх на Землю, эта маленькая, хрупкая далекая планета казалась мне особенно значительной, – вспоминал потом Армстронг. – Благодаря телевидению и фотографиям люди всей Земли разделяли нашу озабоченность безопасностью нашей планеты. Я подозреваю, что нечто большее, чем простое совпадение, кроется за тем, что небывалый рост нашего понимания того значения, которое имеет экология, сохранение окружающей среды и контроль над ее загрязнением, был характерен для тех лет, что последовали за полетом «Аполлона-8» на Рождество 1968 года, когда человек впервые увидел нашу Землю издалека...
   Но размышлять о проблемах столь серьезных Армстронгу было некогда: времени – в обрез.
   Прежде всего надо было научиться ходить «по-лунному». Слабая сила притяжения Луны была приятнее безразличной невесомости космоса, а в отличие от земных условий, создавала иллюзию легкости, какой-то мягкой, резиновой подвижности. Ноги чуть скользили в мелком, как пудра, но неглубоком слое черной пыли. Смещенный ранцем системы жизнеобеспечения центр тяжести (он был выше и ближе к спине), заставлял Нейла чуть приседать и наклоняться вперед. Потом специалисты, анализирующие видеозаписи и снимки, назовут его стойку «позой усталой обезьяны». Проще было не ходить даже, а передвигаться вприпрыжку, хотя остановиться сразу было трудно. Со стороны похоже, что движения засняты замедленной съемкой. Ноги двигались сонно, вяло. Через 20 минут, когда Баз присоединился к Нейлу, они попробовали прыгать. Это было легко и приятно, и Баз даже ухитрился прыгнуть на третью ступеньку лунного трапа.
   Олдрин после возвращения подробно описал свои ощущения в этом странном мире «с намеком» на тяжесть: «Луна представляет весьма удобное и очень приятное место для работы. Она обладает многими преимуществами невесомости в том смысле, что на движение там требуется минимальная затрата сил. При ее тяготении в одну шестую земного тяготения получаешь вполне определенное ощущение, что ты находишься «где-то» и обладаешь постоянным, хотя порой и ошибочным чувством напряжения и силы. Будущим космонавтам я бы рекомендовал уделить первые 15-20 минут пребывания вне кабины только тому, чтобы выработать для себя способ передвижения по лунной поверхности.
   Оказывается, в лунных условиях не так-то легко определить свое положение в пространстве. Иными словами, трудно понять, когда ты наклоняешься вперед, а когда назад, и насколько сильно. Это, а также поле зрения, ограниченное шлемами, приводило к тому, что предметы на местности, казалось, меняли свою кривизну в зависимости от того, откуда на них смотришь и как стоишь...
   За все время работы ни Нейл, ни я не испытывали усталости: не было желания остановиться и отдохнуть...
   Технически самой трудной для меня задачей был набор лунного грунта, поскольку было необходимо заглублять в грунт трубки пробоотборников. Мягкий порошкообразный грунт Луны обладает удивительной сопротивляемостью уже на глубине нескольких дюймов. Это ни в коем случае не означает, что он приобретает твердость каменной породы, однако на глубине 5-6 дюймов начинаешь ощущать его постепенное противодействие. Еще одно удивительное явление состоит в том, что при всей своей сопротивляемости этот грунт был настолько рыхлым, что не удерживал трубку в вертикальном положении. Я с трудом погружал трубку в грунт, и все же она продолжала качаться из стороны в сторону...»
   Америка ликовала, пела, плясала, гремела оркестрами. Конечно, находились и скептики. Один завсегдатай таверны в Медисоне заявил, что все это величайший обман человечества, а парни эти самые живут, как он точно знает, в Неваде и никогда не отрывались от Земли дальше, чем на 30 футов. Хозяин другого ресторанчика взглянул на экран телевизора и вздохнул:
   – Это один из голливудских трюков...
   Но скептики были такой редкостью, что о них даже писали в газетах.
   Миллиарды людей следили за работой Армстронга и Олдрина на Луне. Прямую трансляцию, как вы помните, не вели только Советский Союз и Китай. Потом нам показали короткие фрагменты высадки экипажа «Орла». Я хорошо помню плотные группы журналистов у телеэкранов в редакции «Комсомольской правды». Мы смотрели на двух неуклюжих, похожих на водолазов людей в белых скафандрах и заставляли себя верить: «Люди ходили по Луне! Помните, как робко двигались они вначале, ну совсем как дети, делающие первые шаги от стула до стола. А потом освоились, осмелели, сделались торопливее, быстрее затопали в своих смешных башмаках, похожих одновременно и на кеды, и на унты, заходили живее, чуть наклонясь вперед и, передвигаясь в странном ритме заводных игрушек, и маленькие облачка лунной пыли поднимались у их ног. Хотелось крикнуть им: «Осторожнее, ребята! Не споткнитесь! Представляете, если вдруг один из вас упадет сейчас, ну просто поскользнется, что будет тут у нас, на Земле?! Спокойно, ребята, вы молодцы...»
   Восхищение и благодарность – вот те главные чувства, которые испытывали все честные люди Земли в эти минуты. Укрепив на Луне флаг своей страны, они поставили рядом и флаг ООН, и маленькие флажки 156 государств мира, подчеркивая таким образом международный, а точнее – всемирный дух своей миссии. На памятном вымпеле, оставленном на Луне, были начертаны слова:
   «Здесь впервые ступила нога человека с планеты Земля в июле 1969 от Р.X.
   Мы пришли с миром от всего человечества».
   Рядом положили золотую оливковую ветвь – символ мира, а чуть поодаль – медали с именами тех, кто отдал свою жизнь делу покорения космоса: Вирджила Гриссома, Эдварда Уайта, Роджера Чаффи, Владимира Комарова, Юрия Гагарина.
   Благородство и такт этих символических актов контрастировали с чисто американским «шоу», автором которого явился президент. Никсон хотел непременно пообедать с экипажем накануне старта, но доктор Чарльз Бэрри с дерзкой непреклонностью не отменил карантина и не разрешил этот чисто рекламный обед. Тогда Никсон объявил день посадки на Луну нерабочим днем и решил, что он непременно поговорит «с Луной» по телефону с одновременной телепередачей. Газета «Нью-Йорк таймс» довольно прозрачно намекала, что из трех последних американских президентов Никсон менее других причастен к победе «Аполлона». «На этом фоне разделить славу с тремя мужественными людьми, составляющими экипаж «Аполлона-11», когда они достигнут Луны, кажется нам весьма неподобающим, – писала газета в редакционной статье. – Помимо возражений с точки зрения дурного вкуса, есть и еще одно более серьезное возражение против этого предложения. Время, которое выделило НАСА для действий космонавтов на Луне, является чрезвычайно ограниченным, менее 2,5 часа, – и оно уже настолько заполнено различными задачами, что полный график научной деятельности, возможно, выполнить не удастся. Президент еще больше сократил бы это чрезвычайно ценное время своим ненужным разговором...»
   Разговор все-таки состоялся, и, если говорить о содержании, назвать его нужным – значит погрешить против истины.
   Но выполнить намеченные эксперименты он не помешал. Надо сказать, отнюдь не в укор НАСА, что научная программа «Аполлона-11» была минимальной. Первоначально предполагалось захватить с собой блок приборов для проведения восьми научных экспериментов. За этот блок компания «Бендикс аэроспейс системс» получила от НАСА 51 миллион долларов. Но потом блок решили оставить на Земле. Главным научным итогом экспедиции было: человек может жить и работать на Луне. Кроме того, требовалось доставить образцы лунных камней. Армстронгу надлежало буквально в первые же минуты пребывания на Луне собрать «аварийные» образцы, то есть минимальную коллекцию, которую все-таки доставили бы на Землю, даже если бы не состоялся выход Олдрина и почему-либо потребовалось бы срочно покинуть Луну. Об этом Нейлу сразу напомнил Хьюстон, едва он сделал несколько шагов рядом с «Орлом». Камни – это было уже нечто вещественное, то, о чем можно не только рассказывать, но и показывать, «дать пощупать». Камни были нужны обязательно.
   Кроме камней, надо было добыть образцы грунта, установить сейсмограф, счетчик фотонов и лазерный отражатель, с помощью которого можно было бы измерить расстояние между Землей и Луной с очень большой точностью.
   Все эти задания, в общем довольно нехитрые, экипаж «Орла» выполнил точно. Было собрано 22 килограмма образцов лунных пород. Установленный сейсмограф зафиксировал даже их шаги по Луне и старт «Орла» из Моря Спокойствия, а уже после отлета – некие толчки, в происхождении которых (метеориты или вулканизм) тогда разобраться не удалось. Ученым в обсерватории Макдональда в Техасе удалось получить отраженный луч лазера и установить, что от Луны до Земли 373 787 265+4 метра. «Научные результаты, которые следует ждать от этого завоевания, кажутся скромными, – писала потом парижская «Монд», – во всяком случае, несоразмерными с миллиардами долларов, которых они стоили...»
   Но кто тогда мог попрекнуть их научными результатами? Сели? Гуляли по Луне? Дело сделано!
   А ведь дело еще не было сделано. И в Хьюстоне понимали: для полного триумфа нужен только счастливый конец.
   Герметический контейнер с образцами уже в кабине. Первым, перепрыгивая через ступеньки, в нее поднимается Олдрин. Сидящий в Хьюстоне на связи Уолтер Ширра шутит:
   – Баз – первый человек, который покинул Луну!
   Через десять минут поднялся Армстронг.
   – Вернувшись в кабину и сняв шлемы, мы почувствовали какой-то запах, – рассказывал потом Олдрин. – Вообще запах – это вещь весьма субъективная, но я уловил отчетливый запах лунного грунта, едкий, как запах пороха. Мы занесли в кабину довольно много лунной пыли на скафандрах, башмаках и на конвейере, при помощи которого переправляли ящики и оборудование. Запах ее мы почувствовали сразу...
   Они поужинали и легли спать: теперь они уже имели на это право. Через семь часов началась подготовка к отлету. Они решили оставить на Луне все ненужное: теле– и кинокамеры, фотоаппарат, инструменты для отбора грунта, ранцевые системы жизнеобеспечения, чехлы от ботинок и разную прочую мелочь. Они поступали точно так же, как годящиеся им в прадеды герои Жюля Верна, которые тоже стремились облегчить гондолы своих монгольфьеров, чтобы поскорее взмыть вверх...
   Увлекшись лунными приключениями, мы совсем забыли третьего члена экспедиции.
   – Мне ни разу не удалось разглядеть «Орла» на поверхности Луны, но время от времени я слышал их, – так вспоминает командир основного корабля Майкл Коллинз свое пребывание на лунной орбите. – Находясь на Луне, лунная кабина всегда была обращена к какой-то точке Земли, поэтому Нейл и Эд все время могли поддерживать с ней связь. Я же находился на круговой орбите и за 2 часа полного оборота в течение 40 минут не мог ни с кем поговорить. Когда я попадал в поле видимости Земли, устанавливалась связь с Центром. Лунную кабину я все-таки не видел, поскольку она находилась за линией горизонта. За те 1 час и 15 минут, которые я находился на видимой стороне Луны, я мог поддерживать связь с внешним миром, а с лунной кабиной мог говорить непосредственно лишь в течение 6-7 минут.
   У меня было относительно много времени для того, чтобы поразмыслить обо всем понемногу. Я думал, конечно, о семье, но, кроме того, размышлял о Земле и о том, как прекрасно на ней жить и какой величественной она выглядит из космоса. Как приятно, думал я, увидеть ее голубую воду вместо безжизненного пустынного мира, вокруг которого ты вращаешься. Понимаете, есть планеты и планеты. Пока я видел только две из них, но сравнивать их совершенно невозможно. Луна – удивительная планета, и для геологов она – настоящее сокровище. Но Землю я не променяю ни на что на свете...
   Для меня самым приятным было видеть, как «Орел» поднимается с Луны. Это привело меня в сильное возбуждение, так как впервые стало ясно, что мои товарищи справились с задачей. Они сели на Луну и снова взлетели. То был прекрасный лунный день, если только можно говорить о лунных днях. Луна не казалась зловещей и мрачной, какой она иногда выглядит, если освещена Солнцем под очень острым углом. Радостно было видеть лунную кабину, которая становилась больше и больше, сверкала все ярче и ярче и приближалась к точно заданному месту. Остались позади самые сложные этапы сближения, теперь надо было лишь осуществить стыковку и приземлиться. Электронно-вычислительная машина, разумеется, «докладывала», что все идет хорошо, но ее сообщения имели довольно отвлеченный характер. Разве сравнишь их с возможностью самому смотреть в иллюминатор и убеждаться в том, что «Орел» в самом деле надежно состыковался с кораблем.
   Процесс стыковки начинается с того, что два аппарата соприкасаются и щуп входит в специальный якорь. Вместе их удерживают три миниатюрные защелки, и впечатление создается такое, будто два аппарата, один весом в 30 000 фунтов, а второй 5000 (это примерно 12,6 и 2,3 тонны. – Я.Г.), соединены бумажными скрепками. Соединение довольно непрочное. Чтобы сделать стыковку более жесткой, пускаешь в ход небольшой газовый баллон, который приводит в действие механизм, буквально присасывающий один аппарат к другому. В этот момент срабатывают двенадцать механических запоров, аппараты прочно сцепляются.
   Как только я пустил в ход газовый баллон, аппарат стал совершать ненормальные, рыскающие движения. В течение 8-10 тревожных секунд я опасался, что в такой ситуации стыковка не состоится и придется отсоединиться от лунной кабины и произвести стыковку заново.
   Как бы то ни было, я немедленно приступил к делу, а Нейл сделал то же самое в «Орле», и совместными усилиями нам удалось выровнять положение аппаратов. Все это время действовала автоматическая стыковка, и вскоре мы услышали громкий щелчок – значит, сработали двенадцать больших запоров. Слава Богу, мы жестко состыковались. Первым делом предстояло освободить тоннель, сняв для этого люк и убрав стыковочный якорь. Потом я «поплыл» по тоннелю, чтобы встретить их. Вот они оба, я вижу их блестящие глаза. Самое ужасное то, что я не могу вспомнить, кто из них вернулся первым ко мне в «Колумбию». Я встретил их обоих в тоннеле, мы пожали друг другу руки, крепко пожали, и все. Я был рад видеть их – они не меньше моего были рады возвращению. Они передали мне ящики с породой, с которыми я обращался так, будто они были битком набиты драгоценностями. Впрочем, так оно и было на самом деле...
   По некоторым подсчетам, стоимость одного килограмма лунного грунта, добытого в этой экспедиции, составляла 18 миллионов долларов за килограмм или 3600 долларов за карат, что вполне позволяет причислить эти камни к самым дорогим драгоценным камням.
   Наверное, не без грусти отстыковали они «Орла», который сослужил им такую верную службу, и «налегке» полетели к Земле. На обратном пути было несколько телепередач с борта корабля.
   – Где бы ни путешествовать, а хорошо возвращаться домой, – сказал Нейл с улыбкой.
   А Майкл добавил:
   – Этот наш полет мог показаться простым и легким. Я хочу вас уверить, что это совсем не так...
   Кстати, если уж вспомнили о телеперадачах с борта, надо сказать, что передачи эти были постоянной темой споров в отряде астронавтов. НАСА стремилось раз от раза расширять космические телепрограммы, понимая, что телевидение – это лучшая реклама, но многие астронавты сопротивлялись внедрению телекамер в их заоблачный мир. Каннингема заставили взять камеру чуть ли не силой, но в космосе он все-таки самовольно отменил один сеанс, объяснив отставанием от графика работ. Тем не менее телерепортажи Каннингема пользовались у зрителей большой популярностью. Обаятельный астронавт особенно прославился своей просьбой: «Пишите нам почаще, люди!» Яростным противником телевидения был и Армстронг. Он долго настаивал, чтобы из командного отсека убрали телекамеру. Борман, напротив, любил телепередачи. Категорически «за» был и Стаффорд, на корабле которого впервые применялись цветные передающие телекамеры.
   Но вот позади последняя передача с борта «Аполлона-11». 24 июля восьмисуточное путешествие было закончено в водах Тихого океана неподалеку от Гавайских островов. Команда спасателей, сброшенная с вертолетов к плавающему космическому кораблю, подвела под него надувной плот и передала астронавтам специальные скафандры, которые изолировали их от внешнего мира, а вместе с ними – тех возможных микробов, которых они могли привезти с Луны. Карантин ждал теперь и «Колумбию», тщательно обмытую дезинфицирующим раствором. Они поднялись на палубу авианосца «Хорнет» через час после приводнения. Там уже стоял специальный герметичный фургон, куда их и поместили. Через окошко фургона их мог приветствовать президент Никсон и моряки. Телефон позволял услышать голоса близких. Из Перл-Харбора все в том же фургоне они полетели в Хьюстон, где в здании №57 Центра пилотируемых полетов была оборудована специальная лаборатория. Там карантинный плен с ними разделили еще 15 человек: геохимики, микробиологи, фотографы, лаборанты, повара.
   Астронавты были еще на «Хорнете», когда герметические чемоданы с «лунной поклажей» прилетели в Хьюстон. Днем 26 июля техник Джек Уорен (он тоже вошел в историю), облаченный в синий стерильный комбинезон и сверхстерильные перчатки, начал распаковывать первую космическую посылку. Контейнер освободили от 3 слоев герметичной пластиковой упаковки, погрузили в ванну с кислотой, в камере, где он стоял, довели вакуум до лунных пределов (Уорен работал с помощью резиновых рукавов, находясь снаружи), прокололи контейнер шприцем, чтобы убедиться, что в нем нет никаких газов, и лишь после всех этих антимикробных манипуляций Джек осторожно отпер три замка и медленно поднял крышку.
   За каждым движением техника, прижав носы к стеклу иллюминатора, наблюдали четыре специально приставленных к камням человека: геологи Робин Брэд и Эдвард Час, минеролог Клиффорд Рондел и Элбер Кинг – «консерватор», как все звали его тут, исполняющий функции «лорда-хранителя» камней. Уорен достал каротажные трубки, счетчик фотонов, а потом распаковал камни.
   – Началась эпоха инопланетной геологии! – патетически воскликнул Брэд, увидев в резиновых руках Уорена пыльные, черные, очень невзрачные с виду куски лунной породы.
   Всем интересно, на что они похожи. Мне приходилось рассматривать эти камни на всемирной выставке в Осаке в 1970 году, а потом в Хьюстоне, и, мне кажется, более всего они похожи на комья застывшего асфальта, слегка припорошенного дорожной пылью. Даже самый любопытный человек поленился бы нагибаться здесь, на Земле, чтобы поднять такой камень. Ничего примечательного, необычного в лунных камнях нет, за исключением того, что это – лунные камни. Недаром одна из посвященных им статей в журнале «Пари-матч» была озаглавлена так: «Возможный вывод: в вашем саду такие же камни». Это верно, но когда думаешь о том, сколько труда потратили люди, чтобы показать нам эти камни – первые булыжники бесконечной звездной дороги, – когда представляешь себе, где они лежали совсем недавно, проникаешься к ним невольным уважением...
   Через 18 дней карантин окончился. Теперь экипаж «Аполлона-11» ждали дороги славы: торжественные встречи в Нью-Йорке, Чикаго, Хьюстоне, чествование на вашингтонском капитолийском холме, парады, обеды, череда нескончаемых приемов и пресс-конференций, 38-дневная поездка по 22 странам мира. И воспоминания. На всю жизнь.
 
   Их дальнейшая судьба сложилась по-разному. Все три астронавта не участвовали больше в космических полетах и вскоре ушли из НАСА. Они поселились в разных, далеких друг от друга, городах страны и, насколько я знаю, не стремятся к встречам. Впрочем, еще накануне их полета журнал «Ньюсуик» писал, что, в отличие от «Аполлона-9» и особенно от «Аполлона-10», экипаж «Аполлона-11» не отличается большим дружелюбием.
   Майкл Коллинз какое-то время был помощником государственного секретаря США по связи с общественностью. Но потом он нашел себе работу, гораздо более интересную для него: в 1971 году он возглавил Национальный аэрокосмический музей при Смитсоновском университете, а в 1978 году стал заместителем ученого секретаря этого университета.
   Коллинз написал о своем полете к Луне интересную книгу с красивым названием – «Неся огонь». Есть в ней такие слова: «Я, конечно, не надеюсь, что мне в жизни снова придется совершить что-либо, столь же потрясающее, как передача другим огня космических полетов. Но я надеюсь, что мне еще предстоит узнать много интересного, и это позволит мне отдавать свою энергию планам на будущее, а не предаваться воспоминаниям о прошлом...»
   В одном интервью Коллинз говорил, что, может быть, это даже хорошо, что он кружил вокруг Луны, а не сел на нее, потому что груз славы и человеческого внимания – очень тяжелый груз. А когда его спросили еще до полета, легко ли будет жить ему, человеку, который войдет в историю, он ответил:
   – В историю войдут Армстронг и Олдрин, а я буду похож на того человека, который вторым, после Линдберга, перелетел через Атлантику.
   О своем товарище по экипажу – Базе Олдрине – Коллинз пишет в своей книге с болью и грустью: «Все внезапно кончилось. Баз был отброшен от «Аполлона», как рыба-лоцман от акулы, и начал судорожно плавать в поисках чего-то другого, такого же быстрого и опасного, к чему он мог бы пристать...»
   Олдрин не нашел этой новой пристани. Это видно из его книги. Он тоже написал книгу и назвал ее «Возвращение на Землю». В книге этой действительно больше написано не о космосе и Луне, а о Земле. «Возвращение на Землю» – исповедь, горькая, но откровенная. Есть там такие строчки: «Нас преподносили как идеальных, настоящих американцев. Против настоящих не возражаю. Но идеальные... У нас, как у всех, были свои проблемы. Давила необходимость выделиться. Давили передряги внутренней политики и соперничества. Вражда в космической программе была точно такой же, как и везде...
   Мы стали какими-то рекламными персонажами, парнями, которые должны посещать те или иные собрания и банкеты. Мы стали людьми, рекламирующими космическую программу, мы перестали быть космонавтами в техническом смысле слова, когда закончили последний карантин».
   Люди, знавшие его давно, говорили:
   – Его жизнь – блестящий пример «распавшегося американского героя», который не сумел вернуться целиком из космоса...
   Он и сам пишет об этом в книге:
   «Я побывал на Луне. Что мне делать дальше?.. Без цели я был как пинг-понговый шарик, который скачет по прихоти и воле других. Я глубоко переживал то, что поэты называют «меланхолией вещей свершенных»...
   Знаменитая рекламная поездка по миру произвела на База тягостное впечатление: «Однажды ночью в отеле Жоан (жена Олдрина) серьезно спросила меня: «Я знаю, в каком мы городе, но как называется эта страна?..»
   Длительный карантин после возвращения с Луны был раем по сравнению с тем, что происходило теперь... В тот день, когда я должен был обратиться к конгрессу, я находился в состоянии оцепенения. Я предпочел бы снова лететь к Луне, чем исполнять роль знаменитости. Единственные микрофоны, которые мне нравятся, – это микрофоны в кабинах самолетов или космических кораблей. Я бормотал штампованные фразы. Мне было не по себе. Но я обязан был улыбаться и выглядеть таким, каким меня хотели видеть... Я заметил, что действую не на своем обычном уровне. Ранее я всегда знал, что мне делать, а теперь стал нуждаться в том, чтобы мне указывали, как поступить. А жизнь свое требовала. Слишком велика была конкуренция, чтобы позволить себе отстать. Я почувствовал, что болен. Всякого рода успокоительные пилюли, на которых я пытался жить, не помогали, и я обратился к врачам и к своему командиру. Я сказал, что нуждаюсь в психиатрической помощи!»
   О болезни Олдрина в Америке много писали, кто объяснял его недомогание усталостью, кто говорил о том, что мозг его иссушила, иссверлила мысль, что первые шаги на Луне сделал штатский человек, а не он, потомственный военный, полковник. После полета ему не присвоили генеральского звания, и это его тоже обидело.
   Наверное, все эти предположения справедливы в какой-то мере. Но может быть, стоит прислушаться к его собственным словам и поверить самому Базу: устал от бестактности, измучен всей этой бездушной, наглой помпой, задавлен огромным рекламным щитом, на котором многоцветно и радостно улыбался миру он – Баз Олдрин, командир «Орла»?
   Здоровье его поправилось, но из авиации пришлось уйти. Некоторое время рекламировал по телевидению автомобили «Фольксваген», был президентом трех небольших фирм. Журналистов не любил, и они его оставили в покое в конце концов...
   Единственный член этого экипажа, кто не стал писать книг, – Нейл Армстронг. Президент Никсон назначил его председателем Национального консультативного совета «корпус мира». Нейл понимал, что назначение это должно послужить рекламой «корпусу», а превращаться в рекламный плакат ему не хотелось.
   Он упорно желал занимать лишь такое место, которым он не был бы обязан «Аполлону-11». Через некоторое время Армстронг вернулся на родину, в штат Огайо, и стал профессором астронавтики в университете города Цинциннати.
   Еще до полета один журналист задал Нейлу такой вопрос:
   – Что вы будете испытывать, когда поставите ногу на Луну?
   Он подумал и сказал без рисовки:
   – Я искренне надеюсь, что публика понимает, что речь идет о работе коллектива, а выбор того, кто поставит ногу на Луне, достаточно случаен. Получилось так, что выбор пал на меня, но он мог пасть и на другого человека...
   Он вернулся с Луны и не изменил взглядов, высказанных прежде. С ровным упорством избегает он встреч с прессой и живет довольно замкнуто в кругу своей семьи на ферме в 40 километрах от города. В свободные дни он любит уезжать куда-нибудь подальше, плавать, ловить рыбу, слушать хорошую музыку. О себе он говорит: «Просто хочу быть университетским профессором и заниматься научной работой». Все официальные письма и бумаги так и подписывает: «Профессор Армстронг».
   Коллинз пишет о своем командире: «Нейл живет в замке, окруженном рвом с драконами. По желанию он опускает подъемный мост и делает вылазки, что, впрочем, случается редко. И по желанию, что для него очень важно, Нейл с достоинством возвращается в свое убежище и целиком посвящает себя лекциям по аэродинамике и летным испытаниям, в чем он большой знаток, Нейл знает свое дело и прекрасно справляется с работой». Множество раз Армстронга спрашивали, не оставил ли он себе на память маленький лунный камень? Он пожимает плечами и говорит, что это ему и в голову не могло прийти.
   В 1975 году в Хьюстоне я беседовал с одним американским журналистом, хорошо знавшим многих астронавтов НАСА, и спросил его, чем он объясняет столь упорное желание Армстронга всячески избегать любых «перегрузок вниманием» (это его собственная формулировка). Мой собеседник дал, как мне кажется, очень интересное объяснение. Я не ручаюсь за точность слов, но суть вот в чем:
   – Армстронг понимает, что пожизненное звание «Первый человек на Луне» всегда будет привлекать к нему внимание публики, а прессы особенно. И всякий раз от него ждут чего-то чрезвычайного, ну, разумеется, не соизмеримого с июлем 1969 года, но хотя бы достойного его подвига. Он понимает, что неизбежно будет только разочаровывать, поскольку сделать больше, чем он сделал, он никогда не сможет. Он понимает, что он не великий человек, не гений и не хочет корчить из себя великого, чтобы не быть смешным.
   Летом 1970 года Нейл Армстронг был гостем Советского Союза. Он участвовал в работе научного конгресса по проблемам космонавтики в Ленинграде, был принят в Москве президентом Академии наук, встречался с советскими космонавтами в Звездном городке.
   Полет «Аполлона-11» окончился уже давно. Жизнь его экипажа продолжается, впрочем, конечно, и у полета этого было очень интересное продолжение. Но в июле 1969 года программа «Аполлон» достигла своего апогея. Сверкающие точки последующих побед лежат уже на кривой, которая тянется вниз. Эти новые экспедиции пополнили запасы лунных камней, увеличили опыт руководителей полетов, укрепили уверенность инженеров в технике, убедили соотечественников и весь мир в смелости и отваге членов экипажей «Аполлона». Для каждого из них эти экспедиции стали главным событием их жизни, во многом определившим их дальнейшую судьбу. Но, мне кажется, все эти дерзкие и опасные путешествия были уже не нужны. Да иначе и не могло случиться, если целью программы был лишь след на Луне, если это была лишь «программа престижа», как писали в США.


Глава VII

Теперь, когда цель достигнута

   Цель достигнута!
   Но как странно звучит августовский, «праздничный», отчет НАСА: «В момент величайшего триумфа космическая программа США переживает критический период». Теперь, когда все так отлично складывалось, оказалось, что все совсем не так хорошо, как хотелось бы.
   Страна не могла и не хотела жить взвинченной космическим допингом. Опросы общественного мнения, проделанные институтами Гэллапа и Харриса в 1969 году, показали, что примерно половина американцев не видит смысла в продолжении лунных экспедиций. Конечно, Америка волновалась за жизнь двух парней на Луне. Но она не могла заставить себя волноваться за них больше, чем за тысячи своих сыновей, брошенных как раз в те же годы в джунгли Вьетнама. И если лунные пустыни были равнодушны к тем, двоим, то земные леса Юго-Восточной Азии были явно враждебны к тем, тысячам.
   Звездный флаг на распорке (ветра-то нет) в Море Спокойствия не вызывал той бури патриотических чувств, того единства нации, на которые рассчитывали идеологи «Аполлона». Студенческие волнения в крупнейших университетах, походы бедноты, волна негритянских демонстраций – все эти горячие, насущные, земные проблемы, которыми жила страна, трудно было подменить холодным покоем лунных пейзажей или пусть даже жаркими спорами о вулканическом или метеоритном происхождении кратеров. Не до Луны было людям.
   Демонстрация технического чуда, грандиозное заатмосферное шоу внутренних проблем страны решить не могли, напротив – совершенство лунной экспедиции лишь оттеняло многие несовершенства, о которых в те годы много и горячо говорили в Америке.
   – Мы имеем полное право гордиться, – утверждал сенатор Проксмайр. – Однако мы обязаны извлечь необходимые уроки из этого достижения. Нам совершенно необходимо совершить иного рода чудо – спасти наши города от упадка и страха, дать медицинскую помощь больным, престарелым и бедным и – что более всего важно – освободиться от груза беспрерывно растущих военных расходов... Как уравновесить сундуком с лунными булыжниками груз национальных проблем? Ответ на этот вопрос искала вся американская пресса после возвращения «Аполлона-11». Но вместо ответа находила лишь новые вопросы, примерно такие, какой задавала балтиморская «Сан»: «Чем Соединенные Штаты смогут более выразительно продемонстрировать миру свой образ жизни – осуществлением посадки человека на Луну или решением проблемы преступности?»
   Увы, это были не новые вопросы. Они существовали, когда еще не существовал «Аполлон». Еще накануне полета экипажа Фрэнка Бормана «Нью-Йорк таймс» писала: «На пороге новых успехов в покорении космоса НАСА стоит перед обескураживающим фактом отсутствия у американцев интереса к освоению Луны и растущим нежеланием конгресса ассигновать прежние суммы на космические исследования. Война во Вьетнаме, бедность внутри страны, волнения и беспорядки в городах отодвинули программу исследования космического пространства на второй план».
   Иными словами, мы можем провести некую печальную аналогию с нашим собственным отношением к космонавтике в конце 90-х годов. Разруха в экономике, обнищание населения, угроза голода и холода, межнациональная рознь и непрекращающиеся политические споры – как в этой обстановке убедить народ в необходимости продолжать космические исследования, но именно исследования, а не гонку престижа, не подарочную лотерею для бывших «соцбратьев», а нечто действительно нужное, полезное, ускоряющее прогресс экономики.
   Однако не будем отвлекаться. Это уже другая тема, а наш рассказ – история программы «Аполлон».
   Посадка «Аполлона-11» на Луну стала определенным рубежом для многих энтузиастов этой программы. Вскоре из НАСА ушли руководители программы Самюэль Филлипс и Джордж Мюллер, многие астронавты двух первых наборов, сменилось руководство некоторых космических центров. Помимо добровольного ухода из космонавтики, для многих специалистов все четче вырисовывалась перспектива ухода принудительного, поскольку дела с финансированием программы шли все хуже и хуже.
   В свое время Роберт Годдард ужаснулся, когда ему сказали, что ракета, способная достичь Луны, будет стоить «целый миллион долларов». Сейчас все ужасались 24 миллиардам. Достигнув своего пика в 1966 году – 5,9 миллиарда долларов, – бюджет НАСА уже на следующий год уменьшился до 4,7 миллиарда и покатился вниз, как снежная лавина, сбивая на своем пути договоры, контракты, заказы и благополучие сотен тысяч людей.
   Газеты цитировали слова одного крупного промышленника, который сказал, что «настроения, царящие в конгрессе в связи с космической программой, лучше всего выразить словами «растущее утомление». В августе 1968 года НАСА в течение одной недели приняло два постановления о сокращении ассигнований. В феврале 1969 года президент Р. Никсон снова распорядился изыскать средства за счет сокращений расходов на космическую программу. Помощник президента по вопросам науки доктор Ли Дабридж попросил НАСА подготовить «доклад о возможном сокращении расходов по некоторым конкретным разделам нашей космической программы». В апреле бюджет НАСА был сокращен на 45 миллионов долларов. Программа научных и технических исследований в области космонавтики была урезана на 13 миллионов долларов.
   – Я думаю, что бюджет может быть сокращен, – заявил лидер демократического большинства в сенате Майк Мэнсфилд еще до полета «Аполлона-11». – Я не считаю, что нам следует вести гонку за высадку на Луну с русскими или с кем бы то ни было еще...
   В сентябре 1969 года, когда экипаж «Аполлона-11» совершал свое блицтурне по миру, в сенате еще говорят, что на Луне побывает десять экспедиций. Но уже в январе 1970 года начинают поговаривать о том, что лунную программу можно урезать, а интервалы между запусками увеличить. Эти голоса становятся все громче, когда месяц спустя президент Р.Никсон предложил урезать расходы на космос еще на 500 миллионов долларов. НАСА объявило, что отныне «Аполлоны» будут стартовать только два раза в год. (Тогда как в прошлом году они стартовали четыре раза.)
   Дело шло к ситуации кризисной. Ведь цифры в бюджете были не абстрактны. Они означали сокращение еще 50 тысяч рабочих и служащих НАСА. Из них 16 тысяч человек оставались без работы в Калифорнии, 11 тысяч – в промышленных районах северо-востока. «Гайку закрутили в последний раз», – успокаивал своих коллег Томас Пейн. Он ошибся: все годы существования программы «Аполлон» гайки продолжали закручивать. Производство ракет «Сатурн-5» было прекращено. Никто уже не мечтал о десяти экспедициях на Луну...
   В начале 1969 года доктор Мюллер заявил, что, если дела и дальше пойдут таким образом, бюджет «через три года заставит НАСА отказаться от пилотируемых космических полетов». Мюллер был прав: через три года так и случилось. Теперь уже не говорили о «космическом буме». Подобно тому, как десять лет назад планировался подъем, теперь планировался спад.
   После того как были закончены работы по ракете «Сатурн-5», кончилось и процветание Хантсвилла.
   – Может быть, это будет для вас неожиданностью, – говорил Вернер фон Браун корреспонденту журнала «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», – но на протяжении последних двух лет моя деятельность в Центре им. Маршалла в основном сводится к выполнению приказов о ликвидации промышленных объектов, построенных нами на деньги налогоплательщиков, причем на немалые деньги. Создается впечатление, что единственная цель состоит в том, чтобы не оставить в 1972 году ничего из того, что создано... Пора кончать с периодическими подъемами и спадами. Нужно планировать на долгие годы вперед...
   В 1968 году в Хантсвилле 700 сотрудников получили уведомления о временном увольнении. Еще три года назад городу Слайделлу в Луизиане предсказывали непомерный рост с 11 до 70 тысяч человек. Но он превратился в «город-спальню» для Нового Орлеана, вымирающий днем. На ракетном полигоне в Эверглейдсе, создание которого обошлось в 20 миллионов долларов, осталось несколько сторожей, воюющих со змеями и крокодилами. Тот самый полигон в лесной глуши штата Миссисипи, ради которого вырубались сосновые боры и строительство которого обошлось НАСА в 400 миллионов долларов, переходил на военную тематику. Главный подрядчик в постройке космических кораблей – гигантский завод в Дауни (Калифорния) – сократил три тысячи человек, и представитель дирекции «Норт-америкэн Рокуэлл» сообщил, что и в будущем «число наших сотрудников, занятых в проекте «Аполлон», как мы полагаем, будет сокращаться еще быстрее». В половину сократила свои штаты компания «Рокетдайн», 400 человек остались без работы в компании «Томпсон-Рамо-Вулдридж системс», тысячу человек уволила «Хьюз Эйркрафт компани», пятнадцать тысяч – «Аэроджет-дженерал». Если в 1966 году в выполнении космических программ были заняты 77 400 технических специалистов и ученых, то к 1968 году их осталось 64 000, от 80 тысяч строительных рабочих – 15 тысяч. На заводе «Мичуд», о котором мы рассказывали раньше, производственные мощности позволяли изготовлять шесть первых ступеней ракеты «Сатурн-5» в год. Но к 1968 году было приказано сократить производство до двух экземпляров каждой из ракет.
   Это, естественно, повышало себестоимость, и теперь НАСА, экономя, переплачивало за каждую ракету 100 миллионов долларов.
   Этвуд, президент корпорации «Норт Америкэн-Рокуэлл», которая изготовляла космический корабль, заметил, что полет людей на Луну создает «ослепительно обманчивое представление насчет активности космической промышленности». Корпорация «Грумман» – изготовитель лунной кабины – сократила в начале 1969 года 4 тысячи сотрудников, поскольку ее уведомили, что лунная кабина постепенно снимается с производства, а программа создания орбитальной лаборатории аннулируется.
   Научные разработки страдали от всей этой экономии в первую очередь. Именно бюджеты исследовательских центров и лабораторий сокращались особенно жестоко. Когда профессор физики в институте имени Энрико Ферми и одновременно профессор Чикагского университета Джон Симпсон вынужден был сократить больше половины своих сотрудников, занимавшихся по контрактам НАСА космическими разработками, он увидел в этом нечто большее, чем свертывание тематики своей лаборатории.
   – Это очень небольшие сокращения, если рассматривать их в рамках более широкой картины, – сказал Симпеон. – Но они просто подрывают все это дело, весь напор. Об этом очень трудно рассказать. Нужно все это видеть, чтобы поверить этому. Если мы не будем быстро идти вперед, мы лишимся преданности делу со стороны целого поколения. В последние десять лет нам удалось привлечь сливки молодежи, тех молодых людей, которые раньше посвящали себя проблемам физики высоких энергий и тому подобным вещам. Сейчас они уже начинают переключаться на другие области, так как они видят, что на исследования в космосе больше не ассигнуют денег, а они хотят заниматься интересной наукой...
   Все эти беды навалились на американскую астронавтику не по чьей-то воле. В какой-то степени, на мой взгляд, они уже были запрограммированы самой исключительностью программы «Аполлон». Они были наказанием за искусственное ускорение процессов, которыми управляют объективные законы научно-технического прогресса. Они уродовали теперь экономику, как остаточные напряжения уродуют перегруженную конструкцию или как излишние гербициды уродуют плоды. Это была ломка после допинга. И впереди не угадывалось никаких обнадеживающих перспектив. «Нью-Йорк таймс» устами Джона Вилфорда, ведущего «космического» журналиста Америки, изрекала горькие истины:
   «После десятилетия бурной активности, когда непрерывно требовалась рабочая сила, велось строительство и рисовались радужные планы широких исследований, американская программа исследования космоса переходит на замедленные темпы и испытывает меньшую уверенность в будущем.
   Опытные инженеры либо уходят, либо временно увольняются. Некоторые сооружения закрываются. Многие предприятия замедляют свою работу. Контракты на выполнение работ по существующим проектам истекают, а новых проектов не предвидится.
   В системе организаций и фирм, связанных с исследованием космоса, все больше растет убеждение, что, после того как астронавты высадятся на Луну, в течение нескольких лет для них не будет сколько-нибудь существенных заданий из-за резкого сокращения ассигнований. Эти урезывания бюджета до минимума сократили всю подготовку к будущим полетам.
   Похоже на то, что астронавты своим полетом на Луну заведут эту программу в тупик».
   Насколько далеким и темным оказался этот тупик, стало ясно не сразу. Но если внимательно просмотреть первоначальные планы американских космических исследований и действительно осуществленные проекты, то увидишь, что «Аполлон» торпедировал множество интереснейших и важнейших для науки экспериментов. А точнее – в современной космонавтике вряд ли есть область, развитие которой было бы не заторможено лунными экспедициями. Тот же Джон Вилфорд в «Нью-Йорк таймс» мягко называл это «несбалансированными усилиями», на самом же деле «Аполлон» потребовал чудовищных жертв.
   Начнем с того, что бог солнца и покровитель искусств прикрыл программу исследования Солнца с помощью специальной межпланетной станции «Санблейзер». Отменены были запуски целой серии небольших автоматов-разведчиков ближайших планет. В 1968 году пал проект «Вояджер», любимое детище профессора Пиккеринга – главы Лаборатории реактивного движения Калифорнийского технологического института. Этот интереснейший проект предусматривал заброску научной аппаратуры на Марс. Специальная микробиологическая автоматическая лаборатория должна была попытаться дать ответ на сакраментальный вопрос: есть ли жизнь на Марсе? У «Вояджера» «Аполлон» похитил 12 миллионов долларов, что привело к остановке работ. «...Следовало бы с большим опасением отнестись к тому, что под сукно кладется важный с научной точки зрения и относительно недорогой проект заброски научной аппаратуры на Марс», – писали газеты. К этому проекту вернулись лишь через несколько лет, а осуществляться он начал только в 1975 году, получив новое название «Викинг».
   Лаборатория Пиккеринга в Пасадене, очевидно, пострадала больше всех. За несколько дней до старта экипажа Армстронга «Нью-Йорк таймс» писала о прямой угрозе всем межпланетным автоматам: «...американское политическое руководство было так поглощено программой высадки человека на Луну, что беспилотное зондирование планет стало пасынком национальной космической программы. Были времена, когда казалось сомнительным даже дальнейшее существование Лаборатории реактивного движения – центра беспилотных полетов».
   За пасаденскую Лабораторию пробовали заступиться. Та же газета писала: «Если бы НАСА стремилось главным образом к тому, чтобы увеличить сумму знаний человека о космическом пространстве, оно могло бы добиться большего, замедлив работу над выполнением проекта «Аполлон» и расходуя сравнительно больше своих небогатых фондов на выполнение менее дорогостоящих исследовательских работ в космосе с использованием ракет без людей на борту, несущих научную аппаратуру, преемников добившихся столь исключительного успеха «Сервейеров» и «Маринеров». Однако прежнее стремление упрочить национальный престиж и добиться определенных политических преимуществ, совершая сенсационные подвиги, связанные с полетом людей в космосе, еще затуманивают ясность суждений руководителей НАСА».
   Но все эти призывы остались без ответа, никого не интересовала судьба «преемников» замечательного «Сервейера». Кроме «Вояджера», Лаборатория Пиккеринга лишилась трех лунных автоматов – «Сервейер-8, 9 и 10», – которые должны были совершить мягкую посадку на Луну. Экономия на программе «Сервейер» дала «Аполлону» более 100 миллионов долларов.
   Лунная программа затормозила намеченную серию биологических экспериментов в космосе. Ее жертвами стали полет специальной капсулы с обезьяной и четыре биоспутника с растениями и животными на борту, которым надлежало продолжить изучение влияния невесомости на живые организмы.
   Пожалуй, не так страшно вычеркнуть какой-то пункт из какой-то уже традиционной космической программы. Куда опаснее консервация новаторских, перспективных направлений. В угоду «Аполлону» были сокращены ассигнования на орбитальную научно-исследовательскую станцию «Скайлэб». Во время беседы в Хьюстоне летом 1975 года с доктором Лоу технический руководитель НАСА жаловался на то, что эти перспективные работы не могли быть продолжены после создания первой такой станции из-за недостатка средств, несмотря на то, что опыт работы на ней трех экипажей дал несравненно больше для науки, чем все лунные экспедиции.
   – Когда я рассказывал вашему академику Борису Петрову о том, что у нас есть только одна орбитальная станция, он мне не верил, – с грустной улыбкой рассказывал Лоу, – но, увы, у нас была действительно только одна такая станция...
   По существу, как мы видим с позиций сегодняшнего дня, именно тогда, во времена величайшего триумфа американской космонавтики, она начала погружаться в пучину долгого застоя, из которого ее начали выводить «Спейс-Шаттлы», первый старт которых произошел в Международный день космонавтики, точно в 20-ю годовщину гагаринского полета – 12 апреля 1981 года.
   «Аполлон» помешал многим, поистине новаторским, перспективным разработкам в области ракетно-космической техники.
   Были оставлены, например, на неопределенный срок работы по созданию ракеты на ядерном горючем, что позволило переложить в казну «Аполлона» еще 25 миллионов долларов. Экономили на всем, даже на таких мелочах, как ядерная термобатарейка для спутника. Никогда Аполлону мифическому не приносили столько жертв, сколько «Аполлону» космическому.
   Все это, вместе взятое: контраст технических побед рядом с социальными нуждами, сокращение финансирования и – как следствие этого – сокращение рабочих и служащих, урезывание уже начатых разработок и невозможность начать новые исследования – все это делало программу «Аполлон» непопулярной. Для многих она была программой навязанной, некой обязаловкой, из которой выхолащивалось вдохновенное творчество, и на смену ему приходила тягостная необходимость, сознание, что делается что-то не то, что следовало бы делать.
   Накануне триумфального полета «Аполлона-11» газета «Майами геральд» поместила комментарий, полный уныния. «Неприглядная правда, – писала газета, – состоит в том, что в настоящее время у нас нет никаких планов пилотируемых полетов после 1972 года».
   И хотя я постоянно сдерживаю себя, чтобы не проводить никаких аналогий с советской космической программой, ибо тогда получится уже просто история мировой космонавтики, но тут не могу удержаться, чтобы не сказать: американцы пережили психологически нечто похожее на то, что пережили мы восемью годами раньше: в 1961-м, после полета Гагарина. После «Аполлона-11» летали другие «Аполлоны». После полета «Востока» – другие «Востоки». Но моральный спад уже наступил. В США американцы свертывали свои программы. В СССР начался распад великой космической империи Сергея Павловича Королева.
 
   Надо сказать, что многие руководители НАСА понимали всю пагубность «несбалансированных усилий», понимали, что политические цели затмевают и технические, и научные, когда, выигрывая в одном, неизбежно проигрываешь в другом. Но слишком могучи были силы, разогнавшие программу «Аполлон», слишком велика была инерция ее бега. И не находилось охотников схватить ее под уздцы и остановить этот бег, потому что очень легко было оказаться сбитым ею с дороги политического и экономического преуспевания. Рожденная желаниями и волей людей, она теперь диктовала им волю и желания. Доказывая доказанное, утверждая утвержденное, осуществляя осуществленное, программа «Аполлон» продолжалась.
 
   В начале сентября 1969 года на стартовый комплекс №39 – в «лунный порт» – была доставлена ракета, увенчанная новым, двенадцатым «Аполлоном». Его полет планировался на сентябрь, но успех «миссии Армстронга» позволил немного передохнуть, оглядеться и придумать нечто такое, что отличало бы новую экспедицию от предыдущей и тем самым хоть как-то оправдывало сам факт ее посылки.
   Корреспондент агентства ЮПИ Джозеф Майлер так определил это различие: «Главная цель первого полета на Луну заключалась в том, чтобы доказать, что это возможно. Наука, так сказать, занимала второстепенное место. Главная цель полета «Аполлона-12» будет состоять в том, чтобы высадить на Луну сложный комплект научных приборов». Астронавты должны были установить геофизическую станцию, предварительно смонтировав в ней ядерный источник питания. Эта станция должна была сообщать Земле о лунотрясениях, магнитных полях и солнечном ветре. Посадка планировалась в Океане Бурь в 1500 километрах от того места, где высаживались астронавты (А.Х.: "Аполлона-11"). По предварительным данным, этот район отличался большей пересеченностью, чем Море Спокойствия, на расстоянии в два километра тут встречались перепады высот до 60-100 метров. Именно в этом лунном океане работал посланный в 1967 году автоматический разведчик «Сервейер-3». Астронавты должны были попытаться разыскать его, посмотреть, как изменило его двухлетнее пребывание на Луне, и, если удастся, привезти на Землю образцы тех материалов, из которых он был сделан. Время работ на поверхности Луны было увеличено с 2,5 до 7 часов.
   Командиром «Аполлона-12» стал Чарльз Конрад, опытный астронавт, дважды летавший на «Джемини». Он же был дублером Макдивитта на «Аполлоне-9». Во время его второго космического полета вместе с ним летал Ричард Гордон, который выходил в открытый космос. Теперь Ричард стал пилотом основного корабля, а на Луну Конрад должен был опускаться с новичком Аланом Бином.
   Все трое были военно-морскими летчиками. Конрад пришел в отряд астронавтов в 1962 году, Гордон и Бин – годом позже. Это был, пожалуй, самый дружный экипаж в Хьюстоне. После лунной экспедиции они продолжали часто встречаться, несмотря на то, что Гордон ушел из НАСА сначала опять в ВВС, а потом стал вице-президентом профессионального футбольного клуба «Новоорлеанские святые», а Конрад и Бин начали вместе готовиться к полету на «Скайлэбе». Конрад потом стал командиром первого экипажа орбитальной станции, а Бин – второго. Потом Бин был дублером Стаффорда во время совместного советско-американского полета, а Конрад ушел из НАСА и стал вице-президентом телевизионной компании в Денвере.
   Маленький горбоносый Конрад по прозвищу Пит отличался тем, что в трудные моменты действовал быстро, но спокойно, с трудом можно было выбить его из обычного жизненного ритма. Он получил диплом авиаинженера в Принстонском университете, и военная служба не убила в нем инженерной жилки. Пит больше других астронавтов работал с инженерами, строившими «Аполлон». По его предложению была переделана система охлаждения лунных скафандров. Он вел долгие споры с конструкторами лунной кабины.
   – Я провел полжизни в самолете с круговым обзором, – рассказывал Конрад, – и мне хотелось того же в лунной кабине. Я настаивал, чтобы сделали минимум четыре иллюминатора, но инженеры не соглашались: сильно грело солнце и требовалась добавочная энергия для охлаждения. Да и рамы иллюминаторов были чересчур тяжелыми. Пришлось довольствоваться двумя окнами. Сообща мы решили, что в лунной кабине кресла не нужны, вполне можно управлять ею стоя... Лунная кабина внешне получилась довольно уродской. Мы ее между собой часто называли «клопом». Но, в общем-то, черт с ней, с красотой, лишь бы работала хорошо...
   Гордон был уроженцем дальнего Запада, родился в Сиэтле, на краю Штатов. Учился в столице, где получил диплом химика. Но за годы службы в армии ему понравилось летать, и он решил не возвращаться к химии. С Питом они хорошо слетались на «Джемини», вместе были в дублирующем экипаже на «Аполлоне-9», и Гордону было спокойно лететь со старым другом к Луне.
   Бин был местный, техасец, но ковбойского в нем было мало: худенький, маленький, смешливый. Учился тоже в Техасе, на факультете авиаинженеров. Живой, веселый, Бин не был похож на военного летчика, в нем было очень мало героического. Я встречал Бина в Звездном городке. В его глазах светилось неподдельное мальчишеское озорное любопытство. Он разглядывал все так, словно впервые видел космические тренажеры, и если бы я не знал, что это тот самый Бин, который ходил по Луне и два месяца жил на «Скайлэбе», я бы принял его за какого-нибудь провинциального экскурсанта. Именно такой человек требовался экипажу «Аполлона-12» для полной гармонии.
   Они стартовали 14 ноября 1969 года. На космодром приехал президент Р.Никсон. Ему очень нужен был удачный старт и счастливый полет, потому что как раз в это время проводимая им внешняя политика подвергалась особенно резкой критике. По всей стране прокатилась волна митингов протеста против войны во Вьетнаме, и президенту нужна была «космическая отдушина». Старт, на счастье, прошел успешно, но митинги продолжались...
   Если взять весь полет «Аполлона-12», то наиболее драматичной оказалась первая минута этого полета, когда «Сатурн-5» только начал подниматься на фоне грозовых облаков. От зрителей на мысе Канаверал напряжение этой минуты было скрыто: внешне все было в порядке, но в Центре управления очень всполошились. Очевидно, в результате грозового разряда в течение 12 секунд была обесточена гиростабилизированная платформа системы наведения космического корабля. Прием телеметрии на Земле прекратился. На пульте астронавтов зажглось сразу несколько аварийных лампочек. Конрад не растерялся. Он понял, что случилось, и знал, что автоматика сама переключит электропитание с топливных элементов на химические батареи. Так и случилось.
   Томас Стаффорд, присутствовавший на командном пункте, отметил хладнокровие астронавтов, а поскольку он всегда был противником включения в космические экипажи не летчиков, у него появился лишний козырь в спорах.
   За исключением этой самой первой минуты полета, когда, по выражению газеты «Нью-Йорк таймс», «над космодромом на несколько секунд навис зловещий призрак катастрофы», лунное путешествие прошло без приключений. По своей схеме оно, как и все последующие экспедиции, повторяло полет экипажа Армстронга.
   Лунную кабину с Конрадом и Бином бортовой компьютер вывел к месту посадки очень точно.
   – Эта вычислительная машина стоит своих денег, – в восторге воскликнул Пит, но на высоте 150 метров он все-таки взял управление на себя, облетел небольшой кратер, в котором стоял «Сервейер-5» (-3» – Хл.), и посадил кабину на ровную площадку метрах в шести от края кратера. Наклон «Янки-клиппера» – так они назвали свою кабину – не превышал трех градусов. «Сервейер-3» был хорошо виден. Он находился метрах в 150 от них. Это обрадовало астронавтов: инструкция запрещала им идти к мертвому автомату, если они сядут от него дальше чем 900 метров.
   Уже первые шаги Конрада, а следом за ним и Бина показали, что в Океане Бурь куда больше пыли, чем в Море Спокойствия. К сожалению, Земля не видела на этот раз ни астронавтов, ни лунных пейзажей, потому что отказала телекамера. Когда Алан Бин устанавливал ее на штативе рядом с лунной кабиной, луч Солнца угодил точно в передающую трубку и «ослепил» телекамеру. Все попытки починить ее ни к чему не привели.
   Как и Нейл с Базом, они не сразу освоились с ходьбой по Луне, на вопросы Хьюстона о том, как они передвигаются, Бин ответил:
   – Представьте жирафу, снятую замедленной съемкой.
   Однажды Конрад упал, но быстро поднялся без посторонней помощи. Потом они даже разработали свою лунную методику сбора камней: падали грудью вперед, одной рукой хватали камень, а другой в тот же момент легонько отталкивались от поверхности и тут же оказывались вновь на ногах.
   Сбор образцов лунных камней проходил теперь по-другому. Каждый камень предварительно фотографировался под разными углами рядом с цветной шкалой, а потом опускался в отдельный мешочек. Впервые были собраны довольно крупные образцы, величиной с грейпфрут.
   Установленная аппаратура работала нормально. Сейсмограф регистрировал шаги астронавтов, а когда Конрад бросил на дно кратера камень, сейсмограф зарегистрировал его падение.
   Во время второго выхода организовали поход к «Сервейеру». Достали инструменты и ножницы для резки металла, тефлоновые сумки для образцов грунта и рюкзак для деталей «Сервейера-3». Прихватили, как заправские альпинисты, 9-метровый трос для страховки во время спуска в кратер. Они обошли кратер вокруг и приблизились к северному склону, рядом с которым стоял автомат. Бин начал спускаться, а Конрад страховал его тросом, стоя на краю кратера. Бин боялся, что на склоне будет особенно много пыли и он скатится по ней, как по скользкому снегу. Однако рыхлый слой оказался неглубок, и спускаться можно было спокойно. Крутизна не превышала 15 градусов. Астронавты отвязали трос и подошли к космическому аппарату. Их удивило, что белый два года назад, он оказался теперь коричнево-бурым.
   Отрезали кусок облицовки, кабеля, сняли телекамеру, демонтировали ковшик, которым «Сервейер-3» выкопал маленькую борозду, а потом сфотографировались рядом с аппаратом. Конрад требовал, чтобы Бин «улыбался в объектив», хотя за светофильтром шлема лиц, конечно, не было видно.
   Они вообще очень много шутили, острили, затевали веселые перебранки с Землей, а Бин даже пел песни, за что был отмечен журналистами как «первый человек, певший на Луне». Оба ни на что не жаловались, разве что на жажду: поднявшееся уже высоко Солнце припекало довольно сильно. Даже через многослойные перчатки они чувствовали, как накаляются ручки инструментов. Перед отлетом с Луны они попробовали очиститься от пыли, но ничего не получилось: пыль была какая-то липучая.
   – Перестань чиститься, – сказал Бин Конраду. – Ты только становишься грязнее, совсем похож на трубочиста.
   Когда после стыковки на окололунной орбите Гордон встретил их в корабле, он сказал, что вид у них такой, будто они вывалялись в черном графите.
   Перед тем как направиться к Земле, они провели еще один эксперимент. Отстыковав взлетный модуль лунной кабины, они по радио включили его двигатель и направили к Луне так, чтобы он упал в районе их посадки. Модуль летел со скоростью 1650 метров в секунду и упал примерно километрах в десяти от того места, где астронавты оставили сейсмограф. Взрыв, по расчетам, был эквивалентен взрыву 800 килограммов тротила. На Луне появился новый кратер диаметром около десяти метров и в полметра глубиной. Сейсмограф регистрировал колебания, вызванные ударом, более получаса. Столь длительные сейсмические волны были полной неожиданностью для ученых. Объяснить их они не могли.
   Путь к Земле прошел без приключений. Экипажу удалось установить рекорд по продолжительности сна в космосе – 12 часов. Видно, устали они крепко. При подлете к Земле им впервые удалось наблюдать из космоса необыкновенное полное солнечное затмение: Земля закрыла Солнце. По словам астронавтов, это было самое красивое зрелище, которое они видели в полете: светло-красный ореол у самой поверхности Земли переходил в зеленый, а потом в голубой. На фоне темной, неосвещенной поверхности планеты вспыхивали грозовые разряды. Это было зрелище суровое и прекрасное.
   24 ноября, пробыв в космосе более 10 суток, «Аполлон-12» опустился в океан в четырех километрах от ожидавшего его авианосца «Хорнет».
   НАСА заявило, что 1620 отдельных образцов лунных пород в виде камней, обломков, песка и пыли будут распределены между 159 учеными США и 54 зарубежными учеными из 16 стран мира.
   Второпроходцы Луны не бедствуют. Гордон в 1972 году ушел в отставку и работает в фирме «Джон Миком компани» в Хьюстоне. Бин продолжил свою космическую биографию как командир второго в 1973 году экипажа орбитальной станции «Скайлэб», на которой вместе с О. Гэрриотом и Дж. Лусмой они летали 59 суток и 11 часов. Бин выходил в открытый космос и находился вне станции 2 часа 41 минуту – по тем временам достижение очень серьезное. О Бине мы еще вспомним в связи с его работой по проекту «Союз» – «Аполлон».
   А Конрад стал командиром первого экипажа «Скайлэба». Полет длился около месяца, и он дважды выходил в открытый космос. Посчитав, что он четыре раза летал в космос, Чарльз решил не дразнить судьбу, в 44 года вышел в отставку и стал вице-президентом по делам маркетинга могучей фирмы «Макдонелл-Дуглас». 69-летний астронавт никогда не жаловался на здоровье. Он погиб, разбившись на мотоцикле совсем недавно – 8 июля 1999 года.
 
   Полет следующего «Аполлона» в апреле 1970 года позволил сделать два важных вывода. Во-первых, люди суеверные убедились в своих суевериях: у космического корабля был «несчастливый» номер 13, а авария произошла 13 числа, да еще в «тяжелый» день – понедельник. Во-вторых, люди несуеверные еще раз убедились, что техническое совершенство самой современной машины – вещь относительная и две удачи с лунной высадкой вовсе не гарантируют всех будущих удач.
   Итак, после возвращения Чарльза Конрада и его друзей на Луну собралась новая тройка: Джеймс Ловелл, Томас Маттингли и Фред Хейс. Сложности финансового порядка заставили перенести старт с марта на апрель, но вся подготовка шла хорошо, экипаж и дублеры – Янг, Суитжерт и Дьюк – чувствовали себя спокойно и уверенно. И вот, когда до старта оставалась неделя, появились неожиданности. Чарльз Дьюк заболел краснухой, болезнью не столь уж опасной, но прилипчивой. Когда астронавтов стали проверять на иммунитет (он вырабатывается, как при кори, на всю жизнь), оказалось, что в детстве краснухой не болел только Маттингли. Доктор Барри предложил заменить Тома Джоном Суитжертом из экипажа дублеров. Маттингли очень расстроился – что ему стоило действительно переболеть лет в пять этой проклятой краснухой. Он не мог знать, какой подарок в итоге готовит ему судьба и как он будет благодарить Дьюка за его краснуху ровно через два года. Ловелл заступался за Тома, он был против замены, но медики настояли на своем, и 11 апреля 1970 года новый экипаж «Аполлона-13»: ветеран Джеймс Ловелл (его вы уже знаете. Он летел в четвертый раз) и два новичка – Джон Суитжерт и Фред Хейс взяли курс на Луну.
   Не буду перечислять волнения на старте: двигатели «Сатурна-5» сработали не по программе. Но все это было, как говорится, «цветочки», «ягодки» созрели на вторые сутки полета, когда «Аполлон-13» был уже в 328 тысячах километров от Земли. Ловелл рассказывал:
   – Мы услышали довольно сильный удар, один-единственный... Он посмотрел на Хейса, но во взгляде Фреда ясно читалось: «я тут ни при чем». По всему кораблю прошла волна легкой вибрации, словно его передернуло. Через две секунды замигал красно-оранжевый сигнал тревоги. В Хьюстоне было девять часов вечера. Дежурила «белая» смена13 Юджина Кранца. Он сразу выплюнул сигару, когда услышал голос Суитжерта:
   – Хьюстон! У нас, кажется, неприятности...
   – Прошу повторить, – крикнул сидящий на связи астронавт Джек Лусма.
   Ему ответил Ловелл:
   – О'кей, Хьюстон! У нас падение вольтажа на магистрали Б... Вольтаж упал до нуля...
   Взглянув в иллюминатор, Джеймс увидел, что откуда-то сзади в космос вырывается струя кислорода. Приборы показывали: давление в одном из двух кислородных бачков резко падает. Кислород использовался в системе жизнеобеспечения и в кислородно-водородных топливных элементах главной энергетической установки корабля. Главной опасностью было не удушье, а энергетическая смерть «Аполлона»: ведь вся его аппаратура, приборы, компьютеры, связь, обогрев – все требовало энергии.
   Из короткого сообщения по радио уяснить меру опасности случившегося было трудно. Услышав это сообщение, технический руководитель полета Джеральд Гриффин, который пил с приятелем пиво, позвонил Кранцу и спросил спокойно, нужно ли ему приезжать.
   – Да, и поскорее, – ответил Кранц.
   Нейл Армстронг тоже слушал радио и сразу побежал домой к Хейсу, чтобы успокоить его жену. В домах астронавтов на время их полета устанавливали «квакалки», как они их называли, – динамики, транслирующие все переговоры с экипажем. Домашние астронавтов поняли, что что-то произошло, но что именно, понять не могли, поскольку диалог Космос – Земля состоял почти из одних технических терминов. Жена Хейса, которая ждала четвертого ребенка, была гораздо спокойнее Армстронга и Бина, которые пришли ее успокаивать. Конрад на красном мотоцикле примчался страшно возбужденный к жене Ловелла.
   Через 33 минуты после взрыва кислородного бачка Суитжерт радировал:
   – Я передаю... Тока больше нет. Все выключилось...
   Хейс взглянул на пульт и понял, что из трех топливных элементов у них осталось два. «О прилунении теперь не может быть и речи», – подумал он. Ему очень не хотелось в это верить, так интересно было бы походить по Луне... Ловелл потом признался, что уже и не думал о Луне в это время. Он беспокоился не о срыве задания, а о том, как вернуться на Землю.
   Кранц приказал посадить космический корабль на голодный энергетический паек. Выключили все, кроме систем жизнеобеспечения, сократили переговоры с Землей. На связи с «Аполлоном» теперь работал радиотелескоп в австралийском городке Парксе, который был способен принимать более слабые сигналы, чем другие станции командно-измерительного комплекса. На счастье, автономная система лунной кабины «Аквариус» («Водолей») работала исправно. Она, эта кабина, превратилась для астронавтов в спасательную шлюпку в космическом океане. В ней теплилась жизнь, но вернуть людей на Землю она не могла, – об этом уже шла речь, когда я рассказывал об «Аполлоне-9».
   В 23.00 измученная «белая» смена уступила места «черным» Гленна Ланни – будущего технического руководителя программы «Союз»-«Аполлон» с американской стороны. 33-летний руководитель полета поправил микрофон у губ, улыбнулся всему залу и сказал:
   – А теперь внимание. Предстоит работка...
   Расчеты показывали, что корабль выгоднее повернуть к Земле, когда он будет огибать Луну. Весь вопрос был в том, продержится ли экипаж 74 часа, которые нужны ему на обратную дорогу. Если жить на «голодном пайке», должны были продержаться. Суитжерт предложил свой план маневра возвращения. Ланни два часа обсуждал его со своими коллегами и согласился с Джоном. Оптимальные режимы работы лунной кабины (ее двигатели должны были изменить траекторию) проверялись на тренажерах. Алан Шепард и Эд Митчелл из экипажа «Аполлона-14» работали на тренажере в Хьюстоне. Независимо от них на мысе Канаверал вел проверку Дик Гордон, а два инженера дублировали астронавтов на заводе в Калифорнии, где строился «Аквариус». Тройная проверка успокаивала: «паучок», «клоп», как там его еще называли, должен был выдержать.
   Джон Янг, сидящий на связи, рассказал астронавтам о планах Хьюстона, а потом спросил весело Хейса:
   – Эй, Фред, а как тебе нравится вся эта тренировочка?
   – Просто красота! – ответил Хейс.
   Экипаж проявлял удивительное мужество и самообладание. Они летели, по существу, в мертвом, темном, холодном корабле, в сотнях тысяч километров от Земли. Пульты освещали карманными фонариками. Температура в командном модуле упала почти до нуля. По стенам сочилась сконденсировавшаяся влага. В лунной кабине втроем было тесно, и Хейс спал в «коридоре». Тяготы этого испытания иллюстрирует хотя бы тот факт, что за пять дней такого полета Ловелл, опытнейший летчик и астронавт, потерял шесть килограммов. Они устали так, что уже путали простые команды. Перед приводнением впервые в истории космических полетов Слейтон велел им принять лексидрин – возбуждающие пилюли. Они были утомлены предельно, но не падали духом, очень много работали, работали творчески, изобретательно, весело. Постоянно возникали новые проблемы: перенасыщенность атмосферы углекислотой, сложности с навигацией, невозможность точной ориентации, и всякий раз они находили решение. Искалеченный корабль жил и боролся.
   – Если бы нас заставили делать такое во время подготовки к полету, – воскликнул Суитжерт, – мы бы сказали: «Вы с ума сошли!..»
   Они приближались к Земле, напряжение понемногу спадало. Ловелл даже включил пленку с записью эстрадных песенок. Хейс жаловался Хьюстону, что продукты слишком уж хитро запакованы, и сам тут же добавил:
   – Раз уж мы стали обращать внимание на такие мелочи, значит, положение стабилизировалось.
   Уже звучали обычные «полетные» шутки.
   – Ну как, – спросил Ловелл у Хьюстона, – вы продумали нашу стыковку с Землей?
   – К воскресенью мы разработаем рекомендации, – отвечала Земля, и в корабле все захохотали: приводнение должно было состояться в пятницу.
   Только когда отстрелили отсек обслуживания, они увидели, что произошло.
   – Весь борт сорвало, – радировал Ловелл, – от взрыва все это место стало темно-бурым. Все разбито вдребезги.
   Теперь они должны были расстаться со своим спасателем – лунной кабиной.
   – Прощай, «Аквариус», – сказал Ловелл, – спасибо за все...
   Учитывая, что сложность управления «Аполлоном-13» может привести к посадке не только в нерасчетной точке, но даже в другом океане, многие страны обратились к правительству Соединенных Штатов с предложениями своей помощи. 15 апреля Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин направил президенту США Р. Никсону телеграмму, в которой выразил тревогу за жизнь астронавтов и готовность содействовать в организации спасения экипажа «Аполлона-13». Четыре советских судна, находящихся неподалеку от возможного района приводнения космического корабля в Тихом океане, получили приказ срочно изменить курс. Ряд государств, в том числе и Советский Союз, объявили о временном прекращении радиосвязи на частотах «Аполлона-13», дабы не мешать работе американской поисково-спасательной службы.
   «Несчастливый» «Аполлон» очень счастливо приводнился в «несчастливый» день – в пятницу, и, три безмерно усталых, обросших жесткой щетиной человека никак не могли скрыть улыбок, стоя на палубе вертолетоносца «Иводзима».
   Президент Р. Никсон вылетел в Гонолулу, чтобы лично вручить отважному экипажу медали «Свободы» – высшую гражданскую награду США.
   Подводя итоги полета «Аполлона-13», «Нью-Йорк таймс» писала: «Теперь как специалистам, так и широкой публике грубо напомнили, что полет на Луну не совершается по шаблону. Любое предложение, что он пройдет точно по плану, может оправдаться лишь при условии проявления бесконечной бдительности во время подготовки к полету и в случае удачи после запуска. Может быть, уместно то, что именно «Аполлон» под номером 13 и преподал этот урок, за который, к счастью, не пришлось расплачиваться жизнью трех исключительно смелых людей».
   А три исключительно смелых человека и не знали, что им делать: радоваться ли благополучному возвращению домой или печалиться, что так и не привезли они Земле новых камней из кратера Фра-Мауро, где замышлялась их посадка.
   Джеймс Ловелл, обычно не склонный к глубокомыслию, сказал:
   – Все можно сделать, если нужно. И то, что было сделано, следует считать достижением «Аполлона-13».
   Командиру было уже 42 года, он понимал, что для астронавта это многовато, и, конечно, было обидно, что не удалось повидать Луну. Другой мог бы утешиться тем, что стал первым из людей, облетевшим ее дважды, но Ловелла это не утешало. После полета он стал работать заместителем директора отдела науки и прикладных исследований Центра им. Джонсона в Хьюстоне, а в 1973 году ушел из НАСА и стал президентом компании, обслуживающей Хьюстонский порт. Теперь в его подчинении был не один маленький «Аполлон», а десятки буксиров и кранов. Потом Ловелл стал президентом фирмы средств связи «Фиск телефон системе инкорпорейтед». Летом 1975 года я случайно познакомился в доме Томаса Стаффорда с женой Ловелла и спросил ее, не собирается ли Джеймс еще раз слетать в космос.
   – О, вы знаете, мне кажется, после всего, что он пережил, ему не хочется еще раз испытывать судьбу, – ответила она.
   Джон Суитжерт думал так же. Он решил стать крупным правительственным чиновником, поселился в Вашингтоне и работал в комиссии по науке и технике Палаты представителей конгресса США. А потом все-таки вернулся в НАСА: не отпускала его космонавтика...
   Фред Хейс сразу остался в НАСА, работал над программой челночного корабля «Шаттл» и по-прежнему числился в отряде астронавтов. Летом 1977 года вместе с астронавтом Чарльзом Фуллертоном Фред испытывал «Спейс-Шаттл» в свободном полете, когда его сбрасывали с самолета «Боинг-747». А с 1979 года решил заняться большим бизнесом и стал вице-президентом одной из самых могучих авиакосмических корпораций США «Грумман корпорейшн» – как раз той, которая делала лунную кабину, спасшую ему жизнь...
   Ну а дальше все было, как заведено: специальная комиссия установила, как и почему произошло короткое замыкание, которое привело к взрыву кислородного бачка, были сделаны выводы, внесены конструкторские коррективы, все новации тщательно испытаны, наконец, было объявлено, что никаких препятствий к следующему полету нет.
   – На «Аполлоне-13» лежит пятно. Мы надеемся, что полет «Аполлона-14» сотрет его, – сказал командир нового космического корабля Алан Шепард.
   Шепарда знала вся Америка. Через 25 дней после полета Гагарина он впервые совершил пятнадцатиминутный суборбитальный полет в капсуле «Меркурий». Единственный из ветеранов первой группы астронавтов он оставался в строю, когда начались полеты на Луну.
   – Космос – для настоящих парней, и я хочу быть с ними, – говорил Алан. Он очень хотел побывать на Луне, и его не смогли остановить ни серьезная болезнь уха, ни возраст: ему исполнилось 47 лет – он был старейшим из американских астронавтов. Намекая на это последнее обстоятельство, друзья из стартовой команды подарили ему костыль.
   На Луну Шепард летел вместе с Эдгаром Митчеллом, командором военно-морской авиации и доктором астронавтики. На окололунной орбите их должен был ждать майор Стюард Руса – рыжий, как огонь, летчик-испытатель, который был на 10 лет моложе своего командира.
   Экипаж готовился давно и тщательно, доктору Бэрри надоели насморки, гриппы и краснухи, и он установил перед стартом жесточайший карантин. Астронавтам были запрещены встречи даже с их детьми. Когда они шли по коридорам корпуса, где проходили занятия, громкоговорители оповещали об их движении, и люди прятались от них, как от прокаженных. Они терпели все. Их ждал кратер Фра-Мауро, один из самых древних кратеров Луны, по мнению ученых, упорный Фра-Мауро, который не дался Ловеллу и Хейсу.
   31 января 1970 года они стартовали с 40-минутным опозданием: помешали гроза и ливень. Все шло нормально поначалу, и неприятности начались в тот момент, когда полагается начинаться всем неприятностям, когда их не ждут. Произошла заминка при перестыковке – той самой досадной, но необходимой операции, которой нельзя было избежать. Лунная кабина не хотела стыковаться с командным модулем. Попытка следовала за попыткой, но ничего не получалось. Уже начали поговаривать, что высадку отменят и что в лучшем случае им разрешат лишь облет Луны. Астронавты были ужасно раздосадованы: все делали правильно, а не получалось. Они уже готовы были, облачившись в скафандры, выйти в открытый космос, чтобы оттуда состыковать непокорную кабину, но шестая попытка наконец увенчалась успехом.
   Прилунение проходило по той же схеме, что и прежде: сначала лунную кабину вел автомат, у поверхности Шепард взял управление на себя. Несмотря на некоторую нервозность обстановки – дважды зажигался аварийный сигнал, – Шепард проявлял редкостное хладнокровие, его пульс в момент посадки не превышал 80 ударов в минуту, при норме – 72. Он работал так, будто до этого сажал на Луну ракетные корабли несколько лет подряд.
   Место для посадки было выбрано очень сложное, вокруг было много камней, некоторые глыбы высотой до 6 метров. Шепард тем не менее отыскал пологий склон с наклоном примерно 8 градусов и посадил кабину в 59 метрах от теоретической расчетной точки14. По словам астронавтов, при посадке поднялось огромное облако бурной пыли. Пыли было очень много, «ноги» посадочной ступени глубоко зарылись в нее. Мелкая, как тальк, пыль покрывала все вокруг.
   – Долгим был путь, но наконец мы здесь, – весело сказал Шепард, делая шаги по Луне. – У нас на базе Фра-Мауро прекрасный солнечный день...
   Научная программа полета была довольно обширной и напряженной. В общей сложности им предстояло выполнить около 200 различных больших и маленьких заданий. Потом подсчитали – они не выполнили только десять.
   Если предыдущие путешественники по Луне отмечали легкость своих передвижений, отказывались от отдыха и даже позволяли себе разные шуточки, то Шепард и Митчелл работали крайне напряженно и самоотверженно.
   Особенно досталось им во время второй лунной вылазки, когда они должны были подняться на вершину кратера Коун. Сначала Эд Митчелл храбрился:
   – Кажется, вы проиграли, ребята, – говорил он дежурным операторам в Хьюстоне. – Я думаю, что подняться на кратер будет не так уж трудно...
   – Поживем – увидим, – ответил Центр управления.
   Это было не так просто сделать, как казалось. Погрузив на двухколесную ручную тележку приборы и инструменты, они двинулись в путь. Местность была очень пересеченной. Нельзя было отыскать даже 10-метровую ровную площадку – повсюду ямы, кратеры и нагромождения камней. Они делали привалы, во время которых работали с приборами. Чем ближе подходили они к кратеру, тем больше становились камни. Резиновые шины тележки или зарывались в пыль, или натыкались на камни, ее часто приходилось тащить на руках. Пульс поднялся у Шепарда до 150, а у Митчелла – до 158 ударов в минуту. Система охлаждения скафандров не могла побороть жарких солнечных лучей: температура внутри достигла 27 градусов.
   – Тяжело, очень тяжело, – говорил терпеливый Шепард. Хьюстон приказал сделать еще один привал. Тут они заспорили. Шепард настаивал на возвращении, Митчелл хотел идти дальше.
   – Мы не можем вернуться назад, не заглянув в глубь кратера, – говорил он.
   Земля приказала возвращаться. На обратном пути измученные астронавты сбились с дороги и потеряли знакомые ориентиры. В Хьюстоне тревожились: у Эда был завышен расход кислорода. Наконец путешественники выбрались на место, откуда был виден лунный модуль. Последние 400 метров они преодолевали 25 минут.  (А.Х.: В ходе современных исследований поверхности Луны с помощью Лунного Орбитального Разведчика был получен ответ на вопрос, почему астронавтам не удалось заглянуть в кратер Коун.)
   Сложные природные условия ломали график, составленный на Земле, и мешали уложиться в отмеренные сроки. Шепард назвал лунный поход «бегом против часовой стрелки». Они едва держались на ногах от усталости, когда достигли лунной кабины, а первое, что они услышали от Руса, когда встретились с ним на окололунной орбите, было:
   – Вы что-то несколько похудели, ребята, с тех пор, как я видел вас последний раз...
   Когда Хьюстон попросил их сфотографировать Луну, они отказались, сославшись на усталость.
   Обратная дорога к Земле прошла без приключений. Жители австралийского города Окленда 9 февраля видели в небе полет огромного, ярко светящегося болида – это «Аполлон-14» возвращался домой. Вертолетоносец «Нью-Орлеан» выловил их в районе островов Самоа.
   В НАСА считали, что отсутствие на Луне микроорганизмов – факт доказанный. Однако национальная Академия наук США, за которой тут было последнее слово, настаивала на карантине. Договорились, что это будет последний карантин, впрочем, Шепарду и его друзьям, живущим в герметическом фургоне, было не легче от этой договоренности.
   Два слова о дальнейшей судьбе астронавтов.
   Алана Шепарда всегда считали человеком везучим и оборотистым. Еще до полета на Луну он, по словам журнала «Ньюсуик», проявил большой талант по части «делания денег». Шепард занимался банковскими операциями, скупал земельные участки и акции разных компаний. После полета на Луну Шепард получил звание контр-адмирала, а в 1974 году вышел в отставку и целиком посвятил себя коммерции. Он был первым астронавтом-миллионером. В фешенебельном районе Хьюстона Ривер Оакс стоит его роскошная вилла ценой 200 тысяч долларов. В Хьюстонском центре мне советовали непременно посетить хотя бы один из восьми его магазинов хозяйственных товаров. Когда о нем говорят, улавливаешь наряду с уважением (раз человек умеет «делать деньги», он заслуживает уважения) и какую-то легкую иронию. Маленький городок, где он родился, переименовали в его честь. Но сделали это не так лобово, как у нас – древний Гжатск вдруг стал Гагарином. Городок называется Спейстауном – космическим городком. К чести Шепарда, президент фирмы «Уиндуорд» вел себя довольно скромно, считая, что печать и телевидение должны рассказывать о конкретных достижениях космонавтики, а не о тех, кто побывал на Луне.
   – Мы не герои, – говорил Шепард. – Просто мы люди, которым посчастливилось проехаться до Луны и обратно за казенный счет...
   Алан Шепард умер в 1998 году в возрасте 75 лет. Совсем по-другому сложилась судьба Эдгара Митчелла. Он ушел сначала из НАСА, потом из дома, снова женился, отпустил бороду и усы и резко изменил весь образ жизни. В калифорнийском городе Пало-Альто Эд основал Институт психических наук, где он занимается вопросами парапсихологии, телепатии и т.п. Он считает, что человечество будет счастливо только тогда, когда научится понимать скрытую сейчас от людей механику психических процессов. Работает много: читает лекции, пишет статьи, встречается с учеными. Все это не помешало Митчеллу возглавить собственную фирму «Эдгар Д.Митчелл энд ассошиэйтс» во Флориде.
   Стюард Руса остался в космонавтике. Он был дублером пилотов командных модулей двух последних «лунных» «Аполлонов». В 1976 году он вышел в отставку, хотя ему было только 43 года, и уехал жить в Грецию. Одновременно Стюард – вице-президент компании «Интернэшнл афферс».
   Заканчивая рассказ об этой экспедиции, хочу остановиться на одной детали, подмеченной многими наблюдателями. Начиная с «Аполлона-11», происходит резкий спад всякого общественного интереса к лунной космической программе. Даже во время посадки Конрада и Бина, которая проходила ночью, почти никто не включал телевизоры, а когда людей спрашивали, почему они были столь равнодушны, отвечали так:
   – Я это уже видел...
   – Я знаю все, что должно быть, вряд ли будут неожиданности.
   Более того, многие американцы присылали на телевидение протесты, осуждая отмену запланированных передач, вместо которых шла прямая трансляция с «Аполлона-12».
   То же было и дальше. Если старт «Аполлона-11» освещали 3497 журналистов, «Аполлон-12» – 2226, то на старт следующего, тринадцатого «Аполлона» приехали лишь 1518 репортеров. Площадки для именитых гостей и должностных лиц были не заполнены. Вместо миллиона туристов в июле 1969 года в апреле 1970-го едва ли можно было насчитать 100 тысяч. «Нью-Йорк таймс» признала, что интерес к старту «оказался минимальным». Корреспондент агентства «Франс Пресс» перечисляет три причины упадка общественного интереса:
   1. Полеты стали обычным делом.
   2. Очень немногих интересуют их научные аспекты.
  3. Многие считают, что это напрасная трата денег, которые можно было бы использовать на что-то другое.
   Потеря общественного интереса не просто огорчала американских астронавтов, она сокращала их доходы. Я уже говорил, что контракты с издателями газет и журналов давали им иногда больше, чем платило НАСА. Джон Гленн – первый американец, совершивший орбитальный полет вокруг Земли, получил в 1960 году от НАСА 15 тысяч долларов, а от издателей – 17 тысяч. В общей сложности все американские астронавты с 1959 по 1972 год получили только от трех издателей около 5 миллионов долларов. Теперь времена менялись. «Юнайтед Стейтс энд Уорлд рипорт» свидетельствовал: «Ослабление интереса общественности означало для американских астронавтов потерю когда-то очень прибыльного источника доходов – исключительных контрактов с издателями на рассказы о личных впечатлениях».
   Катастрофа «Аполлона-13» повысила интерес к этому полету, но в нем появились какие-то «спортивные» ноты: «долетят – не долетят». Интерес был совсем не тот, о котором мечтал Кеннеди, когда говорил об общенациональной задаче.
   Установили, что прогулки Шепарда и Митчелла по Луне смотрело лишь 45 процентов зрителей, интересовавшихся полетом «Аполлона-11». Эти полеты превращались для обывателя в дорогостоящее шоу, которое приятно щекотало нервы, поскольку на экране были не декорации, а подлинные лунные скалы.
   Представление об этих передачах, как о шоу, усиливалось и самой манерой демонстрации. Газеты писали по этому поводу: «Весь этот сверхъестественный показ можно назвать одним из величайших достижений телевидения, которое омрачала лишь тенденция некоторых дикторов вторгаться со своими навязчивыми комментариями и то, что некоторые телестанции то и дело прерывали передачи многочисленными рекламными вставками, как будто бы это был какой-то старый фильм из тех, что показывают поздним вечером».
   Давно став «крупным бизнесом» в сфере промышленности и экономики, программа «Аполлон» от полета к полету все больше и больше становилась «крупным бизнесом» и в системе духовной жизни американцев. Когда стало ясно, что финансовые затруднения не позволят выполнить лунную программу целиком и, очевидно, придется поставить точку на «Аполлоне-17», моментально нашлись люди, которые объявили о продолжении этих путешествий на коммерческой основе. Я не говорю о мошенниках, которые задолго до этого организовали в разных странах мира дутые акционерные общества по продаже участков на Луне. Эти наследники «Рогов и копыт» Остапа Бендера рассчитывали лишь на отдельных простаков. Теперь речь шла уже о солидном предприятии, возглавляемом солидными фирмами. Крупнейшие авиакомпании США «Пан-Америкэн» и «Транс Уорд эйрлайнз» открыли прием заказов на лунные путешествия. Была даже подсчитана стоимость билета «Земля – Луна». Исходя из авиатаксы – 6 центов за милю – получилось, что путешествие «туда» обойдется в 14 тысяч долларов. Обратную дорогу пока в расчет не принимали.
   В Хьюстоне некая энергичная дама – Барбара Маркс-Хаббард, дочь крупного фабриканта игрушек, организовала так называемый «Комитет будущего», в задачу которого входила организация на частные средства коммерческой экспедиции на Луну с последующей распродажей лунных камешков.
   «Аполлон» – первооткрыватель, духовный наследник Христофора Колумба, идейный продолжатель загорелых и обветренных пионеров дальнего Запада – ведь так было задумано авторами программы, – на глазах превращался в коммерсанта.


Глава VIII

Верхом на «лунном скитальце»

   Надо отметить, что с технической точки зрения космические корабли лунной серии не были простым повторением друг друга. Несмотря на затруднения с ассигнованиями, НАСА всякий раз изыскивало средства для усовершенствования и модернизаций, которые на инженерном языке называются «доводкой машины». В каждом следующем корабле старались учесть замечания предыдущих экипажей. Иногда дело касалось пустяков. Телеоператор в Хьюстоне, например, с трудом мог отличать Армстронга от Олдрина – ведь лица закрывал зеркальный светофильтр, а многослойные доспехи скрадывали характерные особенности фигуры. Поэтому Шепард имел на рукаве яркие красные полосы, которые сразу отличали его от Митчелла. Алан Бин жаловался на сухость во рту во время лунной прогулки и просил предусмотреть в будущем возможность пить в скафандре. Это было сделано уже в «Аполлоне-12». Маленький бачок с 225 граммами воды был смонтирован внутри шлема. Чтобы напиться, астронавту надо было лишь повернуть голову и взять в рот мундштук. Изучались и чаще всего принимались предложения астронавтов по усовершенствованию различных систем корабля и оборудования, с которым им приходилось работать на Луне.
   Пожалуй, наибольшим переделкам подвергся «Аполлон-15». Командный модуль этого корабля был существенно модифицирован, ресурс полета повышен до 16 суток. Это привело к его утяжелению на 900 килограммов. Теперь командный модуль весил уже 30 тонн. Одновременно была усовершенствована лунная кабина. Время ее возможного пребывания на Луне измерялось теперь 72 часами, то есть увеличилось вдвое. Вес кабины дошел до 16,3 тонны.
   Эта кабина позволила астронавтам взять на Луну различных грузов на 180 килограммов больше.
   Для снижения вероятности пожара кислородная атмосфера внутри корабля разбавлялась азотом, и лишь после выхода на орбиту астронавты дышали чистым кислородом.
   Были доработаны скафандры. Конструкторы старались придать им большую гибкость, дать свободу шее, плечевому поясу, суставам рук и ног. Одновременно старались где только возможно сэкономить на весе космических костюмов. Скафандр пилота командного модуля весил 16 килограммов. Лунный скафандр со всеми его системами терморегулирования, жизнеобеспечения, связи, с основным и аварийным запасом кислорода невозможно назвать «костюмом», «одеждой». Да и цена во много раз превышала стоимость самых роскошных туалетов: первый, самый «простенький», скафандр Ширры стоил около 100 тысяч долларов, а усовершенствованный лунный – что-то около 300 тысяч. Это был не костюм, а 93-килограммовая машина, внутри которой находился человек. Основной вес – 64 килограмма – приходился на ранцевую систему, позволявшую теперь продлить лунные прогулки до 7 часов. Помощник директора НАСА по пилотируемым полетам Джордж Мюллер называл этот скафандр «самым миниатюрным в мире пилотируемым космическим кораблем». Если в одном скафандре вдруг отказывала система охлаждения, его можно было подключить к другому, исправному скафандру.
   В 1973 году в Хьюстонском центре пилотируемых полетов мы посетили лабораторию, где разрабатывались системы жизнеобеспечения лунных скафандров. Нашим гидом любезно согласился быть руководитель этих работ мистер Смайли. Он показывал нам альбом, страницы которого представляли собой последовательные слои лунного скафандра: противопожарный тефлон, стекловолокно, кептон – материал на металлической основе, нейлон, поддерживающий форму скафандра, прочные ткани, препятствующие его разрыву за счет внутреннего избыточного давления, и т.п.
   Долго искали в Хьюстоне наиболее эффективное покрытие для прозрачного забрала лунного шлема. Слепящие лучи солнца требовали сильного светофильтра, но светофильтры неизбежно искажали цвета, а следовательно, описания лунных ландшафтов, сделанные астронавтами, тоже были искажены. После долгих поисков удалось найти материал, который легко напылялся на прозрачный пластик и не искажал цветов. Им оказалось... чистое золото! В лаборатории острили, что теперь только золото оправдало звание металла благородного.
   Постоянно шли поиски наилучшего материала для изогнутого прозрачного окошка в шлеме перед лицом астронавта, пока наконец был подобран пластик, необычайно хорошо сопротивляющийся удару. По наущению мистера Смайли и при полном веселье собравшихся вокруг я безуспешно пытался разбить молотком пластину из этого пластика. Право на использование нового материала у НАСА потом купили фирмы, изготовляющие детские игрушки.
   Но самым главным отличием от всех предыдущих полетов был «лунный скиталец», так прозвали журналисты маленький электрический двухместный вездеход, который позволял значительно увеличить район исследований.
   Говорили об этом аппарате очень давно. Летом 1967 года НАСА собрало в университете города Санта-Крус несколько ведущих ученых, изучавших Луну, которых попросили высказать свое мнение о наиболее эффективном транспортном средстве для передвижения по Луне. Мнения специалистов разделились. Одни рекомендовали маленький одноместный ракетоплан, другие – электромобиль. Прикидочные расчеты показывали, что ракетоплан весом около 200 килограммов сделать проще и стоить он будет дешевле. Компания «Белл Аэросистемс» даже сконструировала один такой ракетопланчик, и в феврале 1968 года он проходил испытания в исследовательском центре НАСА Ленгли. Одновременно фирмы «Боинг» и «Бендикс» работали над электровездеходом. Его испытания показали надежность этой машины, и ее начали дорабатывать.
   Американские инженеры должны были преодолеть определенный психологический барьер, который в свое время стоял и перед их советскими коллегами, создателями «Луноходов». С одной стороны, аппарат должен был быть абсолютно надежен, с другой – уменьшенная в шесть раз сила тяжести на Луне позволяла пересмотреть привычные земные нормы прочности и получить значительный выигрыш в весе аппарата. К моменту старта «Аполлона-15» такой вездеход был наконец построен. В штате Монтана, в горном ущелье, напоминавшем по рельефу Луну, «скиталец» успешно прошел все испытания15. Четырехколесный электромобиль, который вместе с экипажем весил 690 килограммов, был оборудован двумя антеннами и приемно-передающей аппаратурой для прямой связи с Землей, теле-, кино– и фотокамерами, электробуром, контейнерами для инструментов и образцов лунных пород.
   Все эти усовершенствования и дополнения стоили довольно дорого, и «Аполлон-15» вошел в историю американской космонавтики как самый дорогой полет: он обошелся в 445 миллионов долларов16.
   Старт этого космического корабля состоялся 26 июля 1971 года, и без всяких отклонений от программы через три дня экипаж достиг окрестностей Луны. Командиром этого экипажа был уже известный нам Дэвид Скотт – один из пяти17 астронавтов, дважды стартовавших на «Аполлонах». Вместе с ним летели два новичка: пилот командного модуля майор Альфред Уорден и пилот лунной кабины подполковник ВВС Джеймс Ирвин. Биографии обоих новичков были похожи и в какой-то мере стандартны для американских астронавтов. Оба окончили Мичиганский университет, оба получили звание магистра наук по аэронавтике и приборостроению, оба были летчиками-испытателями, наконец, оба были приняты в отряд астронавтов во время пятого набора в апреле 1966 года. Уордену было 39 лет, он имел двух детей и был в разводе, Ирвину – 41 год, у него было четверо детей, и он был женат – вот, пожалуй, главные различия в их анкетах.
   Скотт и Ирвин должны были посадить «Фалкон» – так они окрестили лунную кабину – в районе Моря Дождей, которое, как предполагали геологи, образовалось от удара огромного метеорита.
   Здесь надеялись обнаружить наиболее древние лунные породы. Дэвид Скотт, тренировавшийся очень много, был известен в отряде астронавтов как большой мастер пилотирования лунной кабины. Инструкторы шутили, что он может посадить ее так плавно, что не сработают даже щупы-контакты на «ногах» «паучка». И действительно, он сел мастерски, предварительно отыскав в скалах «хорошее местечко». Вертикальная скорость спуска не превышала 40 сантиметров в секунду.
   – Контакт! О'кей, Хьюстон! «Фалкон» на плато Хэдли! – доложил Дэвид. Взглянув в иллюминатор, он добавил: – Скажите всем геологам, которые собрались в задней комнате, чтобы приготовились. У нас здесь будет для них кое-что существенное...
   Вокруг Лунной кабины с трех сторон возвышались отроги лунных Апеннин. На западе находилось похожее на каньон ущелье Уэдли глубиной около 400 метров. Базальтовая площадка, которую выбрал для посадки Скотт, была известна под названием «Гнилое болото», породы которого, по предположению селенологов, имели возраст до 4-5 миллиардов лет. Кстати, предположение это подтвердилось после анализа доставленных на Землю образцов.
   Наладив «скитальца», Скотт и Ирвин отправились путешествовать. Довольно быстро у вездехода отказала система поворота передних колес, и пришлось приноравливаться управлять им только с помощью задних колес. Несмотря на помехи, астронавты передвигались со скоростью до 14 километров в час. Это позволило им за три вылазки осмотреть довольно большой участок. Если максимальное удаление от лунной кабины составляло у Армстронга и Олдрина 60 метров, У Конрада и Бина – 420 метров, у Шепарда и Митчелла – километр, то Скотт и Ирвин уезжали от нее на пять километров.
   На второй день они совершили самую дальнюю вылазку в район кратера Спур.
   – Смотри, Джо, – весело крикнул Скотт Ирвину, – мы, кажется, нашли то, за чем приехали. Это просто золотая жила!
   Вокруг лежали россыпи очень интересных камней разного цвета, среди которых они нашли и блестящий кристалл анортозита – минерала, подтверждающего древнее происхождение окружающих пород.
   С помощью электробура астронавты должны были добыть две уникальных трехметровых колонки грунта. Сначала дело продвигалось хорошо, но на глубине двух с половиной метров бур застрял. Ирвин безуспешно пытался вытащить его, потом тащили вдвоем. Измучились, вспотели, хотя поставили регулятор системы охлаждения на максимум.
   – Неужели эта трубка с грунтом так важна, что стоит тратить на нее столько времени? – раздраженно спросил Скотт.
   Хьюстон просил все-таки достать трубку. Дальше все было как в детской сказке про репку: по команде Дэвида «раз-два – взяли!» бур вытащили.
   Отдавая дань уважения своим советским коллегам, Скотт и Ирвин нарекли один из небольших кратеров вблизи места их посадки именем советской орбитальной станции «Салют». Они оставили на луне табличку с фамилиями 14 советских и американских космонавтов, отдавших жизнь делу изучения Вселенной.
   Время между лунными путешествиями было заполнено разным мелким ремонтом, поскольку или сами они, или Хьюстон, по докладам телеметрии, постоянно обнаруживали какие-нибудь неполадки. Последняя была наиболее серьезной: уже в момент приводнения в 530 километрах от Гавайских островов из трех парашютов один не раскрылся. Скорость приводнения вместо 8,5 метра в секунду выросла до 9,7 метра в секунду и вызвала 16-кратную перегрузку. Астронавтов успели предупредить, что посадка произойдет «не по штатному расписанию», но в конце концов все обошлось благополучно: целыми и невредимыми Скотт, Уорден и Ирвин были доставлены на борт авианосца «Окинава». Они радовались не только потому, что успешно выполнили всю программу, но и потому, что теперь не надо было высиживать две недели в карантине.
   Я чувствую некий шаблон, когда пишу о том, чем занимались астронавты после лунных экспедиций, сам ощущаю некоторую заданность, но в то же время думаю, что читателю будет интересно узнать о том, чем они занимались, свершив главное дело своей жизни.
   После полета Скотт два года работал по программе «Аполлон» в Хьюстоне, а затем стал директором летно-исследовательского центра имени Драйдена в Калифорнии. Одновременно занимался и коммерцией. Его лунный товарищ Альфред Уорден тоже перебрался в Калифорнию, а потом стал вице-президентом одной авиационной компании в Колорадо-Спрингс. Вскоре, однако, разразился крупный скандал. Оказалось, что экипаж «Аполлона-15» замешан в крупной филателистической афере, когда на марочный рынок были негласно переданы несколько сот конвертов, летавших на Луну. Все трое вынуждены были уйти в отставку. Альфред Уорден, как Коллинз и Олдрин, тоже начал писать. Он издал сборник стихов и написал книгу о космосе для детей. Джеймс Ирвин перенес инфаркт. Он организовал религиозную секту «Высший полет» и целиком посвятил себя проповеди христианства. Я вспоминаю рассказ Юрия Гагарина, как старушки в Гжатске расспрашивали его, не видел ли он Бога, и когда Юрий сказал, что не видел, очень расстроились. Интересно было бы послушать, что рассказывает Джеймс своим старушкам.
   Мой приятель – чикагский издатель Майкл Моргулис хорошо знает Джеймса, и когда я несколько месяцев жил в Чикаго, все обещал, что организует нашу встречу, но Ирвин уехал куда-то далеко, так мы, к большой моей печали, и не встретились. А может, еще и встретимся...
 
   – Вот ты какое, таинственное и неизвестное плоскогорье Декарта! – воскликнул патетически маленький человек в неуклюжем белом скафандре, опустившийся по лесенке лунного модуля «Орион» вечером в пятницу 21 апреля 1972 года.
   Это был Джон Янг, космонавт из экипажа Стаффорда, с которым я обещал вас познакомить поближе, когда рассказывал о полете «Аполлона-10». Теперь он стал командиром «Аполлона-16», на котором совершал свой четвертый полет в космос. За десять лет, отданных космонавтике, Янг дважды летал на кораблях «Джемини» (с Гриссомом и Коллинзом), потом на «Аполлоне-10», и если бы не годы – ему шел 42-й, – и если бы не обстоятельства – это был предпоследний полет к Луне, – он бы с удовольствием слетал и в пятый раз. Впрочем, почему только «в пятый»? В пятый раз он слетал, как командир самого первого «Шаттла», в апреле 1981 года, а в 1983 году на «Колумбии» он летал со своими пятью товарищами (один из них – Уильф Мербольд – был первым гражданином ФРГ в космосе) в шестой раз. Джон Янг – абсолютный чемпион, никто в мире не летал в космос шесть раз. (А.Х.: Этот рекорд продержался недолго.) Еще с 1974 года Джон стал командиром группы космонавтов в Центре пилотируемых полетов им. Джонсона в Хьюстоне.
   В попутчики Янгу достались новички: Маттингли и Дьюк. Тот самый дублер Дьюк, который заболел краснухой и заразил Маттингли, из-за чего последнего и отстранили от полета на «Аполлоне-13» (А.Х.: Да не был Маттингли заражён, он всего лишь не имел иммунитета! Не надо искажать факты). Так что именно благодаря Дьюку Маттингли избежал всех волнений во время катастрофы в космосе.
   Пилот командного модуля Томас Маттингли окончил университет, а потом служил в военно-морской авиации. В отряде он слыл здоровяком и убежденным холостяком, но инцидент с краснухой и женитьба в 1970 году поменяли его характеристики. Инженер до мозга костей, он прекрасно знал технику, выбрав себе девиз «не рассчитывай на случай!», с успехом подтвердив его во время своих полетов на кораблях многоразового использования «Шаттл» в 80-х годах.
   Пилот лунной кабины Чарльз Дьюк, худенький, остроносенький, веселый, учился в Бостоне в Массачусетском технологическом институте, затем с отличием окончил Военно-морскую академию и пользовался в Хьюстоне заслуженным уважением за свои глубокие, разносторонние знания. Это единственный американский астронавт, который назвал чтение своим любимым занятием.
   Оба новичка пришли в отряд астронавтов в апреле 1966 года, когда завершилась программа «Джемини», вместе с уже известными вам Хейсом, Митчеллом, Русой, Суитжертом, Уорденом и другими «аполлоновцами».
   Янг был капитаном I ранга, Маттингли – капитан-лейтенант, Дьюк – подполковник. Перед стартом один геолог, намекая на столь милитаризированный экипаж, заметил Янгу:
   – Ты не мог бы вытоптать на лунной пыли слова: «Долой армию»?
   – Я вытопчу любые слова, какие вы хотите, кроме слова «Помогите!» – ответил Янг.
   Командир тревожился не случайно. Он был очень раздосадован переносом старта с 17 марта на 16 апреля из-за поломок механизмов отделения лунного отсека и погрешностей в работе бортовых батарей. Потом выяснилось, что его собственный скафандр перенапрягается, когда он наклоняется, и скафандр отправили обратно на завод для доделок. Старт и полет к Луне прошли нормально. Они уже расстыковались, когда неисправность запасной системы регулирования тяги двигателя заставила астронавтов задержаться на орбите спутника Луны. Пока на Земле анализировали возможные последствия этой неисправности, они совершили три незапланированных витка. Наконец через 6 часов посадка была разрешена, к великой радости Янга и Дьюка.
   Примерно в это же время произошел один забавный случай. Во время передачи информации с «Аполлона-16» через станцию слежения в Мадриде Хьюстону в систему неожиданно включился телефонный мастер, который чинил телефоны в Мадриде. Можно себе представить, как рассвирепели в Хьюстоне!
   Подлет к Луне проходил в сосредоточенном молчании. Участок посадки оказался загроможденным крупными камнями, дважды Дьюк предупреждал Янга об особо опасных глыбах. Несмотря на это, посадка была проведена с большим искусством: фактическая точка прилунения лежала всего в 150 метрах севернее и в 215 метрах западнее расчетной точки.
   – Мы снимаем шляпу перед баллистической группой, – передал на Землю Янг. Оглядев окрестности, покрытые камнями, он добавил: – Нам не придется далеко ходить, чтобы собрать образцы, они у нас под носом...
   Поломка остронаправленной антенны на корпусе лунной кабины не позволила вести телерепортажи о первых работах на Луне. Но это не печалило астронавтов, они были веселы, шутили и с юмором относились ко всем неудобствам своего лунного существования. Янгу, например, страшно надоел апельсиновый сок с калием: «За 10 лет я не выпил столько сока, сколько за дни полета. До конца жизни не возьму в рот ни капли апельсинового сока».
   Площадка вокруг лунной кабины была покрыта слоем пыли. «Это не самое чистое место, которое мне приходилось видеть в своей жизни», – передал Янг. Когда Дьюк уронил один прибор, пыль, по его словам, поднялась такая, «как будто взорвалась бомба».
   После развертывания комплекса приборов и бурения трех скважин глубиной в 3 метра астронавты отправились в путешествие на своем электрическом экипаже. Камни заставили их снизить скорость до 6 километров в час. Большие неудобства вызывала тряска. Янг сказал, что поездка на луноходе очень напоминает катание на верблюде. Видно было, что луноход не был подготовлен к такой дороге. Вышли из строя индикатор дифферента (что мешало, по словам астронавтов, иногда понять, происходит спуск или подъем), вся система навигации (возвращались по своей колее), а потом еще отлетело одно крыло, и лунных путешественников совсем засыпало пылью. Хорошо, что в «скитальце» был предусмотрен специальный контейнер со щетками.
   Плато Декарта не случайно выбрали для посадки пятой лунной экспедиции. Именно здесь селенологи предполагали обнаружить следы вулканической деятельности и... не обнаружили. Янг и Дьюк тщательно искали кристаллические образцы, которые могли бы подтвердить наличие вулканизма. Несколько раз они ошибались, принимая за кристаллы брекчии, и геологи, контролирующие их работу по телевидению, поправляли их.
   Однажды Дьюк после изобличения в ошибке воскликнул в досаде:
   – Если и этот образец окажется не кристаллическим, я немедленно покончу самоубийством, разгерметизировав скафандр!
   Потом, уже на Земле, выяснилось, что только три или четыре образца из без малого сотни килограммов, доставленных в Хьюстон, могут истолковываться как продукты вулканизма.
   Надо сказать, что, работая с образцами лунного грунта, ученым не следовало торопиться с выводами. Конрад и Бин привезли на Землю один камень, который обнаружил слабую намагниченность. Одни специалисты утверждали, что она естественная, другие – что возникла за время транспортировки. Спор взялись разрешить Янг и Дьюк. Они взяли с собой предварительно размагниченный камень, привезли его на Луну, а потом снова доставили в Хьюстон. Оказалось, что намагниченность наводится магнитным полем корабля.
   Несмотря на большой объем выполненных исследований, следует отметить, что как раз этот экипаж проявлял некоторую небрежность в работе. Правда, оправданием ему могут служить частые отказы техники. За 11 суток полета было зарегистрировано более 20 неполадок, то есть больше, чем во время всех предыдущих полетов, не считая аварийного «Аполлона-13». И все-таки о небрежности говорить можно.
   По просьбе геологов была взята колонка грунта длиной 2,7 метра из места, которое постоянно находилось в тени. Геологи предполагали, что этот грунт, укрытый от солнечных лучей, мог сохранить какие-то летучие вещества. Астронавты потеряли герметичный контейнер для керна и тем самым сорвали опыт.
   Во время экспедиции на «Аполлоне-15» были измерены тепловые потоки, идущие из недр Луны. Они оказались в 2,5 раза больше, чем ожидалось. Проделать тот же опыт поручили и «Аполлону-16» для проверки и сравнения, но Янг по неосторожности порвал кабель, соединяющий прибор с блоком телеметрии, и Земля не могла ничего узнать. Дьюк уронил контейнер с приборами, и они откатились в небольшой кратер. Контейнер достали, но работать лучше после этого приборы не стали.
   Своеобразными дополнительными экспериментами для сейсмологов был точно рассчитанный сброс на Луну последней ступени ракеты-носителя и взлетной ступени лунной кабины после перехода астронавтов в командный модуль. Удары этих конструкций регистрировались оставленными на Луне сейсмографами и помогали ученым разобраться в строении нашего естественного спутника. На этот раз астронавты не смогли скорректировать траекторию последней ступени. Она упала неизвестно где и неизвестно когда. У взлетной ступени лунной кабины астронавты забыли установить один из переключателей, и она осталась на окололунной орбите. Когда она упадет, сказать нельзя, так как ресурс ее радиопередатчика давно исчерпан.
   Как и экипаж Скотта, «Аполлон-16» должен был выпустить на орбиту вокруг Луны маленький автоматический спутник. Этого сделать как следует тоже не сумели: заниженный по орбите спутник вместо года просуществовал всего 35 дней.
   После того как экипаж «Аполлона-16» приводнился менее чем в двух километрах от авианосца «Тикондерога», установив новый рекорд точности посадки для «Аполлонов», и радостный Янг передал, что астронавты находятся «в отличном, великолепном, превосходном» состоянии, ни у кого не хватило духу припомнить отважной тройке все эти грехи. Тем более что общий объем научной информации, привезенной ими, был очень велик. Кой-какие газеты высказывали «некоторое сожаление», но общий тон комментариев сводился к древней формуле «победителей не судят». Журналисты, правда, отметили, что президент Р.Никсон, нарушая традицию, не произвел Янга в контр-адмиралы. Но этому было объяснение: в последние годы Янг дважды повышался в чине.
   Однако простительный, конечно, и в принципе незначительный ущерб, который нанес экипаж «Аполлона-16» научной программе исследований Луны, еще более усугубил те весьма значительные обострения отношений в среде исполнителей и руководителей этой программы, которые наблюдались уже давно.
   Среди множества названных и не названных в этой книжке противоречий программы «Аполлона» было еще одно, весьма существенное, заключающееся в простом вопросе: кто должен летать на «Аполлонах»? Если лунные экспедиции действительно предназначены выполнить большой объем научных исследований, то не резоннее ли посылать на Луну ученых и инженеров? Или упрощенно – почему бы штатским не летать с военными? Из 12 экипажей (включая экипаж, погибший на тренировке), смешанных было только 6. На кораблях «Аполлон» военные летали 29 раз, гражданские – 7 раз. Среди этих семи были и такие асы-профессионалы, как, например, Армстронг или Бранд, ушедшие из армии лишь накануне зачисления в отряд астронавтов.
   После полета «Аполлона-11» газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Пропагандистские цели были достигнуты блестящим образом. Теперь пора сделать упор на менее эффективные, но не менее важные научные исследования». Призыву не вняли. Более того, если в программе «Аполлон» требовалось сэкономить деньги, экономили на науке. В своем открытом письме Брайон О'Лири, ассистент профессора астрономии и астронавтики Корнельского университета, отобранный в 1967 году для полета в космос и через год ушедший из отряда астронавтов по собственному желанию, писал: «Разрыв между наукой и техникой в программе пилотируемых полетов НАСА, судя по всему, расширяется, а ученые оказываются в невыгодном положении. Последним свидетельством этого является недавний уход наших ведущих ученых из Центра пилотируемых космических полетов – научного руководителя Уилмота Хесса, ученого астронавта Кэртиса Майкла, геологов Эльберта Кинга и Дональда Уайза.
   Пожалуй, самый сенсационный пример этой достойной сожаления ситуации – назначение 7 августа 1969 года экипажей «Аполлона-13» и «Аполлона-14». В каждом из этих экипажей два астронавта-новичка, привлеченных к этой программе позднее, чем некоторые другие астронавты-специалисты».
   О'Лири поставил вопрос очень остро: «Как долго наш народ будет готов платить за «оперативные» высадки на Луну, совершаемые только летчиками-испытателями по цене 500 миллионов долларов за полет?» Известный журналист Гарри Шварц тот же вопрос интерпретировал по-своему: «Кто должен контролировать сроки будущих полетов «Аполлонов» и планы астронавтов на Луне – нынешняя техническая, ориентирующаяся на публику иерархия НАСА, или ученые?» Он сам и ответил на него: «Тот факт, что в отставку уходят ученые, в то время как астронавты, имеющие опыт работы летчика-испытателя, пожинают беспрецедентную славу, ясно показывает, кому сейчас принадлежит перевес в НАСА».
   Чтобы как-то умаслить недовольных ученых, НАСА в январе 1970 года предложило им выполнять функции «научных руководителей полетов» во время следующих высадок на Луну. За новой вывеской скрывалось старое содержание: ученые были не исполнителями, а консультантами исполнителей, им принадлежали совещательные, а не решающие голоса.
   Ученый-космонавт Антони Ингленд был таким научным руководителем полета «Аполлона-13». Другой ученый-космонавт Филип Чапмэн «руководил» экипажем Шепарда. Но они хотели не «руководить», а летать.
   Это был не внутренний конфликт отряда космонавтов, и он выходил за рамки честолюбивых споров: «кто полетит на Луну, ты или я». Это была дискуссия о том, сумеет ли программа «Аполлон» освободиться от скверны своей «престижности» и превратиться хотя бы в финале в научно-исследовательские экспедиции, независимые от политической конъюнктуры.
   «Будущие космические кабины должны перевозить специалистов-исследователей, единственной задачей которых будет наука, тогда как миссией астронавтов будет лишь пилотирование, а также, возможно, фотографирование», – писал обозреватель «Франс Пресс» Жан Лагрант, когда «Аполлон-12» подлетал к Луне. Каждая новая экспедиция подливала масла в огонь этих споров, но уже ясно было, что споры эти бесплодны по самой своей природе. И те, и другие хотели летать в космосе. И у тех и у других были свои аргументы, причем нередко весьма убедительные. Поэтому было ясно, что друг другу они никогда не уступят.
   «Нью-Йорк таймс» прямо писала о «тлеющей и иногда чреватой взрывом борьбе» между летчиками и учеными. «Крисчен сайенс монитор» употребляла более мягкие выражения: «...Становится все более очевидным, что ученые вообще недовольны второстепенной ролью, которую они играют в программе «Аполлон». Некоторые из них вышли в отставку, чтобы продемонстрировать свое несогласие. Другие представили свои жалобы, критические замечания, рекомендации и предложения Белому дому и НАСА».
   Антагонизм между летчиками и учеными не был скрытым. Против участия ученых в программе «Аполлон» выступали многие астронавты-ветераны. Стаффорд был убежден, что ученому не справиться с задачей посадки на Луну. Когда журналисты приперли Конрада к стенке вопросом: следует ли в состав будущих лунных экспедиций включать геологов, Чарльз сначала воскликнул простодушно:
   – Безусловно! Геолог на Луне значительно лучше бы справился с задачами, чем мы, – но тут же поправился: – Однако для обеспечения посадки на Луну нужен квалифицированный пилот!
   Алан Бин заявил, что, по его мнению, значительно легче сделать из пилота селенолога, чем из селенолога пилота.
   Взаимоотношения между летчиками и учеными в отряде были весьма натянутыми, но уже потому, что летчиков было значительно больше, что за их плечами стояли слава и опыт уже совершенных полетов, ученым трудно было рассчитывать на победу.
   Ученые понимали, что, соблюдая «живую очередь», они рискуют полететь очень не скоро, а то и вообще не полететь. Тяжелые многочасовые тренировки не позволяли им серьезно заниматься наукой. Получалось по пословице: «И от ворон отстали, и к павам не пристали». Ученые сидели между двух стульев, а хотели сидеть в космическом кресле. Посадить их туда реально могло только НАСА. Но НАСА вполне удовлетворялось существующим положением вещей. НАСА своего добилось: человек высадился на Луну. Найдут ли на ней следы вулканизма или не найдут, каково ее внутреннее строение и как объяснить гравитационные аномалии – все это и многое подобное мало волновало НАСА. Теперь главное – достойно, без срывов и скандалов, без жертв, боже упаси, все это дело тихо свернуть. А тут лезут с какой-то наукой...
   От ученых отмахивались как от назойливых мух. Иногда кормили обещаниями: «Вот, если этот «Аполлон» вернется благополучно, на следующий, может быть, посадим вас...» «Аполлоны» улетали и возвращались, а ученые оставались на Земле. Томас Пейн в качестве очередной успокоительной пилюли предложил создать Институт лунных исследований и на какое-то время отвлечь этим внимание ученых. Материалы, полученные во время лунных экспедиций, ученые хотели досконально изучить, не торопясь обсудить, посоветоваться, списаться с коллегами и через многие месяцы опубликовать свои выводы в скучных журналах, которые, кроме них самих, никто не читает. А НАСА хотелось быстрых, радостных пресс-конференций, непринужденных бесед в свете разноцветных юпитеров телевизионных студий, немедленной реакции общественности, а уж если публикаций, то в ярких, знаменитых журналах с цветными фотографиями.
   Короче, все было разное: цели, методы, люди.
   Как же найти общую платформу? НАСА могло «в идеале» после посадки «Аполлона-11» резко изменить политику всей программы, создать экипажи настоящих исследователей – специалистов, превратить «программу престижа» в некое серьезное и благородное предприятие. Но НАСА не сделало этого.
   Однако, когда стало ясно, что урезанный «космический» бюджет не позволит осуществить 10 ранее задуманных экспедиций на Луну, что придется поставить точку на «Аполлоне-17», поняли, что получится некрасиво, неудобно, если на Луне так и не побывает ни один ученый. А тут еще досадные оплошности экипажа «Аполлона-16», о которых ученые, конечно, не преминули рассказать всем. Обещать было уже нечего. Надо было посылать ученого в космос. Намечавшийся экипаж последнего «Аполлона» – капитан I ранга ВВС Юджин Сернан – командир корабля, капитан II ранга ВМС Рональд Эванс – пилот командного модуля и полковник ВВС Джо Ингл – пилот лунной кабины – необходимо было пересмотреть, изменить и ввести в него ученого. Общественное мнение и справедливость требовали этого.
   Вот так, на самом финише программы, высадив из космического кресла полковника ВВС, его место занял 37-летний выпускник Калифорнийского университета, доктор геологии Гарвардского университета Гаррисон Шмитт.
   Маленький, кругленький, лохматый, с блестящими черными глазками, странный, как говорят, немного не от мира сего, Шмитт появился в Хьюстоне осенью 1964 года. Поверить, что это тоже космонавт, было трудно. Как писал один французский журнал, «астронавты – это самураи лунных завоеваний, все до одного настоящие американцы, атлеты, спортсмены, до самозабвения военные люди с короткой стрижкой, примерные отцы семейств». И вот появляется Гаррисон Шмитт. «Этот праздный холостяк, у которого не было никакой военной формы, взбудоражил, возмутил жизнь Хьюстона, чему немало способствовали жены полковников».
   То, что Шмитт холостяк, это верно. Когда его спросили, почему он не женится, он ответил:
   – Потому что я геолог.
   Но назвать его «праздным геологом» было бы несправедливым. Трудно отыскать человека более работящего и целеустремленного.
   Гаррисон родился в городке Санта-Рита в штате Нью-Мексико. Его отец тоже был геологом, работал на шахтах в Силвер-Сити. Он показал мальчику, как люди режут землю, чтобы читать ее, как большую книгу. Гаррисон был страстным ученым, который действительно ставил науку выше всего. Долгие годы Шмитт занимался геологией Луны. Это он составил максимально подробную карту лунных морей и хребтов, он выбирал площадки для посадки лунных кабин «Аполлонов». Надо ли говорить, как хотелось ему самому слетать на Луну?! Назначение в последний экипаж «Аполлона» вызвало у него радость неописуемую и беспредельную. Нет, даже не радость – он был совершенно счастлив. Гаррисон изнурял себя почти круглосуточными тренировками и занятиями. Когда он пришел в отряд, он не умел водить даже простенький спортивный самолет. Теперь он превратился в настоящего воздушного аса, налетав на реактивных самолетах 1500 часов. Он блестяще знал технику и достиг большого совершенства в управлении лунной кабиной.
   Возвратившись с Луны, Шмитт продолжал работу в НАСА до 1974 года в качестве помощника директора по научно-исследовательским работам, а потом решил посвятить себя политической деятельности. В 1976 году он был избран, а затем и переизбран в штате Нью-Мексико сенатором от республиканской партии.
   Командир «Аполлона-17» Юджин Сернан справедливо считался одним из сильнейших астронавтов отряда. Стройный, красивый, спокойный, когда надо, мог и пошутить, и делал это, не в пример другим, удачно. Астронавт третьего набора, он довольно быстро вошел в узкий круг ветеранов. В 1966 году он летал со Стаффордом на «Джемини-9» и более двух часов пробыл в открытом космосе. Через три года они же опробовали у Луны «паучка» во время полета «Аполлона-10». Ко времени нового назначения на его счету было уже 45 путешествий вокруг Земли и 31 виток вокруг Луны. Незадолго перед стартом, выступая на заседании генеральной конференции ФАИ в Хельсинки, Сернан сказал:
   – Я мечтаю о Луне, хочу пройти по ней – теперь это цель моей жизни. И, уж поверьте, я добьюсь своего.
   Юджин Сернан принимал участие, как говорили тогда, «в группе поддержки во время осуществления программы «Аполлон» – «Союз». Я видел его в Звездном городке. Он невольно привлекал к себе внимание: красивый, живой, очень элегантно одетый.
   Помню, в журнале «Журналист» я даже опубликовал снимок «Атака на Сернана», на котором астронавт был чуть не задавлен окружившими его со всех сторон журналистами. Откровенно говоря, мне он тоже кажется самым красивым и импозантным из всех американских астронавтов. Сразу после окончания программы ЭПАС в возрасте 42 лет Сернан вышел в отставку и стал помощником вице-президента фирмы «Интернэшнл Корал Петролеум» в Хьюстоне.
   Третий член экипажа – Рональд Эванс, который должен был ждать Сернана и Шмитта на окололунной орбите, в космосе до этого не был. В отряд астронавтов попал в 1966 году, до этого – кадровый офицер, воевал во Вьетнаме. Отличался идеальным здоровьем, редкой физической силой и, как часто бывает с силачами, – добродушием.
   Вскоре после возвращения с Луны Эванс, как и его командир, тоже принимал участие в программе «Аполлон» – «Союз». Но уже не в группе поддержки, а как дублер Вэнса Бранда – одного из членов основного экипажа. «Шаттлами» он заниматься не стал: уже подпирал возраст – 42 года. Для астронавта еще и немного, но уже и немало. Уйдя в отставку в 45 лет, Рональд занялся бизнесом, став помощником вице-президента фирмы «Уэстерн америкэн энерджи» и директором одного угледобывающего концерна в Аризоне. Идеальное здоровье этого крепыша оказалось обманчивым. 7 апреля 1990 года Рональд Эванс скоропостижно скончался от сердечного приступа. Ему было 56 лет. Насколько мне известно, это была первая потеря (не считая погибших астронавтов) среди той в общем-то крохотной горстки землян, которые принимали участие в лунных экспедициях. (А.Х.: 24 человека летали к Луне, 12 из них по Луне ходили.)
   «Аполлон-17» стартовал поздним вечером 7 декабря 1972 года. Этот первый и последний в истории «Аполлонов» ночной старт был необыкновенно красив. Огромное раскаленное солнце двигателей «Сатурна-5», многогранно отраженное в воде, на несколько секунд превратило флоридскую ночь в ослепительно яркий день и покатилось в зенит, все выше и выше, становясь все меньше и меньше, и совсем маленькой, словно сигнальная ракета, и сигнал этот означал, что новая экспедиция землян отправилась на Луну.
   Необычное для старта ночное время было выбрано не случайно: «Аполлон-17» должен был сесть в юго-восточной части Моря Спокойствия в момент восхода солнца над этим районом. Баллистики подсчитали, что для выполнения этого условия требовалось улететь с Земли ночью.
   Старт был столь же красив, сколь и нервозен. За тридцать секунд до отрыва от Земли автоматическая система блокировки, не получив нужного сигнала наземного компьютера, не разрешила старт. На устранение неисправности потребовалось 2 часа 40 минут. Легко понять, как волновались астронавты. Ведь для полета на Луну подчиняющаяся природе небесная механика отводит определенные временные «окна старта». Если бы неполадку не устранили в течение суток, полет был бы отложен почти на месяц. Это ломало все другие планы НАСА и грозило убытками в 11 миллионов долларов.
   Опоздание на старте «Аполлон-17» «нагнал» на пути к Луне с помощью точно проведенной коррекции траектории и сумел войти в ранее намеченный график полета.
   На дороге к Луне главным героем был Шмитт. Все в Центре управления замечали, что Сернан и Эванс почти все время молчат. «Они молчаливы, как пять подопытных мышат, которых они взяли с собой в космос», – острили операторы. «В кабине «Аполлона-17» образовалось два пространства, – писал один французский журналист. – Первое – это Юджин Сернан, ни на что не отзывающийся, не замечающий ничего, кроме своих траекторий, полностью погруженный в свою работу. Второе – это Гаррисон Шмитт, также поглощенный своими обязанностями, но дающий полную свободу своим эмоциям».
   Действительно, эмоционального заряда геолога вполне хватало на троих. Он вел репортаж почти непрерывно, описывал Землю, сообщал сведения о погоде, рассказал, что из Антарктики идет широкий холодный фронт, определил направление движения Терезы и Селли – двух тропических ураганов, гулявших по просторам Тихого океана, посоветовал, как надо изменить траекторию одного из метеорологических спутников, чтобы он получил максимальный обзор. Юджин и Рональд уже спали, а Гаррисон все рассказывал и рассказывал.
   – Он представляет собой настоящий пилотируемый спутник на орбите, – сказал о Шмитте один из специалистов НАСА. – Это неисчерпаемый источник информации о погоде, и ни один уголок Земли не утаился от него.
   Но сам Шмитт был собой недоволен. Во время одного из сеансов связи он воскликнул с искренним сожалением:
   – Ах, как я теперь жалею, что был плохим учеником по географии!
   На следующий день Шмитт с таким же жаром занимался медико-биологическими экспериментами. Он должен был с помощью эспандера и бега на месте довести частоту пульса до 140 ударов в минуту, а потом замерить время, потребное для возвращения к норме. Шмитт старался изо всех сил.
   – Бег Шмитта потряс всю Америку, – шутил Сернан. «Америка» – был позывной командного модуля. Лунная кабина называлась «Челленджер» («Бросающий вызов»). Когда они вышли на орбиту вокруг Луны, Шмитт снова начал свой репортаж-комментарий. Он говорил несколько часов подряд, и только уход корабля за лунный шар, когда прерывалась связь с Землей, мог остановить его. Наблюдениям геолога мешало запотевание изнутри стекол иллюминатора. По этому поводу Сернан доложил Хьюстону:
   – Мы решили быть оригиналами, ведь у предыдущих кораблей загрязнение окон происходило снаружи...
   Молчаливость Сернана во время полета к Луне была объяснима. Его очень заботила посадка. Никогда еще «паучку» не приходилось опускаться в столь сложном по своему рельефу районе.
   – Во время предыдущих полетов, – рассказал Сернан, – можно было сесть в нескольких километрах от заданной точки и все равно считать, что задание выполнено. На этот раз все посложнее. Если не попадешь в точку, жди беды.
   Перед спуском Земля запросила Шмитта о том, как выглядит район посадки.
   – Командир не позволяет мне смотреть в окно, – ответил геолог, – я должен постоянно смотреть за приборами.
   Они перевалили через довольно высокий – километра три – горный хребет и тут увидели, что узкая долина между двумя горными кряжами, предназначенная для их посадки, – это великое скопище ям и камней.
   – Здесь столько кратеров, что куда ни ступи, одна нога обязательно окажется в кратере, – доложил Сернан Хьюстону. И вот уже его громкий, радостный голос: – «Челленджер» сел! Мы здесь! Вы слышите, мы здесь!
   Лунная кабина спустилась в 80 метрах к югу и в 200 метрах к востоку от расчетной точки. «Челленджер» стоял на пологом склоне мелкого кратера. Теперь уже ничто не мешало Шмитту выглянуть в иллюминатор. Он начал описывать ландшафт, но Сернану еще удалось вставить несколько слов, доложив о самочувствии экипажа. Гаррисона прерывали, напоминая о том, что пора готовиться к выходу.
   – Ну, еще буквально два слова, – говорил он и продолжал рассказывать.
   Спустя несколько часов началось их путешествие по Луне. В ста метрах от кабины они установили аппаратуру. На Луну было доставлено тринадцать научных приборов, из них девять применялись здесь впервые. Среди них были два новых гравитометра. Первый прибор должен был регистрировать все колебания лунной поверхности в результате воздействия Солнца и Земли, метеорной бомбардировки, собственной сейсмической активности и даже те крохотные толчки, которые будут создавать сами космонавты. Задача второго гравитометра – найти различия в плотности грунта в морях и на горах Луны.
   Раскрыть секреты геологического строения нашего естественного спутника должен был и доставленный на Луну так называемый комплект «ЕР». Изучая электрические свойства ее поверхности, он высказал свое мнение о возможности слоистой структуры лунного грунта и наличия в нем воды на глубинах около километра. Обнаружить связи Луны и космоса помог детектор нейтронов, который «засек» нейтроны в лунном грунте, образующиеся под действием космических лучей, не заторможенных атмосферой, как это происходит на Земле. Другой детектор, регистрирующий метеоры и выбросы лунного грунта, и масс-спектрометр для «отлова» следов лунной атмосферы у самой поверхности тоже были установлены неподалеку от лунной кабины.
   Вряд ли надо объяснять, что все это и многое другое лунное хозяйство надо выгрузить, установить, тщательно проверить. Ведь некоторые из этих приборов должны работать и передавать на Землю данные своих измерений в течение нескольких лет, получая питание от маленькой радиоизотопной энергетической установки.
   Кроме того, астронавты должны были выгрузить и подготовить к работе лунный вездеход. Первый поход на нем предполагалось совершить в район кратеров Стено, Эмори и Фаус.
   К состоянию лунной «полутяжести» они привыкли довольно быстро.
   – Одна шестая тяготения, – говорил Сернан, – это настоящий подарок, если знать, как им пользоваться.
   Вошедший в азарт при виде окружающих его геологических сокровищ Шмитт часто падал, нагибаясь за образцами.
   – Для геолога это очень стыдно, но я пока не научился собирать образцы, – признался он и добавил: – Но если существует рай для геолога, то я попал в этот рай!
   Он настолько увлекся, что даже не почувствовал, что в скафандре чересчур жарко. Земля заметила перегрев по данным телеметрии и посоветовала Шмитту увеличить расход хладагента системы жизнеобеспечения.
   – Придется это сделать, если ты не умеришь свой пыл, – сказал Хьюстон.
   – Я пылкий геолог и ничего с этим не могу сделать, – ответил Гаррисон.
   Его комментарий в Хьюстоне понимали очень немногие, поскольку он употреблял огромное количество специальных терминов, впрочем, иногда он опять давал волю эмоциям:
   – Эти холмы напоминают сморщенное лицо старика, иначе я затрудняюсь объяснить их вид...
   Сернан совершил пробную поездку на «скитальце», и у того опять, как и в экспедиции «Аполлона-16», отлетело переднее крыло. Юджина с ног до головы засыпало черной липкой пылью. Сернан постарался прикрепить крыло липкой лентой, но потом оно опять отвалилось и потерялось.
   Надо заметить, что пыль – это не просто некая антисанитарная неприятность, как у нас на Земле. Пыль изменяла альбедо – отражательную способность – скафандра и создавала тем самым добавочные трудности для систем терморегулирования. К счастью, по сравнению с другими районами, где садился «Аполлон», здесь было сравнительно мало пыли.
   Уже знакомые затруднения возникли при добыче лунного керна: Сернан тоже никак не мог вытащить инструмент из грунта. Только вдвоем с большим трудом им удалось сделать это. Попотеть пришлось и Эвансу, который занимался картографированием Луны с орбиты ее спутника. У него заедали механизмы выдвижения и втягивания топографической фотокамеры и длинной (24 метра) антенны импульсного радиолокатора.
   Во время своего второго лунного дня Сернан и Шмитт отправились в свое самое далекое путешествие. За семь часов они проехали более 15 километров. Во время четырех заранее запланированных остановок они собирали образцы горных пород и проводили фотосъемку. Телекамера, установленная на «скитальце», рассказывала Хьюстону об их работе.
   Особенный восторг Шмитта вызвала геологическая находка Сернана у кратера Шорти. Юджин первый заметил полосу непонятного оранжевого грунта примерно в метр толщиной, идущую по краю кратера. Очевидно, цвет породы сформировался под действием вулканических газов и входящих в них паров воды.
   Астронавты на Луне и научные консультанты на Земле просили у руководителей полета разрешения задержаться у кратера Шорти:
   – Жаль, что нам не дали времени доказать вулканическое происхождение Шорти, – пожаловался Шмитт.
   – Таковы правила игры, и с ними надо считаться, – сухо ответил Хьюстон.
   С каждым днем солнце поднималось все выше, и, когда астронавты совершали свою третью прогулку по Луне, их неуклюжие фигуры уже почти не отбрасывали тени. Солнце уже не било в глаза, и Сернан однажды даже поднял козырек светофильтра, чтобы лучше рассмотреть образ грунта. Теперь они отправились на северо-восток к кратеру Ван Сердж. Луноход совсем забило пылью, колеса заедало. Пыль была словно наждак: у Сернана от нее начали протираться перчатки, слой резины на ручке геологического молотка стерся совсем, обнажив металл. Собрав на этот раз только крупные образцы камней, они вернулись в кабину.
   Перед тем как покинуть Луну, астронавты положили у одной из опор шасси маленькую металлическую пластинку, на которой были выгравированы такие слова: «Здесь люди завершили первые исследования Луны в декабре 1972 года от Р.X. Да пребудет дух мира, который руководил нами, в жизни всего человечества».
   Как Уорден и Маттингли, Эванс на обратном пути к Земле выходил в открытый космос, чтобы перенести в корабль топографические камеры и кассеты с пленкой. Эванс торопился, и Сернан шутливо посоветовал ему:
   – Не спеши, у тебя впереди целый день. Нам бы не хотелось, чтобы ты отстал от нас – ведь до дома еще очень далеко...
   Рональд пробыл в космосе один час семь минут. Тут рекорда не получилось: Маттингли обогнал его на 17 минут. Впрочем, он и не стремился к рекорду. Перед тем как влезть в корабль, Эванс помахал Земле рукой и передал привет своим домашним.
   – Привет, – ответила его жена, сидящая дома у телевизора. – Только смотри, не упади!
   Считанные часы отделяли их от свидания с родной планетой.
   – Земля растет на глазах, – сообщил Сернан. Очень хотелось домой. Он не раз говорил, что из всех картин космоса самая радостная картина – это купола парашютов над твоим кораблем...
   Они сели к югу от острова Самоа вечером 19 декабря – ровно 69 лет назад братья Райт совершили свой первый полет на самолете. Авианосец «Тикондерога» быстро нашел их в океане.
   Так закончился лунный поход Сернана и Шмитта, рекордный по всем своим показателям.
   Астронавты пробыли на Луне 75 часов. Они проехали на «скитальце» 35,8 километра с максимальной скоростью до 18 километров в час. Они привезли с Земли рекордный груз – более 573 килограммов и увезли с собой рекордную коллекцию лунного грунта – около 117 килограммов. Их полет был самым долгим – 12 дней и 14 часов.
   На дверях корпуса №4 в Центре пилотируемых полетов имени Джонсона, где проходили тренировки астронавтов, вывесили короткое объявление: «Последующие путешествия отменяются».


Глава IX

Подведем итоги

   Завершилось огромное дело. Двенадцать землян могли сказать: «Да, я был на Луне». Вдумайтесь, как просто и как фантастично это звучит...
   Около 300 часов простояли на Луне маленькие домики из алюминиевой фольги, в которых горел свет, где можно было дышать, закусить, выспаться в гамаке, из которых люди уходили на работу и куда возвращались усталые и счастливые. В эти часы Луна уже не была мертвым небесным телом – Луна была обитаемой, она становилась прибежищем разума. В эти минуты не только Ньютоновы законы механики держали ее возле нашей планеты, ее не отпускали от себя человеческие сердца. 80 часов 44 минуты шагали, прыгали и ездили по Луне люди. Вечное безмолвие рассыпалось. В эти минуты в колоколах гермошлемов раздавались человеческие голоса, смех, даже песни. Они сливались в замечательную симфонию, славящую человеческое упорство и смелость. Равно как и первый полет в космос, который подарил миру Юрий Гагарин, каждый лунный поход позволял всем нам, землянам, вновь и вновь испытать чувство гордости, обрести еще большее достоинство, еще крепче поверить в бесконечные возможности человеческой мысли и труда. И за это мы благодарим «Аполлон».
   Необыкновенный по трудности экзамен выдержали люди. Ни разу не проявили они в полетах трусости или малодушия. Они были верны долгу и друг другу и действительно оказались достойными того, чтобы представлять на Луне человека Земли.
   Не менее сложный экзамен выдержала и техника. Не было и не могло быть ни одного полета без каких-то отказов и поломок. Но всякий раз гибкость конструкторской мысли, заложенной в мудрой машине, позволяла насколько можно оградить человека от тревог и опасностей. Раз от раза росло время лунных экспедиций, расширялась их программа, накапливался опыт руководства и обслуживания этих полетов. Никакие репетиции, «игры» и тренировки не в состоянии заменить здесь живого, настоящего дела. Элементы сенсационного рекордизма все чаще уступали место серьезным и продуманным экспериментам по изучению природы нашего естественного спутника.
   В апреле 1975 года газета «Нью-Йорк таймс» писала о том, что «в некоторых важных отношениях Луна сейчас кажется даже более таинственной, даже более трудной для понимания, чем до старта космического корабля «Аполлон-16». И потом не раз приходилось мне читать подробные странные упреки. Но тем самым они лишь еще раз подтвердили общий закон развития науки, согласно которому каждое открытие превращается в ступеньку, поднявшись на которую ученый обнаруживает еще более широкие горизонты непознанного. Да, «Аполлоны» поставили перед учеными больше вопросов, чем помогли разрешить. Но разве этот факт умаляет сделанное ими? Напротив, иная постановка вопроса оказывается для науки ценнее иного ответа. Да, ученые до сих пор не пришли еще к согласию в спорах о том, как и когда образовалась Луна, но полеты «Аполлонов» дали новую пищу этим спорам, оплодотворили живую мысль, укрепили силы тех, кто искал истину. «Аполлоны» упрекали за то, что они сделали так мало. Но ведь и до сих пор, хотя прошло уже три десятилетия, мы еще не знаем до конца, сколько они сделали.
   – Мы располагаем неоценимой возможностью в течение многих лет изучать и анализировать это невероятное богатство, чтобы выяснить, что же мы в действительности знаем о Луне и что хотим еще узнать, – говорил доктор У.Мюльбергер, руководивший геологическими исследованиями в последних экспедициях «Аполлонов».
   Тема, выбранная мною, не позволяет подробно остановиться на советских исследованиях Луны, выполненных в годы существования программы «Аполлон». Могу лишь привести слова Гарри Шварца, журналиста, в те времена редко упрекаемого в чрезмерных симпатиях к нашей стране, который писал в дни полета «Аполлона-17»: «Программа «Аполлон» позволила Соединенным Штатам на протяжении минувшего десятилетия занять настолько доминирующее положение в исследованиях Луны, что большинство американцев забыло о том, что не наша страна, а Советский Союз положил начало нынешней эры «исследования Луны с помощью ракет».
   Можно добавить: и продолжил эти исследования. Говоря о них, возвращаешься к той критике, которой подвергался «Аполлон», когда речь заходила о себестоимости полученных им научных результатов. Тут он оказался очень уязвимым.
   Французская «Монд» позволила себе поиронизировать: «В силу какого-то странного парадокса общество, сделавшее прибыль своим главным двигателем, ринулось в предприятие, прибыль от которого столь скромна по сравнению с его себестоимостью». Но об этом мы уже говорили. «Аполлон» не мог быть «рентабельным» экономически уже потому, что экономика никогда не была для него фактом определяющим. «Аполлон» – сын политики, а не экономики, так что же толку искать в его лице черты той, которая не была его матерью?! В итоговой статье «Космическая программа США: вчера, сегодня, завтра» агентства «Ассошиэйтед Пресс» прямо говорится, что наука всегда была «лишь побочным продуктом» «Аполлона».
   Разумеется, затраты были чрезмерными. Если подумаешь хотя бы о том, что двенадцать астронавтов навсегда оставили на Луне конструкции, детали, приборы, аппаратуру, оборудование, теле-, кино-, фотокамеры и т.д. (все это самое совершенное, самой высшей пробы!) на общую сумму 517,22 миллиона долларов, то, конечно, начинаешь испытывать какое-то смешанное чувство досады и протеста. И если говорить о вкладе «Аполлона» в науку не вообще, а с учетом стоимости этого вклада, то в этом случае его можно назвать скромным.
   Когда экипаж Шепарда улетал к Луне, в Хьюстоне проходила научная конференция по изучению лунного грунта. На этой конференции советский ученый вице-президент Академии наук СССР академик А.П.Виноградов сделал доклад о результатах изучения лунного грунта, доставленного на Землю автоматической станцией «Луна-16». Доклад этот вызвал живой интерес. Несмотря на то, что геологическая копилка «Аполлонов» пополнялась все новыми лунными посылками, многие серьезные ученые все более склонялись к мнению, что исследования природы Луны целесообразнее, безопаснее и дешевле проводить с помощью автоматических космических аппаратов. В этом их убеждали «Луна-16», «Луна-20» и фантастические походы двух советских «Луноходов», управляемых с Земли.
   Вот что говорил в беседе с журналистами в мае 1975 года известный американский астроном директор лаборатории исследования планет профессор астрономии и космических наук Корнельского университета, а в последние годы – видный общественный и политический деятель Карл Саган:
   – Отправка людей на Луну преследовала прежде всего отнюдь не научные цели, каким бы замечательным техническим достижением это ни было. Эти полеты не дали нам ничего такого, что мы не могли бы получить с помощью автоматических станций. У русских тоже есть образцы лунной породы. Они получили их, отправив на Луну непилотируемые космические станции и вернув их на Землю. Соединенные Штаты имеют сотни килограммов лунной породы, а у русских всего несколько килограммов. Но, с другой стороны, нам наши камни обошлись намного дороже.
   – Хотите ли вы этим сказать, что дополнительные средства, израсходованные на то, чтобы высадить людей на Луну, были неразумным капиталовложением? – спросил журналист у Сагана.
   – Это зависит от того, какую вы поставили перед собой задачу, – ответил астроном. – Если задача была сугубо научной, то программа «Аполлон» не была самым эффективным методом. Но цель была не научной, а политической. О программе «Аполлон» было объявлено миру после катастрофы в бухте Кочинос18 и успешного советского орбитального полета Юрия Гагарина. По мнению правительства Кеннеди, Соединенным Штатам нужно было какое-то эффективное пропагандистское орудие, и было решено использовать для этого высадку людей на Луну...
   «Надо ли сейчас посылать человека в космос или же можно поручить эту миссию автоматическим межпланетным станциям?» – спрашивал французский журнал «Сьянс э авенир». Журнал утверждал, что преимущества советской программы очевидны, поскольку в ней отсутствует риск для жизни человека, а стоимость запусков снижается примерно в 50 раз.
   Бернард Ловелл, видный английский астроном, человек в высшей степени свободомыслящий, писал о «Луне-16»: «Это настоящая революция в деле освоения космоса... Успех эксперимента показал, что советские ученые создали совершенные автоматические системы, дающие им в руки беспредельные возможности в освоении космоса...»
   Но вряд ли стоит противопоставлять одно другому. Космические автоматы никогда не заменят пилотируемые корабли, как автоматы на Земле никогда не заменят полностью человека в земных его делах. Если «Луна-16» хороша, это еще не значит, что «Аполлон» плох. В космосе автоматы всегда шли впереди людей. И идут до сих пор. Спутник предшествовал полету Гагарина. «Венеры» и «Марсы», «Маринеры» и «Пионеры» прокладывают человеку дорогу к планетам Солнечной системы. То же было и с Луной. Я продолжаю настаивать, что «Аполлон» был несвоевременным предприятием еще и потому, что этап изучения Луны с помощью автоматов был тогда лишь начат и таил в себе массу неиспользованных возможностей. Но опять-таки хотелось бы четко отделить понятие «несвоевременный» от понятия «неудачный» или «плохой».
   Мне уже приходилось писать о том, что было бы неверно считать, будто 25 миллиардов19 долларов безвозвратно вбиты американцами в пыль лунных морей. Посещение космических центров в Техасе и Калифорнии убедили меня в том, что весьма значительная часть этих средств была затрачена на постройку новых и реконструкцию устаревших испытательных стендов, тренажеров, совершенствование связи, создание автоматизированных систем и огромного парка «думающих» машин, о значении которых уже говорилось в этой книге. Эта техника, отслужив свою службу «Аполлонам», верой и правдой служила «Скайлэбу» и, я уверен, послужит и другим космическим программам.
   Астронавт Фрэнк Борман однажды заметил, что «расходование 24 миллиардов для того, чтобы высадить человека на Луну, – это техническое страхование будущего нашей страны». Он имел в виду то влияние, которое оказала программа «Аполлон» на развитие американской науки, техники и промышленности. Темой отдельной книги может стать рассказ о том, как созданные для «лунных потребностей» материалы, приборы, оборудование обретали новую «земную» жизнь. «Более 25 тысяч открытых новых продуктов, процессов, технологий, материалов – таков побочный продукт космической программы», – писал обозреватель «Ассошиэйтед Пресс» Говард Бенедикт.
   Специальная автоматизация, средства дистанционного контроля, совершенные способы создания изолированной среды пришли в медицину, новые огнеупорные краски и строительные материалы – в жилищное строительство, новые синтетические волокна – в легкую промышленность, специальные методы консервирования – в пищевую. Примеров тут множество, и люди часто просто не знают, как обязаны они космонавтике, облегчившей и украсившей их жизнь.
   «Аполлон», уже после того как программа была закрыта и грустный листок повис на дверях корпуса №4 в Хьюстоне, продолжает делать людям много добра.
   Таким образом во многих отраслях американской экономики был создан большой научно-технический и производственный задел, который сыграл немалую роль в дальнейшем осуществлении программы «Спейс-Шаттл». Мы же всегда экономили на «наземке». Мы считали, что дешевле построить 10 ракет, запускать их, изучать, отчего они бьются, и таким своеобразным методом «проб и ошибок» двигаться к совершенству. Американцы, говоря схематично, строили одну ракету и испытательный стенд. Наши расходы секретились, а объявленным я не верю. Убежден, что денег мы ухлопали больше из-за отсталой технологии, забвения компьютеризации, организационного несовершенства, а также командно-партийного диктата там, где он был не только ничем не оправдан, а заведомо вреден. Убежден еще и потому, что во все времена, вне зависимости от политических систем, была верна пословица: «Скупой платит дважды».
   Ну а если все так здорово, если космос дает столь благотворные импульсы в разных сферах земной жизни, что же мешает эту программу продолжить, довести до заранее продуманного и просчитанного финала, до «Аполлона-20»? Ответ я вижу один: политика.
   К моменту полета экипажа Сернана программа «Аполлон» получила свое наивысшее развитие. Ее остановка была столь же искусственна, как ее начало. Порожденный нуждами политики «Аполлон» политикой же и был убит. Обозреватель Франк Джетлин писал: «Для тех, кто не может понять, почему наш конгресс повернулся спиной к Луне, есть короткое и исчерпывающее объяснение: война во Вьетнаме... Программа «Аполлон» стала жертвой войны».
   В своих приветствиях астронавтам политические руководители США очень любили говорить о познании Вселенной, эре звездных первооткрывателей, лунных походах, которые принесут Земле мир, и прочих красивых вещах. Они не сказали самой главной правды: «Аполлон» был для них политической акцией, разменной монетой международных торгов, курс которой менялся год от года и которая в конце была девальвирована и пущена в переплав, когда стало ясно, что никаких дивидендов она больше не принесет. В уже упомянутой книге А.Алексимова есть интересное замечание: «Многие в Соединенных Штатах сейчас полагают, что бюджет Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства в последние годы стал уязвим, кроме всего прочего, и потому, что преследовал только одну чисто политическую цель: не потерпеть поражения от русских».
   Именно поэтому обезлюдели космические верфи в Дауни, непугаными вырастали утиные выводки в камышах мыса Канаверал, и ни на что не нужным оказался целый отряд идеальных мужчин, собранных со всей страны в Хьюстон. Естественно, возникали еретические мысли. «Вашингтон пост» писала: «...нужно подвергнуть тщательному пересмотру убеждение, будто первенство в космических исследованиях приносит стране какое-то благо (!! – Я.Г.). Высадка первых людей на Луну действительно может способствовать хвастливому самопрославлению».
   Как же так? Значит, вся доктрина пошла прахом? Значит, национальная идея обернулась просто временной демонстрацией этой идеи? Демонстрация! Вот точное слово, определяющее политическую сущность программы «Аполлон». Я долго искал в различных источниках подтверждений подлинности своей находки и нашел. Французская «Монд» писала: «Соединенные Штаты нуждались в этой демонстрации в момент, когда во Вьетнаме, на Кубе, в партизанских джунглях Латинской Америки, в негритянских гетто и даже университетах брошен непосредственный вызов системе ценностей, на которой они строили свое могущество». Безусловно, существовал пример для подражания в сфере техники, но переложить его автоматически на сферу всей жизни, что требовалось, из-за чего и копья ломались, было очень трудно. Английский «Обсервер» писал, что ни один здравомыслящий человек не может поверить, будто неприсоединившиеся страны «всем скопом бросятся под сень флага Соединенных Штатов, как только на Луне высадится первый американец». Кеннеди хотелось, чтобы мир аплодировал Америке, ее образу жизни, ее морали и правопорядку. А мир аплодировал техническому совершенству и самоотверженности, гигантской работе сотен тысяч людей, аплодировал конкретным смельчакам: Армстронгу, Конраду, Скотту, Шепарду, Янгу, Сернану.
   Обычно техника устаревает раньше, чем идеи. Но в «Аполлоне» идеи, породившие его, устарели раньше техники: ни одного здравомыслящего человека невозможно было убедить в том, что совершенство техническое идентично совершенству социальному, хотя за несколько лет до Джона Кеннеди в том же самом нас постоянно убеждал Никита Хрущев.
   Сернан оставил на Луне символический камень, сплавленный из образцов разных лунных экспедиций. Камни Луны сплавить удалось, но нельзя сплавить в единый монолит все итоги полетов «Аполлонов» – они несоединимы, потому что наука и политика плохо сплавлялись и в тиглях средневековых алхимиков, и в невесомости орбитальных станций. Сернан еще летел к Земле, мечтая встречать со своей дочкой Санта-Клауса, когда газета «Нью-Йорк таймс» писала о нем, его товарищах и его времени: «В момент возвращения астронавтов Юджина Сернана, Гаррисона Шмитта и Рональда Эванса условия на земном шаре сильно отличаются от того, что мы наблюдали в 1961 году. Если программа «Аполлон» породила у нашего народа чувство единства, он утратил его в результате острых споров, вызванных вьетнамской войной. А то чувство удовлетворения, которое американцы испытывали от соревнования с русскими, уже давно притуплено сближением с Москвой и неизбежным появлением в результате многократного повторения на кораблях «Аполлон» такого чувства, что все это уже давно знакомо».
   «Аполлон» достиг Луны, но не достиг цели.
   Давайте будем уповать на то, что человеческая память обладает прекрасным свойством забывать все глупое и грустное и сохранять в себе добро. Я уверен, что «Аполлон» пройдет это очищение временем и навсегда останется в памяти людей как дерзкий и прекрасный вызов бесконечности космоса.

Послесловие.

А.Х.: Послесловие занимает треть всего объёма книги. А ведь проект ЭПАС был лишь одним из приложений программы пилотируемых полётов на Луну. До него корабли Аполлон трижды использовались для доставки экипажей на орбитальную станцию Скайлэб. Эти полёты Аполлонов совсем не удостоились внимания Я.Г. тогда как ЭПАСУ посвящена треть книги. Поэтому, когда возникла техническая необходимость сокращения размеров повествования, мой выбор жертвы был предопределён. Эта часть книги публикуется здесь фрагментарно. Да простит меня Ярослав Кириллович, светлая ему память...


Рукопожатие на орбите

  Вглядываясь из нашего исторического далека, листая уже пожелтевшие бумаги, невольно раскладываешь их на три кучки и без газетной спешки, не склонной к анализу, видишь три этапа экспериментального проекта «Аполлон» – «Союз» (ЭПАС). Каждый из них труден по-своему, и ни один последующий не мог бы существовать без предыдущих.
   Итак, три этапа: прошлое – настоящее – будущее.
   Идея носилась в воздухе, и носилась давно. История же конкретных документов по этому вопросу восходит к времени первых спутников. 15 марта 1958 года Хрущев высказал свои предложения о сотрудничестве в космосе и внес 7 и 18 ноября того же года проекты советских резолюций по тому же вопросу на обсуждение XIII сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Мы, напомню, уже запустили к этому времени первый спутник и Лайку, и Никита Сергеевич, сидя, что называется, «на коне», мог позволить себе этакий широкий жест, хотя документы состояли в основном из звонких, но общих фраз. Они были отвергнуты Соединенными Штатами, которые посчитали себя уязвленными, поскольку эти предложения не обеспечивали сколь-либо достойного их влияния в тех международных рабочих органах, которые должны были проводить в жизнь решения ООН. В декабре 1959 года то же самое повторилось вновь.
   В американской литературе по проблемам сотрудничества в области освоения космического пространства очень часто вспоминают выступление президента Д.Кеннеди в ООН, посвященное этому вопросу. Правда, рассказывают, что за два дня до этого выступления он обсуждал со своими экспертами возможность организации совместной советско-американской экспедиции на Луну. Идея была расценена как явно утопическая. Выдвигая в ООН предложения о советско-американском сотрудничестве, Кеннеди не мог не понимать, какую реакцию вызовут они в правительственных кругах США. И реакция эта известна: речь в ООН была объявлена подрывающей «первенство и приоритет» США, бюджет НАСА был сокращен на 600 миллионов долларов, палата представителей приняла постановление, запрещающее использовать хотя бы один цент для организации лунной экспедиции в сотрудничестве со странами коммунистического лагеря. «Решение палаты представителей, – пишет Ю.Н. Листвинов в уже цитируемой мною книге, – было недвусмысленным предупреждением, что дальнейшее отступление от курса «холодной войны» может дорого обойтись ему (Кеннеди. – Я.Г.) на предстоящих президентских выборах 1964 года».
   «Конструкторам и инженерам, работающим над проектом «Аполлон», – писал английский еженедельник «Нью сайентист» в марте 1965 года, – идея полета на Луну в этом десятилетии на космическом корабле, сконструированном совместно Россией и Америкой, всегда казалась карикатурной». ЭПАС не мог появиться в небе «холодной войны», хотя слов о сотрудничестве и в те годы произносилось немало. Но слова с обеих сторон расходились с делами, пожелания – с жизнью. Слова были просто «обязательным ассортиментом» трибунных выступлений, иллюстрирующих их смелость и активность. Я мог бы привести десятки цитат из речей Хрущева, но раз книжка «американская», не будем трогать Никиту Сергеевича. В сентябре 1969 года сенатор Уильям Проксмайр предложил включить в экипаж одного из «Аполлонов», который в ближайшее время готовится лететь на Луну, советского космонавта, что позволило бы придать исследованиям Луны интернациональный характер и снизить колоссальные расходы. Когда же советско-американский полет начал воплощаться в жизнь, тот же Проксмайр выступил с критикой программы ЭПАС.
   Гораздо более последовательную политику всегда занимали американские астронавты. Патриотизм и верность идеалам родины не ослепляли этих людей, лучше других понимавших, что сотрудничество в космосе совершенно необходимо. Когда разговор об этом зашел после возвращения с Луны «Аполлона-16», Джон Янг ответил, что он готов выучить русский язык, чтобы преодолеть «языковой барьер», и уверен, что Дьюк и Маттингли тоже готовы сделать это.
   – СССР, США, Франция и другие страны, которые уже сегодня ведут широкие космические исследования, должны объединить свои усилия, – говорил Чарльз Конрад. – Надо постигать космический океан и идти дальше, за Луну. Одна страна это сделать не в состоянии. Хотя стоимость полученных знаний постоянно увеличивается, человечество всегда будет стремиться получать их любой ценой. Для этого, вполне естественно, людям надо объединиться...
   О сотрудничестве между США и СССР в разные годы говорили и писали Нейл Армстронг, Фрэнк Борман, Джозеф Кервин, Майкл Коллинз, Гордон Купер, Юджин Сернан, Дэвид Скотт и другие астронавты.
   Да, идея сотрудничества давно носилась в воздухе. О совместных полетах говорили и в Звездном городке, и в Хьюстоне. «Нью-Йорк таймс» в марте 1970 года упрекала президента Никсона за «ограниченные возможности для совместных проектов с другими странами» и утверждала, что истинного прогресса в космонавтике «можно достичь лишь путем переговоров с Москвой». Еще до этого начался обмен письмами о сотрудничестве в космосе между президентом Академии наук Мстиславом Келдышем и генеральным директором НАСА доктором Томасом Пейном, 24 апреля 1970 года в Нью-Йорке Пейн беседовал на эту тему с советским академиком Анатолием Аркадьевичем Благонравовым. Вот тогда-то и зашел разговор о новом стыковочном узле и проблеме спасения в космосе. Хотя идея и висела в воздухе, разговор в Нью-Йорке возник не случайно: ровно за неделю до этого спасательное судно «Айво Джима» выловило в Тихом океане экипаж «несчастливого» тринадцатого «Аполлона».
   То, что два эти события связаны, подтверждает и доктор Гленн Ланни, технический директор ЭПАС с американской стороны, который, как вы помните, в то время руководил работами по спасению Ловелла и его товарищей:
   – О возможной помощи Советского Союза, – рассказывал в Хьюстоне Ланни, – я думал в один из самых критических моментов в программе «Аполлон». Космический корабль «Аполлон-13» находился за сотни тысяч миль от Земли, когда взорвались кислородные баки в жилом отсеке... Увы, в тот драматический момент мысль о чьей-либо помощи я отбросил сразу же после того, как она возникла. Как инженер, я знал, что все эти годы наши страны проектировали и строили космические корабли и стыковочные устройства по-разному. У вас была одна система, у нас другая...
   Безусловно, несчастье с «Аполлоном-13» явилось своеобразным психологическим толчком для американцев навстречу совместной космической программе. Но ведь и до и после этого трагического события возникали ситуации, когда вопрос о возможности прийти на помощь людям, летавшим в космосе, выглядел весьма насущно. Достаточно вспомнить полет «Джемини-8», когда этот космический корабль потерял управление, но, к счастью, смог совершить аварийную посадку в Тихом океане. Или эпизод завершения работы на «Скайлэбе», когда после 84-дневного пребывания на орбите на транспортном «Аполлоне» не включился после команды астронавта Джеральда Карра главный двигатель.
   – У нас упало сердце и глаза вылезли из орбит, – рассказывал потом Карр. – Двигатель не желал включаться, и космический корабль не двигался...
   К счастью, и здесь удалось воспользоваться аварийной системой. Но ведь на счастье нельзя рассчитывать всегда. То же можно сказать и о наших пилотируемых полетах, например, о «нештатной» посадке «Восхода-2» в тайге. По существу, каждый космический полет мог обернуться аварийной ситуацией.
   Существует еще одно обстоятельство, способствовавшее реализации ЭПАС, точнее – как бы подталкивающее к его реализации. Многие американцы одобряли идею совместного космического полета не столько по политическим, сколько по экономическим причинам, о которых писала английская «Файнэншл таймс»: «Аэродинамическая промышленность в США приветствовала нынешний проект совместного полета в силу того, что он обеспечивал работой технических специалистов в области космонавтики, у которых начались трудные времена из-за сокращения общего бюджета НАСА. Приветствовали этот проект и университеты, и другие научные организации во всем мире – благодаря возможности, которые он открывал для дальнейших космических исследований». Ведь к этому времени единственной более-менее перспективной пилотируемой программой был «Шаттл» («Челнок») – космический корабль многоразового использования. Однако по самым оптимистическим планам его летные испытания должны были начаться не раньше 1977-1979 годов20. Таким образом, американская космонавтика оказывалась в долгом простое.
   К моменту возвращения Юджина Сернана и его друзей с Луны из бывших 300 тысяч21 человек, работающих на программу «Аполлон», осталось 14 тысяч. Бюджет программы с 3,5 миллиарда долларов скатился до 128,7 миллиона. Не было денег, которые могли бы сохранить кадры специалистов, не было дела, которое позволяло бы использовать обширный комплекс сооружений и материальной части. Требовалось законсервировать на несколько лет космическую технику стоимостью почти в миллиард долларов.
   – Сейчас у нас нет никаких твердых планов относительно использования этой техники, но мы, несомненно, собираемся хранить ее надлежащим образом, – говорил Дэйл Майерс, помощник директора пилотируемых полетов НАСА.
   В свете всех этих событий весьма одиозно выглядела фигура астронавта. С 1959 года НАСА отобрало в отряд 73 кандидата для космических полетов. К моменту окончания программы «Аполлон» их оставалось 39. Даже с учетом трех экспедиций на «Скайлэбе» три десятка астронавтов становились безработными. Джеймс Ирвин считал, что половина из них уйдет из НАСА в самое ближайшее время, и оказался прав. В дальнейшем отряд был фактически расформирован, а люди распределены в различные отделы Центра пилотируемых полетов имени Джонсона.
   Все сказанное убеждает в том, что ЭПАС был очень нужен НАСА. Разумеется, он не мог решить всех проблем, но это была все-таки какая-то отдушина. Опять цитирую «Файнэншл таймс»:
   «НАСА всячески старается подчеркнуть, что этот проект (ЭПАС. – Я.Г.) имеет свои планы, поскольку он поможет восполнить кое-какие пробелы в знаниях о пилотируемых космических полетах. Он поможет сохранить мастерство, достигнутое в результате пилотируемых полетов на Луну в рамках программы «Аполлон» и последующей программы «Скайлэб», которая завершилась в 1973 году, – мастерство, которое в противном случае не пришлось бы использовать до того, как в 1978 году начнутся полеты в рамках программы челночных космических полетов».
   Новый директор НАСА Джеймс Флетчер так же свидетельствовал: «Совместный американо-советский проект – единственный полет космического корабля с человеком на борту, планируемый Соединенными Штатами в ближайшие пять лет».
   Однако мне бы не хотелось, чтобы у читателей возникло представление, что в ЭПАС были заинтересованы лишь американцы. Это не так. Наша космонавтика также видела в совместной программе многие положительные стороны. Проблема будущего спасения в космосе, о которой уже шла речь, была не менее остра и для нее. Кроме того, именно в начале 70-х годов в Советском Союзе началась программа по созданию долговременных орбитальных станций, иногда со сменными экипажами. Поэтому всякая отработка стыковки была выгодна для нас, будь то создание совершенного стыковочного узла, отработка систем сближения и ориентации или методик перехода из отсека в отсек. Ну и главное: фактор политический. Брежневу было нужно показать пример своего миротворчества, о котором столько писали и говорили, с американцами надо было начинать замиряться. Этого они и сами хотели. Мне понравилась трезвая оценка этого полета, сделанная Юджином Сернаном буквально накануне старта:
   – Между политическими системами наших стран остаются существенные различия, так же как и в идеологии, – здраво рассуждал Сернан. – Я не думаю, чтобы кто-то из участников программы ЭПАС в ходе нашего общения изменил свои политические взгляды. Мы понимали, что акцент нужно делать не на том, что нас разделяет, а на стремлении понять, уважать и доверять друг другу. Я убежден, что это и есть самое важное достижение программы «Аполлон» – «Союз»...
   Разумеется, политические разногласия, а еще пуще них – коммунистическая непримиримость к любому инакомыслию были серьезными преградами на пути реализации ЭПАС. Лишь добрая воля, ясный и трезвый взгляд на вещи и искреннее желание преодолеть все трудности позволили воплотить в жизнь задуманное. Это понятно всем.
   Однако существовали очень серьезные преграды совсем другого рода, с идеологией не связанные. О них говорилось и писалось меньше. Я позволю себе еще раз процитировать американскую газету. Делаю это для того, чтобы вы, вспомнив старые цитаты, проследили эволюцию оценок прессы, в какой-то мере отражающих эволюцию общественного мнения. «Русская и американская системы космических полетов чужды друг другу как по своей концепции, так и по оборудованию, – писала «Крисчен сайенс монитор» в декабре 1971 года. – Методы навигации совершенно иные, атмосферные условия в кабинах несовместимы, и, тем не менее, участники переговоров говорят о встрече на орбите. Трудности, по-видимому, лишь усиливают их стремление добиться успеха. Мы восхищены их усердием в этом беспрецедентном техническом деле. Когда Америка и Россия действительно хотят сделать что-то сообща, их не останавливают даже самые трудные технические проблемы».
   Газета права: проблемы были действительно не из легких. Мне приходилось беседовать в Москве и Хьюстоне с руководителями двусторонней программы, членом-корреспондентом Академии наук СССР Константином Давидовичем Бушуевым и доктором Гленном Ланни. Об этом говорили мы с руководителем подготовки космонавтов генерал-лейтенантом Владимиром Александровичем Шаталовым, техническим директором НАСА доктором Джорджем Лоу и с директором Центра пилотируемых полетов имени Л. Джонсона доктором Кристофером Крафтом. Все они не скрывали своих сомнений в успехе дела в самом его начале. Ланни говорил, например, что ему казалось «более чем сложным вести такую работу с людьми из столь отдаленной страны, говорящими на другом языке». Бушуев вспоминает:
   – Поначалу шла естественная «притирка» сторон и присутствовала некоторая настороженность – неясно было, сможем ли мы достаточно хорошо понимать друг друга и говорить на общем техническом языке.
   Да, крупные специалисты, они говорили не только на разных «человеческих» языках. Это было бы полбеды. «Технические языки» их, увы, были тоже разными. Ну, если и не разными, то отличались сильнейшими акцентами.
   – Многие технические принципы и методики мешали нам не меньше, чем языковой барьер, – рассказывал уже во время полета доктор К.Крафт в Хьюстоне. – Работу, на которую надо было затратить 10 минут, мы выполняли за день. Но со временем мы научились понимать друг друга и доверять друг другу...
   Доверие. Может быть, вначале это требовалось больше всего. Я хорошо помню первый приезд американских астронавтов в Звездный городок. Любопытство и настороженность в их глазах, застывшие вежливые улыбки, которым еще предстояло превратиться в улыбки открытые и дружеские.
   А потом началась большая работа. Чаще всего здесь упоминают новый стыковочный узел, захват «равных возможностей», который пришел на смену «штырю» и «конусу», работающим до этого на советских и американских объектах. Действительно, стыковочный узел был абсолютной новинкой, но, как это ни парадоксально, может быть, именно поэтому создавать его было легче: он строился на пустом месте. Что же касается всего другого, и советский «Союз», и американский «Аполлон» рождались в свое время в жарких спорах. Оба эти корабля – итог мыслей, споров, доказательств, экспериментов, итог с трудом сбалансированный, наконец, примиренный в своих внутренних противоречиях, разумеется, был относительно идеальным в глазах его создателей. И вот эту столь долго искомую гармонию, этот с трудом обретенный компромисс кто-то требовал нарушить. Сопротивление этому вторжению было естественно, и, тем не менее, сопротивление это необходимо было в себе поломать и отыскать новый итог, найти единый знаменатель для двух разных технических школ. Эта забота была, наверное, самым трудным делом ЭПАС.
   И вот когда стало ясно, что выполнить ее можно, встал вопрос: кому лететь?
   И американцам, и нашим ребятам требовалось не просто изучить два космических корабля, не только отработать совместную программу, но и обеспечить успех всей этой работы своими чисто человеческими качествами, своей искренностью, своим доброжелательством, своим юмором, наконец. Много уже было стартов и стыковок немало, главное же новаторство заключалось именно в том, что это был первый в истории международный космический полет. Это было его уже не инженерной, а человеческой сложностью. Пятеро испытали перегрузки другим не известные, и поэтому мне столь же искренне, по-человечески хочется рассказать о них чуть подробнее, чем я рассказывал о других.
 
   Томас Стаффорд, командир «Аполлона», бригадный генерал ВВС США, родился в Ветерфорде – маленьком городке в Оклахоме. Старушка мама его и тогда жила там, они соседи: у Оклахомы и Техаса общая граница по Ред-Ривер – красной реке. На родине маленького Тома было вообще много речек: тут Арканзас и все его главные притоки, и кто знает, может быть, поэтому тянуло его поначалу не в небо, а к воде, и после школы решил он поступать в Военно-морскую академию. Так Стаффорд стал морским истребителем. «Морское» его прошлое не забыто. В Центре пилотируемых полетов в Хьюстоне на третьем этаже здания №4 – «дома экипажей», где размещены комнаты астронавтов, во время подготовки к ЭПАСу друзья повесили вызывающий агитплакат – приглашение к извечному спору: «У моряков – самая интересная жизнь!»
   Молодой выпускник академии летал на перехватчиках, и летать ему нравилось. Когда он поступил в школу испытателей на известной базе ВВС им. Эдвардса в Калифорнии, никто из приятелей особенно не удивился: Стаффорд лучше других годился для испытательной работы, это было видно. В 29 лет, когда он кончил школу, он был уже пилотом признанным и опытным, и опять никто не удивился, когда сам он начал преподавать в этой школе, учить молодежь. Биография его без скачков – он поднимался вверх ступенька за ступенькой.
   Стаффорд не очень любил показывать курсантам: «тут нажми», «здесь отпусти», «выбирай на себя», «дай форсаж». Его тянуло на обобщение, хотелось написать для этих молодых ребят простой и ясный, как букварь, учебник или справочник. Потом он так и сделал – написал вместе с друзьями две таких книжки.
   Но книжки – книжками, а он еще летал. У Томаса Стаффорда 6200 часов налета – больше восьми месяцев жизни он пробыл в небе. Немного астронавтов, и тем более наших космонавтов, могут назвать такую цифру.
   Астронавтом он стал в 1962 году, как раз в те дни ему исполнилось 32 года. Парень был, как говорят, в самом соку: молодой, крепкий, сильный, опытный, энергичный. Он попал во второй отряд и сразу запустил себя в работу. Когда в 1965 году на «Джемини-3» полетел первый американский экипаж, он уже был дублером. В те мартовские дни на космодроме во Флориде он впервые услышал русское имя: Алексей Леонов. Этот парень из России совершил нечто фантастическое: вышел из корабля и плавал в открытом космосе. Думал ли Том, что через десять лет они станут друзьями и будут летать вместе? Вряд ли. Тогда совместный полет с русскими казался даже более невероятным, чем выход в космос...
   Стаффорд тренировался с Уолтером Ширрой, который, помните, летал на самом первом «Аполлоне-7». В октябре 1965 года они должны были взлететь, чтобы стыковаться с беспилотной ракетой «Аджена», но едва взлетев, эта ракета рассыпалась на куски. Старт отложили.
   Испытывать мужество легче, чем испытывать терпение. Про некоторых людей говорят: «везун!» – везде, где можно, судьба ему помогает. Так вот Стаффорд «антивезун».
   Стыковку с ракетой заменили совместным полетом двух пилотируемых кораблей: первыми полетели Ловелл и Борман на «Джемини-7», а Ширра со Стаффордом должны были «догонять» их на «Джемини-6». Они сидели в корабле, и уже прошла команда «Зажигание!», уже грохотали двигатели «Титана-2», когда из хвостовой части выпал электрический разъем цепи контроля. Если бы аварийная система не выключила двигатели, они бы погибли на старте. Тогда они еще не знали о второй смертельной опасности: с одной трубы окислителя по небрежности забыли снять пластмассовую крышку. Двигатели умолкли, а насосы продолжали работать. Росло давление в магистралях. Лопни одна труба – и снова взрыв. Они понимали язык приборов и осознавали опасность, но решили не катапультироваться. Спустя 15 секунд они сообщили, что давление падает. Это чудовищно много иногда – 15 секунд...
   В доме Томаса Стаффорда под Хьюстоном я видел эту крышку, навсегда замурованную в прозрачный кубик синтетической смолы. Он взял ее себе на память...
   Три дня спустя они взлетели и увидели в космосе корабль Ловелла и Бормана.
   – Джеймс, – кричал Стаффорд Ловеллу, – я хорошо вижу твою бороду!
   Они летали рядом более 5 часов.
   Примерно через полгода он полетел во второй раз, теперь с Юджином Сернаном. И техника опять барахлила, и с 17 мая старт перенесли на 1 июня, и Том ходил очень злой и мрачный тогда. Но 1 июня за 100 секунд до старта опять объявили задержку. А потом еще две дополнительные задержки – это только космонавт может до конца понять, каково человеку вылезать вот так из корабля, снимать, к черту, скафандр и сдирать с тела эти проклятые датчики...
   Они стартовали 3 июня, и дальше все шло хорошо, а посадка была просто рекордной: приводнились в 640 метрах от точки, рассчитанной баллистиками. До сих пор это считается самой точной посадкой американских пилотируемых кораблей.
   К этому времени уже набирал силу проект «Аполлон», и все мысли Томаса Стаффорда вращались теперь вокруг Луны. Очень хотелось на Луну!
   – Окупятся ли фантастические затраты человеческих сил и материальных средств, которые потребует полет на Луну? – писал он в те годы. – Вопрос этот напоминает мне одну карикатуру. Зеленые селениты прощаются на Луне с экспедицией землян, и один из лунных жителей спрашивает космонавта:
   – Истратить столько миллиардов долларов только для того, чтобы прилететь к нам, а стоило ли, землянин?
   Если бы я был землянином, я бы ответил: «Да, каждый истраченный доллар стоил этого, потому что мы открываем то, что не может быть открыто иным путем. Открытия – это знания, а знания – сила...»
   В лунной эпопее Томасу Стаффорду, как вы помните, выпала роль почетная и вместе с тем горькая. Он стал командиром «Аполлона-10» – того самого, которому было поручено провести самую последнюю репетицию перед высадкой на Луну.
   «Снуппи» – так он называл тогда свой лунный модуль. Это популярная мультипликационная собачонка. Стаффорду припомнили это название, когда он был назначен командиром американского корабля ЭПАС: на шуточной эмблеме ЭПАС «Снуппи» сидит верхом на «Аполлоне», а русский медвежонок – на «Союзе». «Снуппи» кричит по-английски: «Давай!», а медвежонок по-русски: «Поехали!»
   Я познакомился со Стаффордом в Хьюстоне в 1973 году. Во время беседы астронавта с советскими журналистами я внимательно разглядывал его. Высокий (183 см), но, пожалуй, неспортивный. Расчетливо медлительный, с добрым лицом и хитрыми глазами. Большая ладонь. Огромный золотой перстень на безымянном пальце: Его можно было принять за преуспевающего аризонского фермера. Мы сидели в его офисе, с национальным флагом в углу (это – Стаффорд-генерал) и рогами антилопы на стене (это – Стаффорд-охотник), и он еще робел говорить с нами по-русски, хотя по его глазам было видно, что он понимает русскую речь. Несколько раз потом виделись мы в Звездном городке, и всегда выделяли американского командира неторопливость, спокойствие и какой-то особенный взгляд – так добрые и умные люди смотрят на шумные игры детей.
   Стаффорд – один из тех немногих, кто был в космосе четыре раза. Он шутит: «Это становится привычкой». В Хьюстоне в 1975 году он показывал нам картину – его истребители-перехватчики, рядом все три космических корабля и портреты товарищей по экипажам: Ширры, Сернана и Янга. Один из нас спросил: где же пририсовать еще один корабль, даже два корабля – ведь в космосе он будет гостем «Союза», и новых друзей – еще четыре портрета. Страффорд улыбнулся...
   Во время этой первой встречи он подарил всем нам именные шариковые ручки, которые могут писать в невесомости, и я обещал ему приберечь эту ручку и написать репортаж о том, как он встретится с нашими ребятами в космосе.
   Через два года я приехал в Хьюстон с этой ручкой и выполнил обещание. Стаффорда мы не застали: он уже был на мысе Канаверал и, готовясь к старту, отсиживался в карантине. Мне очень хотелось посмотреть, как он живет, какой у него дом – ведь дом может рассказать о человеке больше, чем он сам. Благодаря хлопотам администрации Центра пилотируемых полетов и, прежде всего энергии сотрудника протокольного отдела Билла дер Бинга это удалось сделать. Мы попали в дом Томаса как раз в тот день, когда сам Томас был в гостях в советском космическом доме у Леонова и Кубасова.
   ...Машина кружила по улицам зеленого поселка. Дома, чаще всего двухэтажные, прячутся здесь за листьями пальм и банановых деревьев. Билл, который поехал вместе с нами, по дороге рассказал: – Мне приходилось много работать с американскими астронавтами, впрочем, и с советскими тоже. Я сопровождал в поездке по нашей стране Андрияна Николаева и Виталия Севастьянова. Как там Севастьянов, не устал еще летать? Сколько же можно?22 Да... Так вот, генерал Стаффорд – человек исключительной скромности, вы увидите это по его дому. У Алана Шепарда в Хьюстоне огромная вилла, а Стаффорд – другой. У него, пожалуй, самый маленький дом из всех домов наших астронавтов.
   Мы остановились. Дом действительно выглядел скромнее, чем дома соседей. Небольшой, с маленькой мансардой и гаражом, разместившимся с ним под одной крышей. Нас встретила жена астронавта и маленькая лохматая белая собачонка. Хозяйка, извинившись, вышла на минуту, дав нам возможность оглядеться. В маленькой гостиной ничего не напоминало о космической профессии хозяина. Мягкая, удобная мебель, низкий стол, пианино, какие-то восточные струнные музыкальные инструменты, шкаф с книгами, много цветов. Глаз задержался на расписной шкатулке с видом Кремля – русский сувенир. На стенах – простенькие пейзажи: Париж, Лондон, Техас. Скромный телевизор молчит. Возвратилась хозяйка, и началась беседа.
   – Последние три года были необычными для нашей семьи, особенно для Тома, конечно, – рассказывала Фэй Стаффорд. – Он работал очень напряженно. Ему трудно давался русский язык. Согласитесь, что в его возрасте уже трудно начинать изучать язык, да еще такой сложный. Он уезжал рано и возвращался поздно. У нас очень дружная семья. Мы с Томом, да и дочери тоже, любим бывать вместе и избегаем веселых и шумных компаний. Круг наших друзей невелик. Правда, в последнее время он расширился за счет советских коллег мужа. Здесь бывали русские космонавты. Мне очень понравились генерал Шаталов и Алексей Елисеев, очень теплые, дружественные люди. А Леонов – такой шутник, с ним так весело! Он покорил нас всех своим юмором, мы с дочками так смеялись над его историями...
   Наши дочки уже большие. Том с дочками увлекаются водными лыжами. У нас есть маленький катер, и в свободные часы они бросают меня и уезжают на озеро...
   Картинки на стенах? Мы бывали в Лондоне и Париже. После Лувра я мечтаю побывать в ленинградском Эрмитаже. Том рассказывал, что это потрясающий музей. Ему вообще очень понравилось в Советском Союзе, и он всю свою семью заразил рассказами о вашей стране. И еще я соскучилась по снегу. У нас в Техасе не бывает снега. Том показывал фотографию, как он играл с вашими космонавтами в снежки. Они веселились, как мальчишки...
   Волнуюсь ли я сейчас? Конечно. Особенно трудно было в день старта. Я спала плохо, рано встала и смотрела старт «Союза». Ведь и за ваших тоже волнуешься. А потом я смотрела старт «Аполлона». Я впервые видела, как летит ракета с Томом, хотя это его четвертый полет. Но разве об этом расскажешь... Перед стартом я сказала Тому:
   – У тебя было много неприятностей, всяких задержек и волнений, когда ты летал на «Джемини». Право, Том, тебе достаточно этих воспоминаний. Пусть все будет хорошо...
   Мы попросили миссис Стаффорд показать нам кабинет астронавта.
   – Только не обращайте внимания, если там беспорядок. Когда отец уезжает, улетает, – поправилась она, – там хозяйничают дочери...
   Кабинет совсем маленький, в мансарде со скошенным потолком. Вот тут уже немало деталей, рассказывающих о жизни хозяина: модели самолетов и ракет, космические сувениры, картина «Полет „Аполлона-10“». За стеклами шкафа – набор охотничьих ружей.
   – Тут есть и русское ружье, он им очень дорожит, – сказала жена астронавта. – Я бы показала его вам, но ключи от шкафа у него... Он любит охотиться, но только на птиц. А один раз убил антилопу и очень переживал...
   Я вспомнил рога в его кабинете...
   Мне не пришлось сопровождать Томаса Стаффорда и его друзей во время их поездок по СССР и США после завершения ЭПАС. Наверное, случись это, я смог бы рассказать о нем больше. Но, вспоминая сейчас этого человека, я думаю, что это настоящий человек. Мне кажется, он оставил в нашей стране частицу своей души, что не мешает ему оставаться настоящим американцем. Он привозил из Москвы сотни открыток с палехскими рисунками и рассылал их друзьям на Рождество. Когда его спросили, существовал ли какой-нибудь психологический барьер, препятствующий тренировкам с советскими космонавтами, он даже не нашел что ответить, только воскликнул: «Хо!» – и развел руками. Он пробовал читать Чехова и Толстого по-русски. Он говорит:
   – Мы учим ваш язык не только для работы в космосе, а для будущего. В общем смысле...
   Когда уже после полета он говорил, что ему нравится наша земля и наши люди, я верю ему – он не стал бы лукавить. Зачем ему лукавить теперь?
   Потом я узнал, что Стаффорд собирается перебраться из Техаса в Калифорнию. Он будет теперь начальником той самой испытательной базы ВВС имени Эдвардса, куда приехал он из Академии совсем молоденьким пилотом. Через три года генерал Стаффорд пошел на повышение: стал заместителем начальника штаба ВВС по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам, а 1981 году ушел в большой бизнес: стал вице-президентом одной из частных фирм. Но когда в сентябре 1993 года наш премьер Черномырдин и вице-президент США Гор официально заявили о поддержке идеи создания «подлинно международной орбитальной станции», Стаффорд понял, что это – работа для него. Он стал, по сути, послом НАСА в Российском Космическом Агентстве. Часто бывает в Москве. Недавно я видел его. Постарел, конечно. В будущем году ему исполнится 70 лет. (А.Х.:1999 год)
 
   К тому времени, когда Алексей Леонов второй раз полетел в космос, там побывали уже 75 человек. Труд всех этих людей велик и славен. Но были среди них очень немногие, начинавшие новое дело.
   Юрий Гагарин – он Первый вообще.
   Фрэнк Борман и его товарищи Джеймс Ловелл и Уильям Андерс – они первые облетели Луну, первые увидели, что Земля действительно шар.
   Нейл Армстронг – он первый ступил на Луну.
   Алексей Леонов – он первый вышел из космического корабля в открытый космос.
   Первые! Потом были другие. Они не повторяли первых, их задания были труднее, программы сложнее, но Титов уже знал: невесомость не убьет – Гагарин жив. Стаффорд уже не боялся дальней дороги к Луне, с которой так трудно повернуть назад, даже если очень надо, – по ней уже прошел Борман. Конрад и Бин знали, что они не утонут в лунной пыли, – ведь Армстронг не утонул. Уайт и Сернан, Хрунов и Елисеев смело шагали в бездну космоса, потому что в нее уже шагнул Леонов. И есть своя символика в том, что именно ему, Алексею Леонову, доверили командовать советским кораблем в первом в мире международном пилотируемом космическом полете. Ведь и здесь задача новаторская: нужно обо всем договориться, сопрячь технику, взять языковой барьер, чтобы вместе сделать большое дело.
   Алексей Архипович, сын колхозника, восьмой ребенок в семье, в год Победы было ему одиннадцать, все остальное – люди, которые помнят войну, уже могут домыслить и понять. А те, которые не помнят, пусть поверят на слово: у него было трудное детство. Он жил в тесноте, очень плохо одевался и часто хотел есть.
   Уже после своего первого полета, выступая на митинге на Калининградском вагоностроительном заводе, Леонов сказал:
   – Иногда говорят про людей, которые стали чуть-чуть знаменитыми: он, мол, вышел из народа. Не говорите так обо мне. Никуда я от вас не уходил. Я всегда с вами. Все дороги в Космос начинаются на Земле, и я просто командирован вами туда...
   За ним еще десять лет назад укрепилась репутация весельчака и балагура, он действительно веселый человек, но он может быть очень серьезным. Вот его ответы на три вопроса о молодежи:
   – Какие черты характера вы считаете наиболее важными для молодых людей?
   – Умение идти к цели, побеждая все трудности. Стойкость убеждений, сплоченность в борьбе, коллективизм.
   – Чем вы определяете степень полезности человека?
   – Тем, сколько энергии он отдает работе на общее дело.
   – Какое качество современной молодежи, развившись, может принести наибольший вред?
   – Аполитичность.
   Он окончил летное училище с отличием, стал профессиональным летчиком, хорошим парашютистом (более 100 прыжков). Вроде бы он нашел себя, но чувствует – главное впереди. 15 июля он пишет другу: «Зреет что-то грандиозное. Скоро начнутся штурмы высот более серьезных, чем стратосфера. Я подал рапорт в особую группу и уже прошел несколько собеседований и медицинских комиссий. Не могу же я все время летать над Землей, если люди готовятся оторваться от Земли! В общем-то, это пока мои фантазии, потому что ничего о моей будущей работе неизвестно, но знаю, что все неизведанное интереснее пройденного и все неоткрытое заманчивей найденного... В конце концов ведь дальняя перспектива становится ближней, и мы намечаем новые дальние. Если я буду там, я отдам всего себя новому делу».
   В 1960 году он проходит самые жестокие и придирчивые комиссии и зачисляется в первый, «гагаринский» отряд космонавтов. Были ли минуты слабости? Конечно, были, ведь он человек... Уже когда вроде бы прошел по всем кругам медицинского ада, уже когда вроде бы зачислили, подумалось вдруг с тоской:
   «А зачем я с этими ракетами связался? Ведь я люблю летать, а тут, когда еще полетишь на этой ракете, и полетишь ли вообще... А часть в ГДР переводят, Германию бы посмотрел, и Светлана, жена, тоже говорит: «Поедем, мир посмотрим...» Друзья уговорили его остаться в отряде космонавтов. А мир он посмотрел. И увидел его таким, каким никто до него не видел...
   В дневнике Леонова 60-х годов есть запись: «Собралась большая комиссия. Сергей Павлович Королев рассказал о задачах полета, а затем предложил мне выйти из кабины в шлюзовое устройство. Мне? Как это понимать – вроде бы заявка на будущее? Или случайность?»
   Нет, это была не случайность. Сергей Павлович говорил о Леонове как о человеке живого ума, исключительной работоспособности, высокой сметливости, большой смелости. К Леонову долго приглядывались в отряде, прежде чем назначить на «первый выход».
   Восемнадцатого марта 1965 года уже на стартовой площадке Королев обнял Алексея и тихо сказал ему:
   – Я тебя только об одном попрошу: ты выйди из корабля и войди в корабль. Вот и все...
   Хорошо помню этот весенний день и легкий треск разрядов в динамике и голос Павла Беляева, торжественный, как у Левитана:
   – Человек вышел в космическое пространство! Человек вышел в космическое пространство!!
   Никогда так не говорили. Вдумайтесь: «вышел в пространство». Как это странно звучит...
   – Никакие прежние представления не могли сравниться с тем, что поразило меня в первые же секунды, когда чуть ли не на половину тела высунулся я из люка, – рассказывал Леонов. – В глаза ударил мощный поток солнечного света. А вокруг – простор, бездна, какой-то глубочайший-глубочайший колодец. А когда взглянул на горизонт, ясно обозначилась красивая линия светового спектра. Земля-то все-таки круглая!
   Однажды Леонов переводил «космическую» статью из немецкого журнала и наткнулся на неизвестный глагол: «леонирен». Искал в словарях и не нашел. Потом кто-то из друзей догадался: «Это же «леонить», то есть летать в открытом космосе...» Когда из твоей фамилии строят глаголы – это уже больше, чем известность. Тут и зазнаться можно. А он учился. Оканчивает военно-воздушную академию. Участвовал в подготовке полетов своих товарищей, еще рисует. Рисует Космос, хотя говорит, что нарисовать это нельзя – таких красок нет на Земле...
   Когда его назначили командиром советского корабля в ЭПАС, он воспринял это как большую честь и высокое доверие. Очень хорошо сказал в Америке одному нашему журналисту:
   – Мы сейчас практически кандидаты всего земного шара...
   И ещё:
   – Находясь там, занимая высокое положение чисто физически, не потерять человеческую ниточку и непосредственность... Это будет самое главное.
   Была и есть в нем эта «ниточка». С американцами парился в бане, стегал их вениками, угощал солеными груздями, играл в снежки, рассказывал анекдоты, пел. Он всегда был таким, и приятно наблюдать, что он не меняется. Мне нравится его быстрая реакция, никогда не лезет за словом в карман.
   – Месье Леонов, а что вы читали Жюля Верна? – спросил его французский журналист на собрании, посвященном 100-летию романа «Из пушки на Луну».
   Леонов перечислял, и постепенно зал начал гудеть. После десятого названия зал рокотал, после двадцатого – засвистели, затопали, аплодировали и хохотали в голос, журналист убежал.
   Стаффорд рассказывал, что, когда во время первого приезда советских космонавтов в Хьюстон он спросил Леонова по-английски: «Леша, английский сложен для тебя?», тот тотчас бойко ответил: «Язык нисколько нет сложность!»
   Таким его знают, таким его любят.
   Страшным ударом для Алексея Архиповича стала гибель Вики – одной из двух дочерей. Но вторая – Оксана подарила ему внука и внучку. Сегодня 65-летний «дед Алеша» – президент специализированного инвестиционного фонда «Альфа-Капитал».
 
   Высокий, светловолосый, весь какой-то большой, с крутыми бицепсами и мягкой, детской улыбкой, Вэнс Бранд, пилот командного модуля «Аполлона», после отъезда в Вашингтон Майкла Коллинза занял в хьюстонском Центре его место всеобщего любимца, а в Звездном городке быстро получил ласковое русское имя – Ванечка.
   Вэнс родился в маленьком городке Ленгоменте в штате Колорадо. Никакими ярко выраженными талантами в детстве не блистал и после окончания школы долго ломал себе голову: куда бы податься и с чего начинать взрослую жизнь? К моменту старта ЭПАС ему было 44 года, и за эти годы Вэнс Бранд уже трижды начинал жизнь сначала. Тогда, первый раз, он решил стать инженером по торговому оборудованию. Почему? Объяснить этого он не может. Учился он без особого энтузиазма, как-то равнодушно, получил, в конце концов, диплом бакалавра торговых наук, и в это самое время его призвали в армию, сначала в морскую пехоту.
   Все как-то хорошо у него ладилось с первых дней его военной жизни, и Бранд одно время даже собирался остаться кадровым военным, благо высшее образование позволяло рассчитывать на офицерские погоны. Идеальное здоровье определило его воинскую специальность – летчик-истребитель. Снова пришлось учиться, но это была уже другая учеба. Вэнс словно проснулся, былое равнодушие, которое он выдавал за спокойствие, исчезло. Ему понравилось летать. Понравилось – и все тут!
   Это было совершенно неожиданным для него самого. Никогда, даже в мальчишеские годы, не завидовал он особенно пилотам, не интересовался самолетами, и в голову ему не приходило, что он когда-нибудь станет летчиком. И вот надо же! Стал! Неясная юношеская тяга к инженерии приобрела теперь содержание конкретное: авиационная техника. Именно в это время встретил он девушку Джоан из Чикаго и решил, что если уж поворачивать судьбу, то круто, решил, что будет он теперь обязательно летать и обязательно женится на Джоан.
   Когда они ждали первенца (у Брандов четверо детей), Вэнса откомандировали в Японию. Вдали от дома, Джоан и маленькой Сузан он загрустил и стал подумывать, что летать, оно, конечно, хорошо, но ведь совсем не обязательно для этого служить в армии. Кадрового офицера из него не получилось. Вернувшись через 15 месяцев домой, Бранд демобилизовался.
   О своей армейской жизни он, однако, никогда не жалел и благодарен армии уже за то, что она помогла ему найти себя. Он второй раз поступает в Колорадский университет, теперь – на отделение авиационных инженеров, и в 1960 году получает второй диплом. Ему повезло, и он быстро нашел интересную работу в знаменитой фирме «Локхид Аэркрафт Корпорейшн». Здесь Бранд-летчик становится летчиком-испытателем. Он считает, что это его главная, основная профессия.
   – Я был летчиком-испытателем, прежде чем стал космонавтом, – рассказывает Бранд. – Я стал им, чтобы летать выше и быстрее. Для меня быть космонавтом – значит участвовать в испытательных полетах предельной сложности...
   Он умеет летать на всем, что летает. Впрочем, есть еще ракеты, и сознание, что они существуют, что другие умеют летать на них, а он нет, сознание этого мешает ему, делает его ущербным.
   Казалось бы, все в порядке, есть и положение, и деньги, и перспективы впереди самые радужные, но вновь решает он переложить штурвал своей жизни, снова изменить курс: в 1966 году он посылает заявление в НАСА с просьбой зачислить его в отряд астронавтов – как раз объявлен был новый набор. После всех кошмарных проверок и испытаний в апреле 1966 года Вэнс Бранд вместе с восемнадцатью другими космическими новобранцами становится астронавтом. Опять все сначала.
   – Мы были отобраны руководителями НАСА, но по каким критериям нас отбирали, нам не говорили, – рассказывает Бранд.
   О критериях легко догадаться: прекрасный летчик с большим опытом испытательной работы, высшее техническое образование, абсолютное здоровье и... человеческое обаяние.
   Бранду было нелегко, как вы помните, как раз в 1966 году заканчивалась космическая программа «Джемини». Приближались испытания «Аполлона». К этому времени в отряде уже образовался отряд ветеранов, уже дважды летали в космос Гриссом, Купер, Ширра, Стаффорд, Янг, Конрад, Ловелл. Им, ветеранам, в первую очередь будет доверена судьба новой национальной космической программы. (В общем, так и случилось, и, если не считать ушедшего из космонавтики Купера и погибшего Гриссома, все они стали командирами «Аполлонов».) Перспективы были весьма туманны, неопределенны. Некоторые астронавты из набора 1966 года, понимая это, ушли. Бранд – остался. Восемь лет он числится в резерве. Сначала на полетах «Аполлона-8» и «Аполлона-13». На «Аполлоне-15» он – дублер Уордена, во время полета орбитальной станции «Скайлэб» дублер командиров двух экипажей: Бина и Карра. Он рисковал остаться вечным дублером, когда получил новое назначение – в основной экипаж советско-американской программы.
   Неизменная ровная приветливость, готовность всегда прийти на помощь товарищу и понимание, когда эта помощь необходима, абсолютная техническая грамотность, позволяющая читать мысли и желания своих коллег до того, как ему что-то скажут, – все эти качества пилота-испытателя, отполированные до блеска многомесячными тренировками, компенсировали Бранду отсутствие опыта практической работы в космосе.
   Немногословный, спокойный, добрый Вэнс-Ванечка сразу пришелся по душе нашим космонавтам.
   – Очень трудно, но очень приятно изучать русский язык, – говорил астронавт. – Я хочу больше узнать о языке, людях и культуре Советского Союза...
   После последних тренировок в Звездном городке, прощаясь в Шереметьеве с Алексеем Леоновым, он крепко пожал ему руку, уверенный, что сделает это еще раз на орбите. И он сделал это, когда оба они вплыли в стыковочный модуль. Я сам видел это 18 июля 1975 года в 12 часов 59 минут.
   Из всей пятерки, которая стартовала в космос, Валерий Кубасов единственный штатский человек. Второе его отличие – он самый молодой участник полета.
   – Отец мой – механик, – рассказывает Валерий. – С детства я жил в мире болтов, гаек, шестеренок. Что-то сам пытался мастерить. В доме техника всегда была темой разговоров. Многое подсказала школа, технические кружки...
   В МАИ он поступил без экзаменов, но было «собеседование», и неизвестно еще, что легче, сдать экзамен или выдержать вот такое «собеседование», когда тебя «прощупывают» со всех сторон.
   Серьезное отношение к порученному делу, настоящая мужская, деловая ответственность, присущая бортинженеру «Союза», отличали его, когда он не был не то что «бортинженером», но вообще инженером. Вот подтверждающие это строки из отзывов на дипломный проект Валерия:
   «...К работе над проектом дипломант подошел творчески. Простота в изготовлении и эксплуатации к достоинствам проекта. ...В процессе работы над проектом тов. Кубасов проявил инициативу в решении ряда вопросов и отказался от известных ему схем и конструкций. Он разработал оригинальную систему...»
   Какой он, Кубасов? В характеристике есть еще такие слова: «По характеру спокоен, принципиален, настойчив, деловит». Кубасов производит при знакомстве впечатление человека вроде бы чем-то постоянно озабоченного. Вряд ли его можно назвать человеком разговорчивым. Никогда не видел его суетливым, торопящимся. Он скорее медлителен, и в движениях, и в манерах его, и в интонациях есть какая-то неторопливая основательность. Именно такую основательность поощрял и воспитывал академик Сергей Павлович Королев, в конструкторском бюро которого начал работать Валерий после окончания института. Этим можно объяснить и то внимание, с которым было встречено заявление Кубасова с просьбой направить его в отряд космонавтов.
   – Нам стало ясно, – вспоминал Кубасов, – что путь в космос открыт и специалистам. Академик Королев, который был сторонником полета в космос инженеров, говорил в те дни, я помню его слова наизусть: «Отныне, после Феоктистова, дорога в космос открыта ученым. Им теперь доступны не только сухие цифры и записи приборов, фото– и телеметрические пленки, показания датчиков. Нет, сейчас им доступно свое, живое восприятие событий, чувство пережитого и виденного. Им отныне представляется увлекательная возможность вести исследования так, как они это пожелают, тут же анализировать полученные результаты и продвигаться дальше». После этого я уже не находил покоя...
   На «Союзе-6», который пилотировал Георгий Шонин (кстати, он принимал непосредственное участие в подготовке программы ЭПАС. Умер в апреле 1997 года), была смонтирована 50-килограммовая сварочная установка «Вулкан», на которой Валерию было поручено провести ряд опытов по сварке металлов в условиях космического вакуума и, что особенно важно, – невесомости. Валерий пробовал произвести сварку тремя различными способами в разгерметизированном орбитальном отсеке, сварить сталь и титан, разрезать нержавейку и алюминий. Установка барахлила, возникла угроза пожара, эксперимент был остановлен. И все-таки надо признать, что пионерская работа Кубасова на «Союзе-6» стала началом целой серии разнообразных технологических и материаловедческих экспериментов, проводимых и нашими космонавтами, и американскими астронавтами. Эксперимент подобного типа был включен в программу совместного полета и успешно выполнен на орбите.
   – Космическая эпоха не ограничивается лишь пассивным изучением околоземного пространства, – говорил Валерий Кубасов. – Человек всегда заставляет природу служить себе.
   Через некоторое время для первой орбитальной станции «Салют» назначаются основной и дублирующие экипажи: Алексей Леонов, Валерий Кубасов, Петр Колодин и Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев. В июне 1971 года экипажи уже на космодроме, все идет по плану, журналисты берут последние интервью, и вдруг, как гром среди ясного неба: врачи нашли у Кубасова некое затемнение в легких и наложили запрет на его полет. Можно представить себе меру отчаяния Валерия. Петя Колодин, для которого это был первый полет, пришел ко мне в номер гостиницы и плакал. Леонов готов был разорвать Кубасова на части. Потом успокоился и стал просить Госкомиссию не менять весь экипаж, а сменить лишь бортинженера, отдать ему Волкова. Владислав, которому, конечно же, очень хотелось полететь, совершает маленький подвиг истинного товарищества, отклоняет это предложение и заявляет, что полетит только с Добровольским и Пацаевым. Вчерашние дублеры стартуют в космос.
   Настоящая человеческая драма. Мера ее глубины определилась лишь через 23 дня, когда при возвращении на Землю Георгий, Владислав и Виктор погибли. И не случись этой медицинской придирки, погиб бы сам Кубасов вместе с Леоновым и Колодиным: ведь смертельный изъян в космическом корабле «Союз-11» уже существовал и не зависел от экипажа...
 
   К полету по программе ЭПАС издательство «Планета» выпустило открытки с портретами всех членов обоих экипажей. Слейтон с открытки смотрит вам прямо в глаза – серьезный, немолодой уже человек. Дональду Слейтону, командиру стыковочного модуля корабля «Аполлон», в марте 1975 года исполнился 51 год. Старше его в космосе тогда никого не было. А ведь могло быть иначе, если бы...
   Мировая война с фашизмом начинает летную биографию Дика – так зовут его друзья. Слейтон-пилот 304-й группы бомбардировщиков «В-25». 56 боевых вылетов в Европе. Он вернулся домой и стал инструктором, учил молоденьких ребят-первогодков водить боевые тяжеловозы «В-25» и «В-26». Ведь война еще продолжалась: их ждала Япония.
   Слейтон успел и там повоевать. 319-я группа тяжелых бомбардировщиков базировалась на Окинаве, и он совершил 7 боевых вылетов, прежде чем на линкоре «Миссури» был подписан акт о безоговорочной капитуляции самураев...
   Война кончилась, и он вернулся к своей работе инструктора – а что еще он умел делать? Хорошо он умел только летать. Но однообразный ритм инструкторской жизни тяготил его. Быть может, неосознанно, но упрямо тянулся он к чему-то большему. Слейтон поступает в университет штата Миннесота и в 1949 году получает диплом авиационного инженера. Опытный летчик с дипломом – это уже что-то, и Дика приглашают в Сиэтл: есть место в компании «Боинг».
   Выдержал он там только три года: сидячая жизнь не для него. Нашел место пилота Национальной гвардии штата Миннесота. Тоже какая-то смешная должность. Покой он обрел в школе летчиков-испытателей на базе ВВС им. Эдвардса. Здесь он летает много, занят по горло. «В этой суматохе он с трудом нашел минутку и женился на дочери фермера Марджори Ланни из Лос-Анджелеса, – писал один американский журнал. – В 1957 году у него родился сын...» Добавим: единственный ребенок в семье Слейтонов.
   Вскоре после этого, в апреле 1959 года он зачисляется в первую семерку американских астронавтов. К этому времени Слейтон – признанный ас. Он налетал уже 4000 часов, из них 2500 – на реактивных машинах. На его плечах погоны майора ВВС. Здоровье атлетическое, кого же принимать в астронавты, как не его?
   – Я стал астронавтом как раз потому, что мне нравилась испытательная работа, – рассказывал Слейтон. – Когда наша страна занялась своей первой космической программой – проектом «Меркурий», – рассказывает Слейтон, – мне было предложено участвовать в ней. Я с энтузиазмом согласился и никогда об этом не пожалел. Это захватывающая работа с постоянно изменяющимися пределами, которая позволяет сделать много нового и интересного...
   Слейтон назначается командиром «Авроры-7» – второго американского орбитального корабля. Но 15 марта 1962 года, за два месяца до старта, врачи отстраняют его от полета, обнаружив перебои в ритмах сердца – медленную фибрилляцию. Вместо него три витка вокруг Земли делает Скотт Карпентер. А Дик?
   – Я продолжал тренироваться в той же степени, как и другие астронавты, назначенные на определенные программы.
   В 1963 году его отстраняют от полета официально. Все уверены, что он уйдет из НАСА – ведь ему предлагают завидные контракты известнейшие авиационные фирмы. Но он остается. В Хьюстоне Слейтон становится заместителем начальника отряда астронавтов, а впоследствии – начальником. Он комплектует экипажи космических кораблей. Один за другим уходят его друзья по первому отряду в космос, чтобы вернуться оттуда национальными героями. Да что друзья! Он отбирает новичков, и новички эти тоже улетают, а он остается на Земле.
   – Я выбирал команды, но никогда не был наделен властью выбрать себя, – грустно улыбается Дик.
   В этой книге несколько раз мелькает его фамилия. Это не специально сделано, он действительно был очень прочно связан с лунной программой и отдал ей многие, может быть, лучше годы своей жизни. В Хьюстоне говорили: «Все потеряли надежду, что Дик когда-нибудь полетит, кроме него». Да, он никогда не терял надежды, хотя ему лучше, чем другим, виден был финиш «Аполлона», ограниченность возможностей «Скайлэба», бесперспективность его будущего: ведь годы-то, лучшие – не лучшие, – идут.
   Слейтон лечился у всех знаменитых кардиологов США. Иногда перебои прекращались на несколько месяцев, затем наступали снова. Он заметил: чувствуешь себя лучше после хорошей пробежки, начал усиленно заниматься спортом. Ему запрещали летать, но не запрещали работать на тренажерах, и он проводит на них долгие часы, испытывая сам себя. В 1970 году сердечных перебоев не было целый год. Узнав об этом, Чарльз Бэрри, главный космический врач, решил еще раз, последний раз, заняться Диком Слейтоном. В клинике, где когда-то работал знаменитый кардиолог Майо, ему вводили прямо в сердце крошечные датчики, ему делали массу разных анализов и... не обнаружили никаких отклонений в сердечной деятельности! Десятилетний запрет снят: весной 1972 года он допущен к полетам в космос.
   Допущен, но на чем летать? С кем? В апреле улетел экипаж Янга, в декабре стартуют ребята Сернана, и все, конец «Аполлону». Уже вовсю тренируются три команды «Скайлэба»: ведь это он сам назначил их. Первый полет на «Шаттле» будет, как считали тогда, не раньше 1977 года, а на самом деле он состоялся, когда Дику Слейтону было 57 лет, и вряд ли он сумел бы сохранить до этого срока свое безупречное здоровье. Да кто возьмет на себя ответственность послать на первое испытание нового корабля 57-летнего астронавта без опыта работы в космосе?
   У него было действительно трагическое положение: ему запрещали летать, когда летали до 12 человек в год, и разрешили, когда полеты, по существу, застопорились. У него оставался только один, единственный шанс: ЭПАС. В Москве еще не было подписано соглашение на высшем уровне о совместном полете, когда Слейтон начал изучать русский язык.
   – Лучше быть 50-летним новичком, чем 50-летним неудачником, – говорил Дик. – Я счастлив, что выбран для этого полета и очень хочу в нем участвовать. Я надеюсь, что наше сотрудничество перейдет в сотрудничество в других сферах...
   Когда 24 марта 1975 года его ракету «Сатурн-1Б» вывозили на стартовую площадку, он воскликнул: «Какое это великолепное зрелище! Как жаль, что так мало людей видят это!» Трудно оценить меру влюбленности этого человека в космонавтику. Если бы мне доверили комплектовать американский экипаж ЭПАС, я бы написал его имя самым первым. Дональд Слейтон ждал своего полета 5935 дней.
   И еще мне хотелось сказать два слова о дублерах экипажей ЭПАС. Мы редко вспоминали в этой книге дублеров, а зря. Им вообще не везет: после старта об их существовании чаще всего просто забывают. А после финиша – тем более. У людей непосвященных даже возникает мысль: а нужны ли дублеры? Это очень несправедливо. Это очень несправедливо потому, что полет – лишь последняя строчка огромной космической эпопеи, итог, в котором суммируются усилия десятков, сотен и тысяч людей, и в списках этих людей едва ли не первыми стоят дублеры. Несправедливо – потому что во время черновой, повседневной, долгой и – что греха таить – не всегда интересной работы дублерам не делают никаких поблажек – ведь экипаж-дублер знает и умеет все, что знает и умеет основной экипаж. Несправедливо – потому что у них равные обязанности и не равные права. Вернее, у них нет одного-единственного права – лететь первому.
   Впрочем, о втором советском экипаже ЭПАС так сказать нельзя: они полетели как раз раньше первого экипажа. Опытным космонавтам – Анатолию Филипченко и Николаю Рукавишникову после многочисленных наземных проверок и тренировок было поручена испытание модернизированного варианта корабля «Союз» в реальных полетных условиях. Выбор именно этих людей в качестве первых дублеров не случаен. Именно Филипченко был в ноябре 1969 года командиром «Союза-7», стартовавшего вместе с «Союзом-6» и «Союзом-8». Николай Рукавишников тоже не новичок. В апреле 1971 года он вместе с В.Шаталовым и А.Елисеевым летал на «Союзе-10». Таким образом, оба космонавта уже своей предыдущей работой были как бы нацелены именно на задачу поиска, обнаружения и сближения с другим космическим объектом. В декабре 1974 года во время испытательного полета «Союз-16», естественно, ни с кем не сближался: ему не с кем было сближаться. Но вся программа автономного полета была отработана точно по графику ЭПАС, минута в минуту. Кроме того, несмотря на отсутствие корабля-партнера, была создана возможность испытать отдельные элементы нового стыковочного узла, никогда до этого не летавшего в космос.
    Четырнадцать космонавтов и астронавтов много месяцев самоотверженно и дружно строили общую лестницу в небо. Пятеро поднялись по ней 15 июля 1975 года. Девять других остались внизу. Мысли этих девятерых были в Космосе, дела на Земле. Вот почему всегда, когда герои возвращаются на Землю, надо впопыхах, в общих радостях не забыть дублеров. Поверьте, они тоже заслужили цветы и улыбки.
   В это время я находился в Хьюстоне, в Центре управления пилотируемыми полетами им. Джонсона. Во время тренировочного полета «Союза-16» в декабре 1974 года я ездил на Байконур, работал в подмосковном Центре управления, присутствовал на всех последних экзаменационных тренировках в Звездном городке. Поэтому, находясь в Техасе, я до мелочей представлял себе, что и где сейчас происходит. Откровенно говоря, в многолетней истории ЭПАС собственно полет – эпизод довольно короткий, но, безусловно, вершинный по своему эмоциональному накалу.
   – Космический полет, – сказал Алексей Леонов на космодроме перед стартом, – завершает громадную работу, которую проделали десятки больших научных и производственных коллективов. Если разобраться глубже, то, в сущности, вся страна, а в этом полете – даже две. Космонавтам оказывают громадное доверие, и его надо оправдать... Никаких претензий Байконуру мыс Канаверал предъявить не мог: время старта «Союза-19» на Байконуре было выдержано до сотых долей секунды. Теперь слово было за американцами.
   Когда «Союз» стартовал в Казахстане, во Флориде было раннее утро, и американский экипаж решили не будить, чтобы не ломать им предстартовый режим. Старт «Союза» они смотрели за завтраком в видеозаписи.
   По телевидению я видел Стаффорда и Слейтона в момент старта «Аполлона». Бранда не было видно, он сидел под телекамерой. Передачу с борта стартующего корабля на мысе Канаверал вели впервые, и на всех американских телезрителей легкое, но очень выразительное покачивание стартующей ракеты произвело большое впечатление. Общий вздох облегчения миллионов людей был ответом на веселый возглас Стаффорда:
   – Итак, мы в пути!
 Президент США Д.Форд смотрел передачи о стартах по телевидению.
   – И в космосе приближается разрядка, – заметил он.
   Специалисты говорят, что старт и финиш – самые ответственные этапы космического полета. На берегах Сырдарьи и Мексиканского залива этот первый трудный экзамен был сдан на отлично. Когда «Аполлон» начал полет, Стаффорд радировал на борт «Союза»:
   – Мы скоро вас догоним!
   – Потерпи, – перебил его телекомментатор, – не так уж и скоро: вам надо летать еще два дня...
   Эти два дня, предшествующие стыковке, были заняты коррекцией орбит и научными экспериментами. В напряженном внимании проходили вахты медиков: как будут чувствовать себя члены экипажей в первые часы привыкания к миру невесомости? Особенно внимательны были врачи к Бранду и Слейтону, которые еще не летали в космос. Однако так называемый период адаптации прошел благополучно, и, когда, уже после приводнения «Аполлона», Слейтона спросили, какой чувствует себя, он отшутился:
   – Мне не пришлось делать ничего такого, что с не меньшим успехом сумела бы сделать моя бабушка в Висконсине, которой 91 год...
   Однако два обстоятельства все-таки вызвали тревогу наземных Центров управления. Сначала на «Аполлоне» заупрямился штырь люка, соединяющего корабль с переходным модулем. Если бы астронавтам не удалось его «укротить», стыковка была бы невозможна, и переходы из корабля в корабль не состоялись бы. Этот штырь не слушался и зимой 1971 года, но и тогда экипаж Шепарда, и сейчас команда Стаффорда с помощью советов Земли все-таки справилась с ним.
   Затем вышла из строя телевизионная установка «Союза». Леонов и Кубасов не могли сразу приступить к ее ремонту, так как сначала надо было сделать более срочную работу: выполнить баллистические маневры, обеспечивающие стыковку. Как я узнал потом, уже вернувшись из Америки, в Центре управления в подмосковном Калининграде возникло нечто, что можно назвать и сильным замешательством, и легкой паникой. Ведь телевизионная установка с учетом «идеологии» предстоящей стыковки была едва ли не главным элементом всего полета. Телевизионщики поняли, что их ждут великие кары. Однако обошлось. Пока шли баллистические маневры, специалисты готовили свои рекомендации по ремонту. Командир экипажа поддержки Владимир Джанибеков «проиграл» на наземном аналоге корабля весь ход ремонтных работ и к двадцатому витку «Союза» вокруг Земли телевизионная связь была восстановлена.
   Забавный случай запомнился мне в связи с резервным кораблем «Союз», который находился на космодроме Байконур. Этот корабль должен был стартовать в двух случаях. Во-первых, если бы надолго пришлось отложить старт «Аполлона» и первый «Союз» вынужден был бы сесть, израсходовав свой полетный ресурс. Во-вторых, если бы первый «Союз» потребовал аварийной посадки. Так вот, несмотря на то, что полет проходил нормально, среди американских журналистов с быстротою молнии распространился слух, что второй «Союз» стартовал на Байконуре. Инженеры из ЦУПа отрицали это, но нашлись люди, которые утверждали, что слышали все своими ушами. Я ничего не понимал. Вернее, понимал, что это какая-то ошибка, но откуда она появилась – не понимал. Стоило немалых трудов разобраться во всей этой странной информации. Виновником новорожденной газетной утки оказался... Валерий Кубасов! Ведь позывной нашего бортинженера был «Я – «Союз-2».
   В те дни популярным и в СССР, и в США был дружеский шарж Алексея Леонова: три техасца в остроносых ковбойских сапогах, с лассо наготове, сидя верхом на «Аполлоне» и вглядываясь в звездную даль, вопрошают:
   – Ну, где же они?
   А они вовремя были точно на своем, всеми законами орбитальной динамики определенном месте.
   На всю жизнь запомнился мне момент стыковки. Телевизионное изображение проектировалось на большой экран аудиториума хьюстонского центра. «Союз», солнечные батареи которого делали его похожим на маленький самолет, сначала завис на самом краю яркого ореола земной атмосферы, потом начал быстро расти на экране. Отчетливо были видны два его световых маяка и бортовые огни ориентации, и еще два маленьких фонарика на самых концах «крыльев» солнечных батарей. «Союз» был точно ориентирован и казался относительно кривого горизонта планеты совершенно неподвижным, словно Алексей Леонов нарисовал его на черном небе. «Аполлон», переходный модуль которого попадал в поле зрения наружной телекамеры, приближался очень уверенно, совершенно не было заметно, что он прицеливается, наоборот, впечатление было такое, что «Аполлон» подкатывается к «Союзу» по невидимым небесным рельсам. Лепестки стыковочных узлов сразу плавно, крепко и почти бесшумно вошли друг в друга. На огромных светящихся картах мира в двух Центрах управления два пунктира траекторий слились в один яркий пунктир: над Землей летел 22-тонный космический комплекс «Аполлон» – «Союз».
   В аудиториуме раздались аплодисменты. В этот же миг они звучали и в Москве, и на Байконуре, и на мысе Канаверал, везде, где были люди, которые ждали этого поистине исторического свершения. Но еще более бурные аплодисменты раздались через несколько часов, когда распахнулся люк стыковочного модуля и Алексей Леонов крепко пожал руку Томасу Стаффорду. Рукопожатие на орбите, столько раз повторенное в газетных заголовках, стало реальностью.
   – А! Здравствуйте! – услышал я голос Стаффорда. Он говорил по-русски.
   – Валерий! Как дела? – кричал он Кубасову.
   – Хэппи ту си ю! (Счастливы видеть вас!), – это уже Леонов приветствует друзей по-английски...
   Что касается «языкового барьера» вообще, он был, конечно, преодолен, но с большим трудом, как с той, так и с другой стороны. Американцы, как бы это поточнее сказать, спотыкались, говоря по-русски. Наши ребята, особенно Кубасов, объяснялись так, как каменщики кладут стенку – кирпич к кирпичу, слово к слову. Но и те и другие очень старались. Никаких претензий к ним предъявить нельзя: они начали изучать чужой язык в зрелом возрасте, что очень трудно. Мне кажется, что возраст играет, как ни странно, меньшую роль в физической подготовке к полету, чем такая деликатная штука, как чужая речь. Короче, они понимали друг друга, а это – самое главное.
    В космическом музее Центра пилотируемых полетов в Хьюстоне, где в эти дни особенно могуче кружил водоворот посетителей, над одним из стендов было укреплено изречение американца Роберта Годдарда – одного из пионеров ракетной техники. Вот его слова: «Трудно сказать, что такое невозможно, потому что вчерашняя мечта становится сегодня надеждой, а завтра – реальностью». Слова эти были сказаны более полувека назад, но звучали особенно убедительно в дни совместного полета.
   Космический музей был расположен под одной крышей с просторным залом, где работали журналисты, приехавшие сюда со всего света. Справа от нашего стола сидели американцы, слева – ТАСС, позади – японцы, напротив – корреспондент из ГДР. И все писали, стучали на машинках, кричали в телефоны, слушали радио, смотрели телевизоры, читали пресс-бюллетени, пили апельсиновый сок, который бесплатно раздавал общий друг всех журналистов Билл Барклоу – представитель цитрусового департамента во Флориде: «Раз наш космодром находится во Флориде, Флорида должна участвовать в советско-американском полете, хотя бы этим соком!» Десятки людей, работающих здесь, как раз и писали о том, что так недавно еще казалось невозможным. Невозможным в политическом смысле, организационном, техническом. И вот старое предсказание Годдарда сбылось: невозможное превратилось в реальность.
   Описание всех переходов из корабля в корабль, всех общих и автономных экспериментов могло бы составить отдельную научно-популярную книгу. Могу только сказать, что весь комплекс технических, астрофизических и медико-биологических исследований был выполнен полностью. Корабли благополучно сели в намеченный срок: «Союз» – в Казахстане, «Аполлон» – в Тихом океане. Весь мир отдавал должное безукоризненной работе экипажей и всех наземных служб, отмечал огромное политическое значение совместных усилий и общей победы.
   Прокомментировать итоги ЭПАС группа советских журналистов в Хьюстоне попросила технического руководителя НАСА Джорджа Лоу и директора хьюстонского Центра пилотируемых полетов Кристофера Крафта.
   Нас пригласили в Главное здание Центра. Посторонним сюда вход запрещен. У лифта – полицейский. Сопровождающий нас сотрудник администрации объясняет ему, кто мы, к кому идем. В коридорах – серьезные люди с деловыми папками. Железный ящик с щелью, на нем надпись: «Только для секретного мусора». Большой холл на девятом этаже. Мягкая мебель, вежливые секретарши, картины, почетные дипломы и документы в строгих деревянных рамках. Читаем: «Мемориал Юрия Гагарина. В память о первом человеке в космосе». Три подписи: от программы «Меркурий» – Джон Гленн, от программы «Джемини» – Джеймс Макдивитт, от программы «Аполлон» – Нейл Армстронг. Такой мемориал американские астронавты оставили на Луне. Нас приглашают в кабинет.
   – Воспользовавшись вашим присутствием здесь, – начал беседу доктор Лоу, – я хотел бы поздравить советских специалистов, космонавтов Леонова и Кубасова, всех советских людей с успешным завершением космической программы. Свою радость я с удовольствием делю с выдающимися учеными, которые отдали ЭПАС столько сил. В первую очередь я хотел бы назвать академиков Келдыша, Котельникова и Петрова, а также профессора Бушуева, от работы с которыми я получил удовольствие. Потребуется еще немало времени, чтобы правильно оценить масштабы проведенной работы. Ее главный итог я вижу в том, что она распахнула перед нами двери в будущее. Я надеюсь, что сотрудничество только начинается и обе наши великие страны и впредь будут работать сообща в космосе.
   Здесь, в Хьюстоне, очень жарко. Чувствуешь себя, как в парнике: влажная духота и плюс еще 37 градусов. Мы замечаем, что на Байконуре сейчас тоже жарко, но там сухо, и жару перенести легче. Доктор Лоу кивает – он недавно был на советском космодроме.
   – Самое большое впечатление от этого посещения, – говорит он, – заключается в том, что я ощутил Байконур как поистине историческое место. Я принимал участие в разработке планов космических исследований в США с самого начала. Для меня история космонавтики – это моя жизнь. И вот я стоял на стартовой площадке, откуда полетел советский спутник Земли, откуда стартовал в космос первый человек!
   Главный итог беседы: сотрудничество было плодотворным, то, что сделано, позволяет надеяться на скорое и интересное продолжение.
   Когда после беседы мы шли мимо белых зданий и зеленых, удивительно «жаропрочных» газонов Центра, мы говорили о том, что – кто его знает? – а может быть, через несколько лет действительно придется вернуться сюда и писать новые репортажи о новой общей работе среди звезд.
   Увы, этого не случилось... (А.Х.: 27 июня 1995 года к российской орбитальной станции Мир был пристыкован американский шаттл Атлантис. Это и была новая совместная работа русских и американцев "среди звёзд")
   Газета «Сан» писала об ЭПАС под заголовком: «Там, где кончается «холодная война». Рассматривая ЭПАС с дистанции сегодняшнего времени, видишь, что он не внес решающих политических перемен в отношениях двух великих стран, но он, безусловно, сделал эти отношения человечнее. Он помог нам лучше если не понять, то хотя бы разглядеть друг друга.



Иллюстрации


Сноски

Примечания

1
   Фантастическое вещество, позволяющее улететь на Луну двум героям романа Г. Уэллса «Первые люди на Луне». (Здесь и далее прим. автора.)
2
   Место неожиданного нападения японцев на американский военно-морской флот во время Второй мировой воины.
3
   Это означает преимущества в материальном обеспечении и ассигнованиях по сравнению со всеми другими работами.
4
   Организованный в 1915 году, этот фонд оказывал финансовую помощь в научно-исследовательских разработках.
5
   Первый орбитальный полет Джон Гленн совершил лишь 20 февраля 1962 года.
6
   По-английски «хэлл».
7
   В 80-е годы при реализации программы «Спейс-Шаттл» к ним присоединится Роберт Криппен.
8
   В технической и популярной литературе равноправно существуют названия: «лунный модуль», «лунная кабина», «лунный корабль». Знайте, что это одно и то же.
9
   Впоследствии мысу Кеннеди было возвращено его старое имя. Поэтому во избежание путаницы я буду называть его везде мысом Канаверал.
10
   Чарльз Линдберг был первым человеком, перелетевшим через Атлантический океан в 1927 году.
11
   Вещество, которое выделяется организмом при сильном волнении.
12
   Военная академия США.
13
   Круглосуточное дежурство в Центре управления, как в США, так и в Советском Союзе, ведется в три смены. Американцы каждой из них дали шуточное прозвище: «белая», «черная» и «золотая».
14
   Для сравнения, у Армстронга эта величина была равна 6,4 километра, у Конрада – 89 метрам.
15
   Испытания нашего «Лунохода» проходили на Камчатке. Поскольку мы большие специалисты по превращению простых вещей в абсурд, могу только сказать, что испытания эти превратились в криминальную историю, в которой я был некоторым образом замешан, впрочем, это отдельная глава, но не из этой книги. См. статью «Арестованный луноход» в журнале «Обыватель» №2, 1996 г.
16
   Рекорд продержался недолго и вскоре был повторен «Аполлоном-16». И хотя командир этого космического корабля после возвращения на Землю в своей речи, обращенной специально к американскому налогоплательщику, заявил: «То, что вы получили на этот раз, стоит затраченных вами денег», особого энтузиазма эта фраза не вызвала. Полет «Аполлона-17» стоил 450 миллионов долларов.
17
   Ловелл («Аполлон-8 и 15»), Скотт («Аполлон-9 и 15»), Стаффорд («Аполлон-10» и ЭПАС), Янг («Аполлон-10 и 16»), Сернан («Аполлон-10 и 17»).
18
   Имеется в виду провал американских планов вторжения на Кубу в апреле 1961 года.
19
   Цифра эта в разных источниках варьируется от 24 до 26 млрд. долларов.
20
   Как вы помните, первый полет «Шаттла» состоялся в 1981 году.
21
   По некоторым данным – 400 тысяч человек.
22
   Виталий Севастьянов вместе с Петром Климуком заканчивал в это время свою двухмесячную работу на орбитальной станции «Салют-4».


footer